дум...— относит ветер в поле,
дзвоницы рот закрывает,
а та гудит, мистически воет,
порой в мелкие колокольчики пустит —
и снова: у!., у!..
А высоко, прямо под крестом дзвоницы,
часы каждую четверть часа
цитату из звонов бросают, словно брязкотельца.
Родное барокко
ловит ту цитату и жадно отзывается,
повторяет во всех углах, за колоннами
и на карнизах,
а потом облупляется и тихо падает.
И лишаи на стенах, в слепых нишах
и поперёк колонн —
словно очертания материков на карте.
И так не хочется святым, что уже
наполовину стерлись,
сходить со стены.
Ловко держать фолиант и вечно брови
хмурить
и от паломников будто парад принимать:
святитель, моли бога за нас!
Легко стоять в сиянии на облаках,
и смотреть за Днепр,
и бесконечно думать, грезить, уповать.
А теперь...
Родное барокко облупляется и тихо падает.
И слёзы точат купола церквей пещерных,
что сели над мощами, словно наседки.
Лавра богобоязненная
крестом облако коснуться хочет.
Ну, пускай...
Одна только церковь не звонила —
Андреевская.
Как куколка, как барышня, стояла над горой.
Стоит, не печалится.
Не упадёт —
крепкий под ней чёрный холм.
Царица поставила в знак дружбы киевлянам,
словно хотела этим сказать,
что Украины вольный дух
вот так в Москве над пропастью, над кручею
поставлен.
Лишь разбуди,
взбунтуй тот чёрный грунт —
навек уйдёшь в пропасть,
вдребезги разнесём!
Подол рассыпался у воды
и сонно суетился.
Казалось, весь мир заснул!
А колокола всё гудят,
а колокола убаюкивают:
спи, спи, место доброе — нечего бояться,
спи...
И вдруг настала такая тишина,
какой никогда ещё не слышал.
И странно!
Тишина — горела.
То в одном месте вспыхнет,
то в другом огнём,
ещё и навалит валом дым, словно с фабрик.
А возле Днепра
кто-то брюхом полз:
тише!
тише, чтоб не услышали!
И сама гора
в тыл кому-то заходить начала,
на цыпочках,
ползком,
с глазами, наточенными к бою.
Тише...
Тишина.
FINALE 1
— ...Я знала, что вы здесь.
Хотела идти под горою,
а вышла сюда.
— Мария!!
Словно пробудился из того света,
будто двести солнц вдруг засияли —
голубо!
весело!
алое!
— Мария, свет мой, да откуда?
Мария... мечта моя дорогая! —
И прижимал её к себе, и целовал,
и голос пил грудной-грудной, кленовый.
Мария вдруг забилась:
— Подождите... сейчас... потом...
что я хотела сказать? —
Свела глазки меж собой,
бровями память спросила
и так застыла в сером.
В сером!
Да ведь это же она только что здесь стояла!
Неужели изменился так, что и не узнать?
Мария!
Мария, дитя моё, что с тобою?
— ...боюсь,— тихо промолвила
и всё смотрела куда-то,
и руки свои освободила
от рук учителя.
— Боя не выдержат:
1 Последняя, заключительная часть музыкального произведения (сюиты, со-
наты, симфонии) (итал.).-Ред.
уж я своих не подготовлю,
здесь и упаду.
Почувствовал Сковорода,
как в сердце
радость
медленно оседала в грусть:
не та уж его Мария, не та...
Ни той мечтательности, что на пасеке,
ни щебета, ни тепла
(и откуда она такая?)
И только предчувствие близкой смерти
ещё удивляло его —
"здесь и упаду".
Сковорода нежно, словно к ребёнку:
— Успокойся, не знаешь, что говоришь.
Глянь: будто с креста снятая.
— Я всю ночь не спала.
— Успокойся.
— ...проклятая ночь!
Ус-
по-
койся.
Мария улыбнулась,
Мария глазами страшно повела,
руками же — словно горло кому-то...
— Учитель,
ты сам не знаешь, что говоришь!
Разве можно быть спокойной,
когда решается судьба народа?
— О чём ты говоришь?
— О Колиивщине!
Неужели не слышал учитель,
что вся Украина в огне?
Я с хутора,
я с генералом за Голосеевом встретилась,
любовницей стала...
Вы же слышите: я всю ночь не спала.
Я рядом с мужем повстанцев била,
одного в овраге
прямо руками задушила!
И сейчас хочу я передать весть своим.
Но за мной следят.
Может, учитель взял бы на себя передачу:
пусть не выступают —
боя не выдержат...
— Мария! —
И потемнело в глазах Сковороды.—
Так вот кто убил брата Марины!
Мария, его ученица, любительница свободы!
Пробежала тишина.
Напряглась из последних сил,
залегла вокруг Киева
и дыхание затаила.
— Мария, скажи, что это не ты...
