Когда же я не переставал кричать и бежать за ним, он кивнул своим слугам, те бросились на меня и давай хлестать меня кнутами. Но я упёрся. День за днём я сидел у дверей "Египетского дворца", день за днём преследовал Евлогия своим криком, и день за днём его слуги покрывали моё тело синяками. Так прошло три недели. Я был весь покрыт ранами и едва мог передвигаться; я не переставал молиться богу, чтобы смягчил сердце Евлогия, но почти каждую ночь я видел во сне дитя на камне и слышал его грозный голос:
— Отдай мне душу Евлогия! Ты поручился за неё.
В конце концов я, изнеможённый, стал молить бога, чтобы он снял с меня поручительство, которое я в своём неразумии взял на себя, но снова во сне я слышал голос дитя:
— Делай что хочешь, а отдай мне душу Евлогия!
Я решил ещё раз попытать счастья и поговорить с Евлогием, но на этот раз его слуги избили меня так, что я, обливаясь кровью, потерял сознание. Придя в себя, я поплёлся к пристани и решил совсем оставить пустынническую жизнь и идти в мир без оглядки, ведь душа моя всё равно погибла. Я заплатил за перевоз в Александрию и, войдя на корабль, больной и несчастный, рухнул на настил и уснул. Тут я снова увидел во сне дивное дитя, но на этот раз его голос был уже не таким грозным и страшным, как прежде.
— Ну что, Даниил, — сказала оно, — видишь теперь, как неразумно ты поручился за Евлогия?
— Вижу, Господи, и горько оплакиваю свой неразум.
— Вот и помни: никогда не бери на себя дела выше своих сил.
— Не сделаю этого больше никогда, — сказал я.
— Ну, так иди теперь назад в свою келью и будь спокоен. Снимаю с тебя твоё поручительство. А за Евлогия не бойся, я обращу его так, как сам знаю.
Я проснулся из сна странно укреплённый и весёлый, вернулся сюда и прожил в своей келье, не выходя, сорок лет. И вот только на днях я впервые снова побывал в Александрии, а возвращаясь оттуда, когда увидел знакомые сикоморы над Нилом, я вспомнил об Евлогии. Ты сам знаешь, что было потом, как мы встретились с ним, как он принял и угощал нас. А теперь послушай, что было между нами потом. Когда все гости улеглись спать, я пошёл с Евлогием в его комнатку и сказал ему:
— Друг Евлогий, помнишь ли ты меня? Сорок лет назад я так же гостил у тебя и видел твои добрые дела.
Но он не мог вспомнить меня.
— А помнишь ли ты того монаха, который преследовал тебя своим криком в Константинополе и которого ты велел своим слугам день за днём бить?
Услышав это, Евлогий сильно испугался, весь задрожал и пытался сказать, что не помнит, но у него не хватило голоса. Тогда я рассказал ему всё, что было с ним и чего он не знал, а он, услышав это страшное божье деяние, расплакался и бросился к моим ногам. Долго мы оба плакали и утешали друг друга, пока наконец Евлогий настолько не пришёл в себя, что смог рассказать мне конец своей истории: "Нашедши большие деньги, я стал большим господином и министром у императора Юстина. Я не думал ни о чём, кроме как о том, чтобы нагрести как можно больше сокровищ. Неудивительно, что вскоре все люди возненавидели меня за грабежи. Но вот внезапно умер Юстин; его преемник, чтобы снискать расположение народа, прежде всего велел трёх Юстиновых министров, в том числе и меня, умертвить, а наше имущество конфисковать. Двух моих товарищей зарезали; мне удалось бежать. Переодетый нищим, я долго прятался по сёлам, потом переплыл в Египет и как раз после годичного отсутствия вернулся сюда, в своё село. Будучи приговорённым к смерти в Константинополе, я боялся признаться, что я тот же Евлогий, и, будучи грешным человеком, лгал всем своим знакомым, что никогда не был в Константинополе, а прожил то время в Иерусалиме. Я снова взялся за свою прежнюю работу, как бы тяжело это ни было поначалу. Но постепенно вернулись мои силы и охота, и я снова начал прежнюю жизнь и, как видишь, отче, веду её до сих пор. Вся история с моим кладом и константинопольским господством кажется мне иногда каким-то дурным сном, и только теперь, после твоего рассказа, я вижу, какое страшное искушение навёл на меня бог".
Так рассказывал старец Даниил своему ученику, который, глубоко тронутый, слушал это повествование. Исполняя волю старца, он не говорил об этом никому до смерти Даниила. И только на его похоронах он рассказал всё собравшимся на погребение пустынникам, а потом записал эту историю на память потомкам.