Вот и всё. А вы... ищете?
Спросил он голосом, неравнодушным к древности, так что девушка не смогла удержать улыбки:
— Если честно, то мы уже нашли.
— Клад? — чуть не присвистнул тот.
— Да кто его знает, будет ли там клад, а вот курганчик-таки интересный.
Парень поднялся, но трава ему заступала.
— Тот? Набоковатая могила? Сколько раз я там пас и ничего не видел. Даже ночью.
— А что там можно ночью увидеть? — Оксане нравился этот тип, который изо всех сил старался не говорить о золоте.
— А вы и не знаете — а сама ходите ночью, чтобы увидеть, — хитро щурился он.
— Что? — неподдельно обрадовалась она. Так вот оно что, он считает, что она, слава Богу, не лунатик.
— Что, что, — подмигнул он, — а что ночью клады выходят наверх, вот что. Или огнём. Или петухом кричит, или совой. Из Киева приехали, а говорите, что не знаете, чего люди в степи ищут ночью — вы же учёные, вы же знаете. Да что ночью, тут, бывает, и днём такого насмотришься.
— Что?
— Насмотришься.
И умолк. Во-первых, потому что видел, как она не говорит правды, а во-вторых, вспомнил, что они незнакомы.
— Ярослав, — первым догадался он.
Оксана тоже назвалась, и ей стало непривычно, наверное, от Иван-чая: ни усталости, ни грусти. А самое удивительное, что до начала рабочего дня было уйма времени и раньше она никогда такого в жизни не имела. А, вон оно, оказывается, сколько его есть, и так может быть теперь каждый день — утренняя, предсолнечная пора, — ей, и стихам, которая не принадлежит никому другому.
— Так много кто у вас ищет клады? — спросила она.
— Не без того, — отвёл глаза парень, он не понимал, к чему она клонит, эта красавица. Красавица, а вовсе не накрашенная, как бы то приличествовало ей, городской. — Нина, вон, Филиппова тёща, так всю жизнь искала...
— Мне интересно знать, какие у них приметы. Ну, клад, он же не только золотом клад, — подводила Оксана к главному, — а ещё и, ну, как это сказать...
— ... научной ценностью? — подсказал Ярослав.
— Именно! А вот сверху земля такая перепаханная, перевозюканная, ну что там по ней узнаешь? А вот бы объединить наши методики, то представляешь, представляете, сколько, например, только из этого степа можно взять для науки?
Он оглянулся и взял. Но почему-то ему стало плохо.
Коровы оглядывались на него, долго ли будет мешкать? Ведь он не сказал главного, чтобы понять друг друга, и к тому же не обидеть приезжую женщину, которая тоже хочет чего-то доброго, только не очень знает, как к нему подступиться.
— Вот она — ваша? — выдавил он.
— Кто? — не поняла она.
Её тревожило, почему он отводит глаза. Простая мысль: "чтобы уберечься её красоты" — ей на ум не приходила.
— Ну та могила, что вы копаете. Вот, наука. А наука ли её ставила, чтобы теперь вот так копать? Кто она такая, чтобы вот так брать и разрывать?
Оксана снова села.
— Ну, если начинать с того, чья она, то выходит, что ничья. Её скифы ещё поставили, и это было очень давно, и...
— Какие скифы? Тут издавна наши жили, — не поднимал глаз парень.
— Кто это сказал? — удивлялась Оксана.
— Как это кто? Отец сказал.
Кто же ещё ему мог тут, в лесостепи, сказать? Ясное дело, чьё слово он мог взять на веру?
— Вот, Ярослав, вот представьте себе, что ваш отец мог ошибаться. Ну откуда он это взял?
— Как это "откуда"? — оживился тот. — Как ему ещё дед передал.
Ох, не хочется ей дискутировать тут, посреди утреннего солнца...
— Но история утверждает обратное.