Ты ведь первая женщина,
что пошла к свету, к науке,—
и это сделала ты?
Там — любовница,
здесь — изменница.
А я всё спал в пустыне
и словом своим любовался:
надеялся, какой же урожай из него выйдет.
Вот урожай.
Научил...
Трупы, трупы!
Ведь шляхту видел — не народ,
ведь дворянство просвещал, а не бедноту.
В сёла, в сёла скорее!
Пусть поднимается земля.
Душу свою
соединить с общественной!
И, отступив от Марии,
он ей руками посылал проклятья.
— Иди! Иди! — хотел крикнуть ей,
а может, и кричал, но крика
не было слышно.
Вместо него за Софией закричало,
аж задрожала земля,—
и задрожала Мария,
зашептала страшно:
— Учитель, не проклинай,
не виновата я, что философствовать не умею
и возносить руки к небу.
Не виновата я, что разошлась с тобою.
Я разошлась с твоей степью,
с баснями, что ещё больше затуманивают.
Не виноват, может, и ты, а виновата пасека.
Когда же мы бросим хутора?
Сонливость пчёл и запах мёда —
над всей Украиной!
Разве не проклятье?
Взяла от тебя я многое,
но пошла ещё дальше.
Ты весь в притчах, в созерцании,
а я в работе,—
как хочешь — так принимай!
Сковорода
закрыл глаза,
что-то в душе своей взвешивал.
(Земля, на которой стою,
земля, которую сквозь туман вижу,
всегда ты бунтуешь,
чёрная земля!)
Мария:
— Не с тобой, учитель,—
я разошлась с твоей степью,
с твоими баснями, что ещё больше затуманивают.
Я поняла: мне как женщине
недостаточно света науки,
мне ещё нужна борьба.
Ведь только сильная мать
может родить сильных.
И ещё я поняла:
кусок между Западом и Востоком
никогда не создаст себя, не окрепнет,
всегда из него будут тянуть,
как корпию на свои раны,
другие державы.
Так разве не лучше под Россию?
Ты говоришь: простой люд? тьма?
и нищета?
Всё это я обдумала в своём сердце —
думаю, что лучше
изнутри взорвать всю Россию,
чем бороться за свободу по уголкам
и пятнать себя повстанцами.
Ну кто услышит нас, скажи?
Сковорода: — Для этого надо душить
повстанцев?
носить знамена царицы?
и...
Необычайным шумом Подол зашумел,
и стала гора в тыл кому-то заходить
и готовиться к бою.
А между деревьями два повстанца бежали —
прямо на них.
Мария крикнула, рванулась вниз —
но тут огонь из двух ружей
настиг её меж лопаток —
и под горой,
дважды перевернувшись,
в кустах
упала она лицом вниз
и в последний раз страшно захрипела.
А одна рука, словно выломанная,
неловко-болезненно дёргалась
и оседала.
Сковорода услышал:
белое
вошло в мозг,
вошло и шумит,
вошло и шумит.
Неужели безумие?
В груди рыдания —
почему же он не плачет?
В лагерь прокрасться —
почему же он не идёт?
И только руки дрожали, ещё что-то
творили,
ещё напоминали о чём-то, да только
уж забыл.
Вошло и шумит,
вошло и шумит!
— Стань под дерево, не слышишь?
Кто ты? Какая твоя вера?
Вы слышите, он был с нею!
Я видел!
— Был! был! — закричало кругом,
и заревело,
и всё смешало в хаос.
— Был! был! — ревело от Софии.
— Был! — громами двигало снизу,
стругало стружки вверху
и воздух потрясало,
Хотя и не различал толком,
то ли из пушек гремело,
то ли над ухом...
Но Сковороду узнали.
Волна подхватила и понесла,
и сам он бежал,
а за Голосеевом раз за разом
гремело и разрасталось...
Перевёл дух у Днепра,
куда его вынесла волна народа.
Какой-то студент всё время не отходил от него
и всеми богами умолял не идти на гору.
Долго не мог и слова понять
(такого величественного гнева
никогда ещё он не видел),
а потом немного пришёл в себя.
— Учитель!
Если б не я, вас бы убили.
То ведь женщина офицера,
который подавил восстание за Голосеевом.
Случайно она с вами была или нет?
Ну, да это не столь важно...—
И снова загудело над Подолом,
и в разных местах заискрилось,
и подняло горы грома...
[1920—1922]
ДРУГИЕ РАЗДЕЛЫ
СИМФОНИИ
"СКОВОРОДА"
1920-1940
[ПОДНЯТЫЙ МЕЧ]1
...— Дворянство видел я, а не народ,
панство просвещал, а не голытьбу.
В ней,
лишь в этой последней я мир себе
найду
и борьбу вместо покоя.
Ведь мир не просто правда,—
мир есть справедливость,
за всех угнетённых поднятый меч.
