Солнце уже зашло, на дворе стемнело, и он стоял на берегу, сам не зная, что делать с собой. От великой досады он даже заплакал и воскликнул:
— Уж лучше бы мне не жить на свете, чем вот так скитаться!
В эту минуту издали показался свет, который, словно блуждающий огонёк, мигал по полю в направлении от деревни и приближался к ним. Оба монаха оставили свой неприятный разговор и стали смотреть на свет. Минут через тридцать он подошёл совсем близко, и они увидели при блеске смолоскипов древнего старца, который в сопровождении нескольких людей шёл по берегу Нила. Увидев их, старец подошёл, пал на колени перед старцем Даниилом, а, получив его благословение, начал целовать ему ноги и руки, а потом то же сделал и ученику, прося их обоих, чтобы они не пренебрегли его бедной хижиной и ужином и приняли у него ночлег.
— Пойдём, — коротко сказал старец Даниил, и все вместе при свете смолоскипов отправились в деревню. По дороге старичок подобрал ещё нескольких прохожих и беззащитных нищих и пригласил всех к себе. Когда пришли к его дому, старичок радостно приветствовал их, нагрел воды и умыл им ноги, а потом подал им скромный, но сытный ужин и сам, едва притронувшись к еде, всё время угощал своих гостей. Когда все насытились, старичок собрал все крошки и остатки и вынес их перед дом, где уже ждала целая ватага деревенских псов; они, очевидно, привыкли к этому угощению, так как ждали спокойно, а теперь, получив каждый свой кусочек, разбежались.
Так наведя порядок и истратив все свои запасы, так что в его доме не осталось на завтра ни кусочка хлеба, ни капли масла, старичок постелил своим гостям и заботливо, словно добрая мать, уложил их спать. Только старец Даниил не лёг. Он велел своему ученику спать, а сам, взяв хозяина с собой в соседнюю маленькую комнатку, где обычно спал сам хозяин, долго ночью о чём-то с ним говорил. Ученик ясно слышал, как старец Даниил долго рассказывал что-то, хозяин несколько раз воскликнул, словно поражённый, а потом начал плакать и всхлипывать, как малое дитя. Снова был слышен голос старца Даниила, потом голос хозяина; но тут ученика сморил сон, и он заснул, так и не дослушав, долго ли ещё беседовали оба старца и чем закончился их разговор.
На другой день старец Даниил разбудил ученика. Старенький хозяин горячо, со слезами на глазах целовал руки и ноги пустыннику, прощаясь с ним; он целовал также ученика, после чего оба отправились дальше в путь. Пока плыли дальше вверх по Нилу, ученик несколько раз начинал разговор о странном старичке в деревне; его жгло любопытство узнать, кто это такой и о чём говорил с ним ночью старец Даниил. Но Даниил будто не слышал или не понимал его намёков, а на прямые вопросы отвечал как-то нехотя.
"Наверное, не хочет говорить при посторонних, при гребцах", — подумал ученик и решил отложить расспросы до того времени, когда они прибудут в Фиваиду и снова поселятся в своих тихих, уединённых кельях. И вот они уже в Фиваиде, в своих скитах; ученик в первый день, во второй, в третий спрашивает старца о странном крестьянине, но старец и ухом не ведёт.
— Нет, сын мой, не будем об этом говорить. — Вот и весь его ответ, а потом он переводит разговор на что-то другое. Ученик всё больше горит от нетерпения, а затем дошёл до того, что однажды ни утром, ни в полдень не заглянул в скит, в котором жил старец, не принёс ему ни воды, ни хлеба, ни той горсти варёного боба, что была единственным его горячим блюдом. Уже вечерело, когда старец сам пришёл в келью ученика.
— Что это такое, сын мой? — спросил он своим обычным спокойным и ласковым тоном. — Забыл ты сегодня своего отца и дал ему весь день томиться с голоду.
— Нет у меня отца! — угрюмо сказал ученик. — Отец любит своего сына и доверяет ему, а ты не хочешь сказать мне того, что было между тобой и тем стариком в деревне.
Услышав эти слова, старец Даниил не сказал больше ни слова, а просто спокойно повернулся, чтобы уйти. Но ученик не выдержал. С громким плачем он бросился к ногам старца и, обхватив их, умолял:
— Нет, не отпущу тебя, отче, пока не скажешь мне всего! Прошу тебя, не доводи мою душу до смятения и скажи мне, кто этот дед и о чём вы говорили той ночью?
Старец Даниил, видя такую силу воли у своего ученика, сказал ему ласково:
— Хорошо, сын мой! Скажу тебе всё; но прежде всего дай мне немного перекусить, потому что голод не даст мне закончить свой рассказ.
Немного утолив свой голод, старец так сказал ученику:
— Упрям ты, сын мой. Не умеешь владеть собой, а это главное препятствие к праведной жизни. За твоё упорство, которое ты проявил там, на берегу, я не хотел рассказывать тебе этой истории. Да и теперь ты должен дать мне слово, что, пока я жив, ты никому этого не откроешь.