Коровы оставили работу, прислушиваясь к разговору — если их пастух туда встрял, то, значит, там должно быть что-то очень важное, важнее жвачки.
— Ну вы скажете: где вон ваша история — а это же здесь. Это ваша наука ошибается, потому что она далеко, — показал он. — Вот тут деду про это сказал прадед. А не где-то какая-то... наука.
Она подумала немного:
— Ярослав, ваша теория, то есть ваша версия очень привлекательна, а вот скажите: не осталось ли, скажем, от вашего прадеда каких-то записей? Заметок?
— Да где? Тут же война на войне, всё сгорело, всё. Даже метрики.
— Вот видите, а вы говорите.
— Ну и что? — фыркнул парень. — Мы привыкли своему предку на слово верить.
— Да он, — не удержалась Оксана, — и толком не знал, как его пра-пра и звали.
К её удивлению парень нисколько не смутился.
— Почему? Его звали так же, как и меня — Ярославом.
— Ого. Откуда ты знаешь?
— Да очень просто, а в нашем роду так заведено, что отец Владимир всегда называл своего сына Ярославом, а тот своего сына всегда — Владимиром.
Не знал, поверила ли она хоть немного, но надеялся, что хоть на юмор спишет, потому что остерегался, ведь уже не к спору, а к ссоре, и было до боли обидно, что знакомство с ней так закончится.
А самое жгучее было другое — ведь она свято верила в то, что говорила; так же, как он верил в своё.
— Вон видите, там, где геодезический знак, там скифская баба стоит? Вот кто, по-вашему, её поставил? — Оксана тоже отвела глаза, потому что не знала, как выкрутится парень. Который вынужденно сказал:
— Скифы. Скифы поставили скифскую бабу.
И степь стихла.
— Вот.
Преодолела паузу она, но не он — его такая пауза не смущала, потому что он знал и некоторые другие. Более молчаливые, чем какие умеют городские, и уж тем более такие красивенные городянки владели, и потому он ответил просто:
— А до скифов тут наши жили, это точно. Мой прапрапрадед их собственными глазами видел.
— Но наука...
— Да отдохните вы со своей наукой, — довольно грубо прервал парень. — Вон ваша наука ещё недавно по всем газетам писала, что голода в тридцать третьем не было. У каждого-каждого! из этих писателей научных в голодовку повымирало по полсемьи. Повымерало столько, что вон ещё и до сих пор за селом — идите, покопайте. Целым рвом лежат с тех времён, и старые, и малые. А когда мы это вопрос начали поднимать, то нам из области ваша наука начала писать, что то — скотомогильник. Так вы спросите вон у этих коров, у скотины спросите — скотомогильник ли это, и она вам скажет, что нет. А учёные ваши будут с коровами спорить. И сами они, эти писатели, тогда едва живые остались — и вот они теперь вдруг видят уже, что наука им говорит, что голода того не было. И они сами начинают в это верить. Вот вам наука. А через тысячу лет? Снова приедут учёные, выкопают те рвы с нашими костями... И напишут сверху: "скифы"?
Он устал. Не смотреть на неё и говорить в сторону, хотелось отпить из термоса, но тогда бы она увидела его усталость, хотелось уйти отсюда, но хотелось и быть рядом, как можно дольше — пусть бы и коровы не выпаслись, но! С твоей наукой.
— Ладно, — согласилась она. — Вот докопаемся до дна в том кургане, тогда и поговорим. Курган же ваш? Вот и посмотрим тогда.
— Что? — переспросил он.
— Чья правда, — заставила себя произнести она.
Такой ночью хочется есть, к тому же неожиданно, резко. Когда мысли все совсем о посторонних вещах — Трипольской культуре, например. Евгений гнал эти мысли прочь, потому что знал: в палатке пусто. Однако и тут кое-что мешало. О! Это верный признак, что не всё потеряно. Сконцентрироваться, умолял он себя, хоть и знал, что это нелегко голодному, — в жестяной банке левого ящика там, где теодолит. Про которую он забыл из-за полной непрозрачности тары, украшенной натуралистическими слонами и чужими буквами. Когда-то тут был настоящий индийский чай, собранный вручную, странно, но там ещё и до сих пор сохранились те давние ароматы — не слоновьи, ясное дело, а чайные.
