Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 82

Неужели это Гребенючка написала это письмо?!

В голове не укладывалось! Хоть убей!

Извините, но я всё никак не мог привыкнуть к мысли, что Гребенючка вдруг — хорошая, лапочка!

Такое только в книжках бывает, что герой — раз! — и вмиг поворачивает на сто восемьдесят градусов: из плохого становится хорошим, из хорошего — плохим, кого ненавидел — сразу любит, и наоборот.

Я так сразу не могу.

Мне нужно постепенно.

Мне надо привыкнуть.

Конечно же, письмо написала не Гребенючка, а Галина Сидоровна. Ну, в буквальном смысле писал Пайчадзе, но придумывала и диктовала Галина Сидоровна. Он бы так не написал, хотя бы потому, что языка не знает.

Оказывается, и тот телефонный разговор со мной она ему написала, и он читал с бумажки (поэтому и медленно, и чтобы акцент скрыть).

Вообще, они думали, что всё будет очень легко и просто, что они немного поведут нас за нос с этими загадочными инструкциями, подстегнут делать втайне друг от друга одно и то же (поэтому и на разное время назначали!), а потом столкнут носами и заставят помириться. Задумывалось, что мы будем по очереди раскапывать и расчищать дот, чтобы в конце концов создать там музей боевой славы. Пайчадзе заранее даже маленькую сапёрную лопатку туда припрятал.

Но получилось всё совсем не так, как задумывалось и планировалось.

Неожиданно, после того как Пайчадзе уже вручил мне и Павлуше письма, были объявлены учебные военные тревоги.

В армии, оказывается, всегда так: никто ничего не знает, ни солдаты, ни офицеры, и вдруг тревога — боевая готовность номер один! И всё! А что, правильно — армия каждую минуту должна быть готова к бою.

Хорошо, что хоть Пайчадзе со своим подразделением остался в лагере — «в охране». Потому что Галина Сидоровна ему сказала:

«Делай теперь, что хочешь, но чтобы мои мальчики напрасно не волновались и не переживали!»

Вот он и вечером, после встречи с нами у дота, поехал отчитываться перед ней, а я его в саду и подглядел, и нашумел (правда, он пересидел в кустах и всё же встретился с ней).

И утром ему пришлось звонить мне по телефону. А Павлуше письмо в альбом для рисования, конечно же, подложила незаметно Гребенючка. Вообще, всю эту кашу заварила всё-таки она. Видите ли, не могла смотреть, как мучается и страдает Павлуша. А он, оказывается, страдал и мучился (а я, дурак, думал... Юдой его называл!).

И решила Гребенючка нас помирить. Но сама сделать этого не могла, потому что знала, как я её люблю — всё бы вышло наоборот.

И пошла она советоваться к Галине Сидоровне. А та подключила к делу своего грузина. И уже втроём они разработали план операции.

Гребенючка прямо сказала:

— Надо что-то интересное придумать. Потому что они такие парни… Просто так на удочку не клюнут. Очень вредные. Надо какую-нибудь загадочную тайну. Вот это они любят!

Ну и что! Подумаешь! А кто из мальчишек не любит, чтобы было интересно, не любит тайн и загадок!

А вообще, с тем раскопом дота — это была наивная выдумка. Мы бы сразу раскусили, что это несерьёзно, и их затея провалилась бы.

— Скажи, Павлуша!

— Ага!

— Если бы мы придумывали, мы бы что-то такое придумали, что о-го-го.

Вот не знаю, что сейчас думает та комиссия, в которую нас не выбрали. Конечно, они все отличники, серьёзные, положительные люди, но фантазии у них, как кот наплакал, ей-богу! А тут нужно что-то грандиозное, небывалое, космическое.

— Ой! Слушай! — вдруг вскрикнул я. — А давай...

И, захлёбываясь, начал излагать ему свою идею.

— Молодец, Ява! — вскрикнул он. — Молодец! Гений! Я всегда говорил, что ты гений!

— Только чтобы никто не знал, — сказал я. — Пусть они себе готовятся официально, а мы...

— Это будет наша тайна, — подхватил Павлуша. — Тайна двух неизвестных!

Мы начали готовиться в тот же день. Потому что то, что мы задумали, требовало очень кропотливой работы и времени.

Хорошо, что с восстановлением улицы Гагарина было уже покончено, а то бы мы просто не успели. Улица Гагарина стала даже лучше, чем до наводнения — как куколка.

Теперь всё село готовилось к свадьбе.

Такой свадьбы наше село ещё не знало.

Любимая всеми учительница выходила замуж за героя-лейтенанта, который вместе со своими солдатами самоотверженно спасал село от наводнения.

В колхозном саду плотники сбивали длиннющий, почти на километр, стол. За этим столом должно было сесть всё село, до одного человека, и спасатели-солдаты, и гости…

Стол был радиофицирован: каждые десять метров стояли переносные микрофоны, а на деревьях висели громкоговорители — чтобы того, кто будет говорить тост, слышали все.

Это было просто шикарно!

А мы с Павлушей готовились отдельно…

За три дня до свадьбы из Грузии прилетели родственники и друзья жениха, человек сто, не меньше. До Киева они арендовали целый самолёт ТУ-104, а из Киева заказали три автобуса и одно грузовое такси. На этом грузовике приехали десять бочек грузинского вина и уж не знаю сколько ящиков с мандаринами, апельсинами, гранатами, чурчхелой и прочими кавказскими вкусностями.

Вся наша самодеятельность под руководством Андрея Кекала ночами до самого утра репетировала новую программу для свадебного концерта.

