Транс-историческая повесть
В лесу жутко, особенно вдвоём любиться — ежеминутно кажется: окружают ли не древние духи, то первобытные существа, вот-вот раздвинется ветвь и обступят диким гуртом вас, обнажённых, вооружённые кремнем, они наломают сучьев, высекут искры камешками в пригоршню тополиного пуха и будут беречь того хрупкого огонька, умоляя его, чтобы он перекинулся на тонкие щепки, и чтобы те занялись, разгораясь, и чтобы, склоняясь над тобой, как над костром, они гуртом дули на вас обоих, спрятанных лишь в спальники, одетых только в собственные объятия, как вы вспыхнете уверенно, упрямо, и чтобы загудело вверх с десяток небес, и уже ничто, даже чаща, — теперь они сами боятся, чтобы не вспыхнуть, не сгореть от вас, расступаются, давая простору, чтобы вихрь искр, который вы, обезумевшие, метнёте к небу, не задел ни одну неосторожную веточку и чтобы всё вокруг не заполыхало...
Когда такой человек, как Пилип, в плаще и с берданкой, то он непременно завяжет себе тряпкой глаза, а лишь потом он сбросит свой левый сапог и, крутанувшись несколько раз, с криком:
— Наугад буряков! — швырнёт его в вечернее небо, сапог летит, отбрасывая тень на всё подряд, даже на двоих любовников, Оксану и Евгения, которые не обращают на него ровно никакого внимания, потому что имеют прекрасный спальник — только когда такой сапог плюхнется в воду, они удивлённо заметят его и дождутся-таки, пока хозяин не придёт и, ворча от досады, снова не обует.
— Да, неподходящее место, — скажет он и пойдёт искать другое.
Он смотрит в сторону, будто впервые увидел и отряд археологических копателей — как те неторопливо выползают из палаток, поглядывая на небо, которое уж хоть сегодня должно было бы послать им дождя, чтобы не копать с утра.
Особенно Анька, девушка-практикантка, хорошей длины. Потому что похмелиться нечем — вчера было выпито подчистую, и теперь все вяло ковыряются в вчерашних углях, мацуют туда чай, чтобы из вчерашней заварки выудить искру сегодняшнего бытия.
Уже брякнули и первые лопаты, вынимаясь из кузова, но шофёр в кабине и не шевельнулся, он вчера хряпнул за всех, за весь тот долгий переезд, когда изо всех сил трезвел на каждом повороте, чтобы весь гурт живым добрался до места.
Уже зашипели консервы на общей сковороде, уже под ней истлели косточки вчерашней ритуальной гусыни, уже проснулись первые анекдоты и вспугнули хохотом окрестную птичью братву.
"А спальник свой я сюда потом принесу", — успокоил себя Евгений Григорьевич, радуясь ночному воспоминанию и тоже начал просыпаться от этого, как от кружки крепкого ароматного чифира, где заваркой была Оксана.
Его заместительница, ненормированной красоты женщина, тем временем быстро собрала планшет, бумаги, вытащила наружу рюкзак с совками, ножами и щётками. Евгений Григорьевич изо всех сил не смотрел на неё, каждый раз удивляясь себе, то есть ей, тому, что между ночью между ними происходило. Такого, чего бы даже из своего студенческого прошлого он не припомнил. То есть начиналась новая жизнь — один вопрос: что делать теперь со старой?
— Триста шестнадцать, — вместо этого произнёс он, — ну, показывай, Оксана Степановна, где твой славный объект.
— Тут копалась траншея, — говорила она то ли ему, то ли гурту, прячась за бумаги, — мелиораторы удивились, что очень много пошло находок из неё. Пока сюда не кинулись местные с лопатами, тогда начальство испугалось и начало звонить.
Утром тут всё было иначе, и археологическая братия разглядела, что интересного притулилось на отрогах курганного насыпа, который другим своим концом прятался в лесу.
— А ну, вместе, — приказал такой рыжий копатель, которого звали Романом.
Тогда бригада взялась и скатила с насыпи грузовик, шофёр лишь на миг встрепенулся, но, увидев, что авто идёт без мотора, успокоился, что это тоже сон, и с головой погрузился в него.
Выйдя на вершину древнего земляного сооружения, бригада обрадовалась, наткнувшись с той стороны на роскошную реку, а особенно на типичные райцентровские бунгало базы отдыха и чудесный работающий при ней ларёк.
Пока копатели ломали кусты и забивали колышки, протягивая верёвочками разметки над будущим раскопом, прибыли местные краеведы.
Оксана подивилась, какие они первобытные внешне, и невольно определила местный антропологический архетип, по разговору она убедилась, что предки ихние не помнят, чтобы где-то долго скитались, и порадовалась, что догадку о давней оседлости строила верно.
Они высыпали целую коробку прежних находок и удивились, как быстро эти двое столичных учёных разложили их по соответствующим эпохам: неолитическое скребло и трипольская свистулька, скифский наконечник от стрелы и сарматская бляшка звериного стиля, зарубинецкое пряслице и гунского типа стремя, греческий бальзамарий, норманская гарда и ромейская фибула, монголоидный нож и фрагмент русского лемеха, турецкая шпилька, литовское стилло, неопределённого образца железное, с кремнёвым кресалом, кресало, шляхетская оловянная пулька и казацкая щерблёная трубка, обломок татарского удилла, москальская медная табакерка, немецкий штык и советская пряжка от армейского ремня...
— Словом, курган этот наверняка сарматский, — наконец подытожил столичный руководитель.