Будь славна, природа, за всё —
хоть здесь, хоть там, хоть эдак —
будь славна, природа, за всё.
Созрел я, мудрый и сизый,
а так меня бросаешь вниз —
аж ветер там бурю несёт!
Аж буря там бурю несёт!
Шляхетство — один ему путь.
Угнетённые к бою встают —
аж ветер там бурю несёт!
Аж буря там бурю несёт!
На горах, в далёком краю
вижу страну свою —
там ветер нам бурю несёт!
Там буря нам бурю несёт!
Пусть жертвы, и насмешки, и смех —
дойти бы до тех вершин —
туда пусть нас буря несёт.
Будь славна, природа, за всё!
1 Здесь и далее названия разделов, данные составителем, а также дописанные слова и части слов подаются в квадратных скобках.—
[1920-1922]
[НАД ДНЕПРОМ]
Тогда именно сверкало на вершинах!
Тогда именно трещали двери в Европе!
И ветер, продувая, на петлях бросал их от Англии, от
Франции.
И содрогались державы!
И скрип от дверей был таков, что в Запорожье сирома с серёжкой в ухе услышал...
И тогда же благочестивая Польша смердела латынью и
королём.
А ещё Россия раскинулась Екатериной. Пухлой ручкой,
веером китайским по свободам дворянским: "Ой, дворяне,
дворяне! В мой век, век увлечений и мод, я дам вам ещё не такие свободы. Только помогите мне укротить народ! Он
хочет подняться из темноты".— "Укротим! придушим!" —
закричали помещики со всех сторон. Тогда царица встала
с трона и прочитала наизусть протяжным строгим голосом,
словно в церкви: "Разрешаю вам, дворяне, поднять народ из
темноты. Хоть кнутом, хоть законами, чем будет лучше. А там
хоть и совсем его съешьте..."
...Колос согнулся и глядит в землю —
познай себя самого.
Небо в тысяче зеркал затуманивается —
познай себя самого.
Днепр в тень ушёл, а полон течения —
познай себя самого.
Гнофті се автон!
Тень к танцу цундры 1—
1 Диалектное — бедняки, голытьба. В других разделах поэмы — имя одного из её героев.— Ред.
2 Познай себя самого (греч.).— Ред.
уусоФі аєоитог!2
"Счастье, где ты живёшь? — горлицы, скажите!
Пасёшь ли в поле овец? — голуби,
подлетите!"
И снова наполняется миром
душа Сковороды.
И, тихую флейту из-за пояса доставая,
он начинает славить мир,—
он начинает славить мир,
что в тот же миг узкий и стеклянный
и всё же сто раз проснувшийся.
Гнофті се автон!
Тень к танцу цундры —
уусоФі aeavxov
И тихая флейта, словно мотылёк,
летит к лесу, к житам,
прозрачно над Днепром трепещет,
ко всем просторам признаётся
и возвращается назад, словно голубка
с маслиной в клюве;
мир, мир душе твоей — эхо вселенной,
мир.
Благодарность природе за всё,—
хоть здесь, хоть там, хоть эдак,—
благодарность природе за всё.
О счастье-несчастье, о серебро!
Почему всё трудное — ненужное?
Потому что нужное — это всё.
Когда будешь искать свою стезю,—
пользу, любовь или верстат *,—
ищи свою стезю, ведь это всё.
О счастье-несчастье, о стекло!
Жизнь — рассыпное и убегающее,
как же искать, если всё...
1 Кросна, ткацкий станок (диал.).— Ред.
Ищи лишь истинную стезю —
барабан, или торжок, или верстат,
ищи свою стезю, ведь это всё.
Слушая эту ответную песнь,
Сковорода сжимается
и идёт туда, где на склоне пути
обнищал высокий,
косоглазый, как панская совесть,
кое-как сбитый крест.
Сядет по-турецки, как дитя,
опять про цундру начинает,
— с закрытыми глазами,
качаясь в ритм —
Гнофті се автон!
Тень к танцу цундры —
Цундра-голодранец,
в унисон с бедняками,
с бедняками вечно —
Тень к танцу цундры!
Твой мир заперт?
Сколько времени все застёжки —
Тень к танцу цундры!
У гончара глина?
Чувствуй, как чин, как раствор —
Yvo)'G,l аеоитог!
Чувствуй, как чин, как радость,
как чуткая печаль.
Шаг к бунту цундры,
к бедноте шаг!
Играет, играет Сковорода,
а день уже хмурится назад
и как-то клонится, словно колос,—
к земле.
Идёт отара к воде,
и девушка-пастушка остановилась послушать.
Сковорода ощутил невинный взгляд,
раскрыл глаза.
А небо —
там бог где-то выпил и лежит,
лишь изредка к аисту, что в лугу,
прилетает цапля каплей на губах,—
и всё хохочет, всё хохочет...
— Ну вот, таков и удел наш.
Мы плачем.