«Гвоздём» программы был новосозданный «хор старейшин» (то есть дедушек и бабушек).

Кекало где-то вычитал, что в Грузии есть такой хор, и немедленно решил сделать такой у нас.

Как ни странно, наши дедушки и бабушки охотно откликнулись на эту идею. И получился мощный хор. Потому что чего-чего, а стариков у нас хватает. Соседнее село так и называется — Дедовщина. У нас люди долго живут. Вот баба Трындичка сто десять отмахала. А восемьдесят–девяносто — это у нас в порядке вещей. Профессор из института долголетия из Киева приезжал, так сказал, что это потому, что у нас хорошая вода — раз, свежий воздух — два, любят работать — три и почти нет злых людей — четыре...

А я думаю, что главное — у нас народ весёлый, все любят шутить и смеяться.

А смех — это здоровье! И тот хор стариков, говорили, учит только весёлые, шуточные песни.

Это было шикарно!

А мы с Павлушей готовились отдельно… И вот наступил канун свадьбы.

Комиссия собрала нас всех, весь класс, утром на школьном дворе и доложила о своей работе. Решили так.

Сначала украшаем класс празднично. Чтобы было, как на экзаменах: стол, покрытый китайкой, от двери ковёр-дорожка, на столе и на окнах цветы.

Потом идём домой, наряжаемся в самое лучшее, по-праздничному. Каждый берёт букет цветов. Это обязательно. Садимся за свои парты. Ровно в два часа (как на урок — мы в этом году учились во вторую смену) придёт Галина Сидоровна, её уже предупредили вчера. Первой выступит Гребенючка (председатель комиссии). Скажет девичье слово от класса. У неё написано две страницы. Она прочитала — всем понравилось, даже мне: хорошо написано, хоть и чересчур жалостливо. Потом выступит Коля Кагарлицкий и скажет мальчишеское слово от класса. У него написано аж три с половиной страницы, и тоже неплохо — с именами, фактами, нас с Павлушей упоминает, про наши проделки, мол, простите за всё...

Третьим выступит Карафолька и прочтёт... стихотворение. Собственного сочинения. Это было для нас всех страшной неожиданностью. Мы и представить себе не могли, что Карафолька может сочинить стих. А он вдруг...

Создавал своё стихотворение Карафолька ровно столько, сколько Господь Бог землю — шесть дней.

Но, по-моему, результат был куда хуже.

Хотя девочкам стих очень понравился, особенно последние строки:

Мы вас любим, на самом-то деле, И забудем мы вас еле-еле.

Мы с Павлушей, как специалисты, считали, что стих Карафолькин, или, как он его сам, краснея, называл — «мадригал», требует ещё серьёзной авторской доработки. Во-первых, такие, например, строки как:

Вы нас научили любить префиксы,

Корни, суффиксы, окончания, аффиксы.

Кроме того, что с художественной стороны это было не слишком удачно, это ещё и неправда — нормальный человек не может любить префиксы и суффиксы.

Во-вторых (и это главное!) «мадригал» был неконкретным — в нём ни разу не называлась по имени Галина Сидоровна.

Карафолька начал бить себя в грудь и клясться, что очень старался, но ничего не вышло.

Не влезала Галина Сидоровна в строку, хоть ты тресни! Была бы она, скажем, Анна Ивановна (как Гребенючка), всё просто:

«Дорогая наша Анна Ивановна!», «Мы вас любим, Анна Ивановна!», «Не забудем Анну Ивановну...». Но называть её Анной Ивановной, когда она Галина Сидоровна, было бы нетактично.

А «Дорогая наша Галина Сидоровна» — ну, не читалось никак. Это была уже не поэзия, а чистая проза. Потому и пришлось ограничиться безличным: «Дорогая и любимая учительница!»

Так доказывал Карафолька. Но мы с Павлушей возразили, что настоящий поэт тем и отличается от графомана, что умеет преодолевать творческие трудности.

Карафолька густо покраснел и опустил голову.

Но тут нас все затюкали, и мы были вынуждены признать, что да, конечно, стих можно читать, ведь это же не в печать, а если бы в печать — тогда другое дело…

В завершение торжественного прощания Антончик Ма-циевский сфотографирует Галину Сидоровну со всем классом. И мы подарим ей эту фотографию с трогательной надписью, и все-все распишемся.

Вот так придумала наша комиссия.

Ну что ж, для официального прощания вполне прилично. Все согласились. И разошлись.

А в половине второго встретились снова.

Чрезвычайно нарядные, красиво одетые, чистенькие, с огромными букетами цветов, мы в торжественном молчании прошли по ковру-дорожке к своим партам, сели и начали ждать.

Наш друг-восьмиклассник Вовчик Маруня безупречно организовал «службу безопасности», и мы были спокойны, что любопытные сорванцы не испортят нам дело. Потому что это такой наглый народ, что облепили бы все окна, начали бы хихикать и хохотать, и всё бы сорвали. Вовчик расставил посты и заблокировал все входы и выходы.

Минут десять мы сидели молча.

И это наше молчание было как бы увертюрой ко всему, что должно было произойти. Мы вспоминали всё, что пережили с Галиной Сидоровной за эти семь долгих лет. Она была нашей первой учительницей, когда мы пришли в школу в первый класс. А мы были её первыми учениками. Она только что окончила тогда одиннадцать классов и в первый год начала преподавать в младших. Она учила нас и училась сама — заочно в пединституте. Мы окончили пять классов, а она — пединститут. Мы сдавали первый в жизни экзамен, а она — государственные.