Ученик охотно исполнил это желание, после чего старец Даниил рассказал ему вот что:
— Тот дед, у которого мы ночевали, зовётся Евлогий. Стар он очень, значительно старше меня. А по ремеслу он каменщик. Я встретил его уже старым человеком ровно сорок лет назад. Я тогда был пустынником и занимался рукоделием: плёл корзины. Вот, выйдя однажды в город, чтобы продать свои изделия, я возвращался через ту деревню и остановился переночевать на площади у реки под теми же деревьями, что и тогда с тобой. Но этот самый Евлогий и тогда нашёл меня, пригласил к себе, накормил ужином, а остаток, что не съели он сам и его ночлежники, бросил псам, не оставив на следующий день ни крошки хлеба. Когда я выразил удивление его поступкам, он так сказал мне: "Старче божий, с молодых лет веду такую жизнь. Работаю каменщиком весь день, не евши ничего. За свою работу получаю за день золотой. На эти деньги покупаю хлеб и еду и имею каждый день столько, что хватает не только на ужин для меня, но и на угощение бедных и путников, и даже на кормление голодных псов. Так зарабатывая каждый день, в тот же день всё и трачу, не заботясь о завтрашнем дне и уповая на бога, что сохранит меня в силе и здоровье так же, как хранил до сих пор".
Можешь представить, сын мой, как глубоко тронул меня рассказ этого простого, но такого праведного каменщика. Вернувшись в свою келью, я предался молитве и посту, прося бога, чтобы он дал этому человеку большое богатство, чтобы он мог творить гораздо больше добра, чем может теперь в своей бедности. Я дал себе обет не прикасаться к пище, пока бог не исполнит моей просьбы. Я постился целые три недели и ещё половину четвёртой; я лежал в келье едва живой. И вот мне привиделось, что в мою келью входит какой-то важный человек с необыкновенно ясным, сияющим лицом и спрашивает меня:
— Что с тобой, отче Даниил?
— Господин, — ответил я ему. — Я решил не прикасаться к хлебу, пока бог не исполнит моей просьбы за каменщика Евлогия и не благословит его большими богатствами, чтобы он мог делать больше добра, чем теперь.
— А разве мало того, что он делает теперь? — спросил этот человек.
— Мало, господин, — ответил я, — дай ему столько, чтобы он мог протянуть руку ко всем бедным в краю, а я уверен, что тогда тысячи и миллионы будут благословлять бога за него.
— Хорошо, — сказал мой собеседник, — коли ты так просишь, я дам ему большое богатство. Но только при условии, если ты дашь мне поручительство, что его душа не потеряет своей праведности от великого богатства.
— О, за это я готов поручиться! — воскликнул я. — Душа у него чиста, как золото. Если бы с ней случилось что-то худое, я отвечаю за это.
В эту минуту всё изменилось у меня перед глазами, потому что я лежал голодный, в горячке. Мне показалось, что я лежу на широкой площади, а кругом бесконечные ряды светлых воинов, а посередине камень, сияющий, как солнце, а на этом камне сидит дитя с лицом странно знакомым и дорогим, а по правую руку от него стоит тот самый Евлогий. И посылает ко мне дитя одного воина с вопросом: "Ты поручаешься за Евлогия?" А все кругом сказали: "Да, это он". Сказало дитя: "Помни, с тебя взыщу порученное". И я ответил: "Да, господи, только дай ему большое богатство". Тогда два воина подошли к Евлогию, положили его навзничь на землю, раздвинули ему грудь и начали класть туда и сыпать золото. Насыпали одну кучу, потом вторую, третью, и всё это вместилось в его груди. Меня охватил ужас, и я проснулся.
Прошло два месяца. В одно воскресенье, молясь до вечера, я заснул в келье и снова увидел во сне ту же площадь, те же светлые силы, и тот же камень, и дитя на нём. "Но где же Евлогий?" — думаю я. Когда глянул, а какие-то два мавра тащат Евлогия куда-то в дебри, а дитя на камне напрасно зовёт его: "Евлогий! Евлогий!" Меня охватил ещё больший страх, чем в первый раз, и я проснулся. В моей голове засела тревожная мысль: что случилось с Евлогием?
Имея готовый запас своих изделий, я взял их на челн, поплыл в Александрию, распродал, а на обратном пути снова зашёл в ту деревню, где жил Евлогий. Но вечером напрасно ждал я его под сикоморами. Не дождавшись, я пошёл сам в деревню, прямо к его дому. Но дом стоял пуст. Едва-едва нашёл я какую-то соседку, которая дала мне кусок хлеба и, пока я ел, рассказала мне, что случилось с Евлогием.
— О, это был хороший человек! — сказала она. — За то и дал бог ему счастье: выкопал большие деньги, уехал отсюда и теперь в Константинополе. Говорят, что подкупил министра и даже самому императору деньги взаймы даёт. Огромным господином стал, живёт в роскошном дворце — так и называют его Египетским дворцом. От нас некоторые ездили к нему, думали, что поможет им при их бедности, — да где там! Даже не допустил их к себе, велел прогнать. Загордился страшно. А жаль, хороший человек был.
Услышав это, я весь окаменел от страха. И только одно было мне ясно: не смею терять ни минуты, но должен спасать душу Евлогия, потому что его гибель — это и моя гибель. Не думая долго, я вернулся в Александрию, сел на корабль и поплыл в Константинополь. Там мне сразу показали "Египетский дворец". Я пошёл туда и, став у дверей, ждал, пока не выйдет Евлогий. Вот он появился в роскошной одежде, окружённый слугами. Увидев его, я крикнул издали:
— Господин, послушай меня! Хочу поговорить с тобой. — Но он даже не повернул головы; а когда я не переставал кричать, слуги закричали мне:
— Молчи, старик! Чего тебе надо?
— Хочу поговорить с вашим господином.
— Видишь, что господин не имеет времени.
— Но у меня важное дело к нему.
Но всё напрасно, Евлогий не захотел говорить со мной.