Как гром обрушилась неожиданная новость на Оксану, в глазах у неё появились нервные краски, и Евгений мгновенно понял, что за этим дальше будет, и изо всех сил начал выражать сомнение относительно собственных слов.
Краеведы — это такие люди, особенно Степан, которые берут, например, полуразрушенную крепость и двадцать лет морочат голову начальству, что то начинает потихоньку восстанавливать твердыню, неизвестно какого происхождения — то ли римскую, то ли ромейскую, то ли греческую, то ли турецкую, то ли русскую, то ли татарскую?
И, чтобы никто не имел сомнений, переносят туда резиденцию краеведения, утвердив её как украинскую. Оттуда совершают быстрые налёты на все окрестные новостройки, чтобы увидеть в фундаменте или в шурфе культурный слой и поднять шум; привлекая к этому процессу самые широкие круги населения, они иногда добивались своего.
Относительно столичной экспедиции они имели убеждение, что, зря покопавшись над рекой, та сразу же справедливо перенесётся на достойнейший объект — то есть на двор крепости.
Они подвели и повели Евгения Григорьевича похмелиться за выкорчеванные пеньки — всё, что путное осталось от мелиоративных работ, вместо тостов звучали разговоры:
— Кто-то говорит, какой-то призрак напугал канавокопателей так, что они отказались копать землю дальше.
— Так оно или не так, а вот, собственно, археологические находки могут остановить и такую новостройку.
Технику-то наскоро перекинули на другой участок, ведь именно тогда эпоха большой и малой мелиорации начала заканчиваться, и она изо всех сил спешила оставить после себя след где угодно.
На этот раз сторож Пилип выбирает для гадания самое подходящее место — возле кладбища; теперь он перед поиском достаёт фляжку, всколыхивает белую жидкость, отпивает, завязывает себе глаза чёрной косынкой, резко крутится:
— Тут баба гадала, кусок сала положила, тут оно есть — счастье моё! — швыряет свою кирзовую обувку в белый свет, как в копеечку.
После броска ещё кружится, поэтому, задрав повязку, не в силах увидеть направление поисков.
А это непросто, особенно когда верный сапог зацепился за верхушку немалого креста — то ты, будь по профессии хоть деревенским сторожем, и трижды там пройдя, не заметишь его.
Словом, до обеда время, как ему и полагается, тянулось медленно, как в гору, а потом покатилось стремительно, будто с курганного насыпа.
То есть окрестности облетела весть, что археологи приехали копать золото:
— Которое Полуботок не успел вывезти в швейцарские банки...
— Потому что это Пётр I тогда начал бороться с теневиками.
И всё оно сосредоточилось где? Да именно под мелиоративной траншеей, и каждый знал уже наверняка, что закопано между теми кольями, которые вбили пришельцы.
Ведь именно здесь старшее поколение вспомнило "о казацкой пещере, куда запорожцы волами завезли три воза золота и три воза серебра, отбитых у Потоцкого", "о золотом и серебряном быке", которого чуть ли не они сами видели, и что именно эта пещера "была точь-в-точь сбоку реки Истрицы вот под той наклонной могилой", именно которую копатели пытаются потревожить.
Народ спорил, стало быть, лишь об одном: "золото завозилось туда волами или всё же лошадьми?"
Пустая база отдыха вдруг наполнилась окрестными романтиками, которые испокон веков её сторонились, а также родственниками районного начальства, кто впервые не поехали в отпуск в Болгарию, а решили провести его здесь, в местном доме отдыха "Пролесок".
Они изо всех сил пытались напоить каждого копателя, чтобы кто-то проболтался про правду; однако те бормотали непонятные слова типа "стратография", "магнитохронография", "дендрохронология", но краем споённого сознания не отрицали возможности "золотого быка с серебряными рогами, которого закопали во времена первой коллективизации, то есть Екатериной II".
И даже стадо коров вдруг начало пастись как можно ближе к истории, которая неожиданно начала происходить здесь.
Скромнейшие любители старины держались за растительность, но к вечеру и их круг достиг палаточного лагеря.
Так что к ним присоединились уже и неместные, то есть над плесом на круче замаячил тент, где распаковались двое инородного субстанта, потому что были явно татуированные, что аж в оба глаза. Это были здесь единственные, кто избегал прямого контакта — ведь они были вооружены биноклем, поочерёдно ведя наблюдение.
— Ковыряюцца, — каждый раз комментировал Геша, передавая другому "дежурство".
— Бо, блиняра, — принимал к рукам бинокль Кеша.
Его удивляли местные "рогомёты", которые вовсе
не интересовались местной флорой, а среди неё было и немало утилитарной, конопляной, если разобраться — такое равнодушие к быстрому обогащению, хотя бы к быстрому кайфу лишь утверждало их мысль о второсортности сельского населения.
Он уже "накосил" нужной цивилизованному человеку травы, немало, что высохнув, осчастливит образованного и опытного мужчину.
— О, клёво... — шепчет он сквозь линзы бинокля.
— Находка? — не владеет нервами напарник.
— Тёлочка клёвая, — комментирует он увиденное, когда оно нагибалось.
Всё время удивляясь, что Оксана чувствовала его взгляд с той стороны, наверно потому, что усиленный оптикой.
Тем временем Геша притащил из сельмага две путные лопаты. Он не разделял ботанического восторга коллеги, настойчиво придерживаясь классических водочных убеждений, тем более что вокруг базы отдыха цвело местное производство и вовсе неплохого качества.