Спички закончились. Однако голод властно торопил чувства, и сразу вспомнилось то странное, неопределённого типа кресало, принесённое краеведами, Евгений полез в их коробку, вытряхнул, взял приспособление для добычи огня — странное оно было какое-то, наверное, отгнило от какого-то мушкета? Приладив туда и зажав винтом кремнёвое неолитическое скребельце, Евгений на миг залюбовался боковой плоской пружиной, сделанной в виде человеческой ладони. Властной такой, с перстнями. Удивляла также полная неиспорченность её от ржавчины, лишь лёгкая патина тронула металл.
Открыв газ из баллона, он взвёл кресало и спустил его рычажком. Брызнуло густыми искрами, газ вспыхнул.
Вернулся за водой и наткнулся на Деда. От неожиданности Евгений попал кастрюлькой на конфорку.
— Звал? — пристально спросил Дед.
Евгений рассмотрел его лишь с третьей попытки протереть глаза: слишком картинный, седой, в очень белой рубахе, такой же длинной, как и борода. Подпоясанный, как потом оказалось, высушенной змеёй. Посох его упирался в потолок — как он прошёл внутрь? Через дверь, застёгнутую на "молнию"?
— Я? Вас? — пытался опомниться археолог, потому что глаза у него разбегались: на голове у гостя было аж три оселедца, в левое ухо воткнута серьга, слишком похожая на этрусскую фибулу, "или фистулу?" — мысли слишком путались, цепляясь каждый раз за идею навсегда запомнить вышитый орнамент на воротнике. А главное кружили и морочили запахи, что появились в его голодной, после нескольких краеведческих визитов, палатке, что-то травяное, но вроде ладана.
"Нет, цветы. Так пахнет пыльца", — вспомнил Евгений и на миг успокоился.
— Я вас не звал, — почувствовал он во рту свой голос.
— А кресалом же зачем щёлкал? — неподдельно удивился Дед, и учёного поразили его ясные, крепкие зубы.
— Да... огня надо было, — пытался оправдаться он.
Теперь Дед начал удивляться:
— Огня? С характерницкого кресала? — словно услышал слишком смешное.
— Так вы казак-характерник, — наконец начал понимать Евгений.
Дед снисходительно прищурился.
— Да я чуть постарше. Быстро говори, зачем звал, не мешкай.
И сам, пряча любопытство, осматривал необычную палатку, набитую всякой утварью, раз за разом возвращаясь взглядом на включённый газ.
"Огнепоклонник!" — догадался Евгений, однако вслух произнёс сквозь голос:
— Неплохо бы такого вот чайку, — услышал он свои слова, и указал на жестяную банку, сглатывая слюну, — миг — и на стеллаже появилась точно такая же. Он открыл её, оттуда повеяло ароматным, словно санскрит, чайным духом. Вода быстро закипала, и, заваривая, Евгений приговаривал:
— Это хорошо, что вы попали ко мне. Потому что кого-то другого и Кондрат бы схватил.
— А тебя почему нет?
— Ну... мы же к древности привычные.
Стараясь подбирать слова эмоционально окрашенные, чтобы они были понятны.
Потом оказалось, что Дед понимает любые, и даже больше того. Старик достал свой походный кружок, орнаментированный, слишком архаичный, как даже и о нём.
Они сидели и пили чай — экспедиционная палатка — самое удачное место для этого, дед так увлёкся напитком, которого, казалось, сроду не пробовал, что грех было отвлекать.
"Вот приведу Деда к Пасовецкой, пусть тогда знает, какие бывают праславяне.