Панны, уже слышавшие кое-что о нём в окрестных домах, хихикали без остановки; словом, компания была весёлая.
После обеда довольно многочисленная молодёжь вышла в сад – прогуляться. Панны, по своему обычаю, начали осыпать пана Дениса вопросами.
– А, слышали мы, слышали! – сказала старшая панна Кричевич. – Это очень мило с вашей стороны, просто очень мило! Поздравляем!
– Ого, а что такого особенного панны слышали?
– Ха-ха-ха! Ведь вы женитесь! – проговорила, смеясь натянутым смехом, уже немолодая панна Верещевич.
– А, так, – медленно ответил пан Денис. – Верно панны слышали, только не знаю, угадаете ли, с кем?
– Ого-го! – в один голос закричали все панны. – А ну с кем? А ну с кем?
– В том-то и дело, – серьёзно ответил пан Денис, – что я сам ещё не знаю с кем. Позволите ли, пани, – продолжал он, обращаясь к старшей панне Кричевич, – чтобы я предложил вам свою руку?
Эти слова были сказаны предельно серьёзно, без тени шутки. Панна очень удивилась, её лицо залилось румянцем, но в одно мгновение она всё поняла и язвительно произнесла:
– Слишком много чести для меня! Но если, кроме таких глупых шуток, вам нечего сказать мне получше, то я прошу впредь их себе не позволять.
Она вспыхнула гневом, отвернулась и отошла.
– Ах, – воскликнул пан Денис, улыбаясь своим мертвенным лицом и показывая свои гнилые зубы, – ах, извините меня, пани, я ошибся.
И, поворачиваясь к панне Верещевич, добавил, не теряя уверенности:
– Так ведь я, собственно, хотел к вам обратиться со своим униженным предложением и надеюсь, что панна не примет за шутку моего искреннего намерения.
– Вы что, с ума сошли, или что с вами? – решительно воскликнула панна Верещевич. – Я уже два месяца как обручена. Очень жаль, пан Денис, но вы несколько запоздали.
Она гордо выпрямилась и ушла, солгав, потому что на самом деле не была обручена ни с кем.
– Ну, так, может, панна позволит, – сказал пан Денис, поворачиваясь к младшей панне Кричевич, – что я сложу…
– Прошу ничего не складывать! Не позволю ни на что! Носите дальше, что имеете сложить! – защебетала, смеясь, младшая панна и, схватив Русю за руку, убежала с ней прочь.
Пан Денис остался один.
– Вот тебе и на! – сказал он через минуту, опомнившись. – Сразу три "самые дорогие", да и все трое дали от ворот поворот.
А, подумав немного, он снова пробормотал себе под нос:
– Гм! Панны – пустой ветер. Что они понимают? Может, ещё поговорить со старшими?
И медленным шагом он пошёл в комнату, где собрались старшие. Но удача, очевидно, не благоприятствовала пану Денису. Панны Кричевич по-настоящему обиделись на его признания в чужом доме, а панна Верещевич также попросила своего батюшку поторопиться с отъездом. Отец панны Руси, не зная, что произошло, очень удивился и просил милых гостей не разъезжаться пока, но когда они всё-таки разъехались, а он узнал от Руси обо всём, что случилось, пригласил пана Дениса в отдельную комнату, наговорил ему "три мешка правды" и, зная его безденежье, сунул ему в руку банкнот в 10 ринских и заявил, что через час его вещи будут упакованы и погружены на бричку, а место в бричке приготовлено для него.
Прощание было коротким и очень холодным. Панна Руся совсем не показалась, но, когда пан Денис уже сел в бричку и кони тронулись с места, ему мелькнуло в окне лицо панны Руси, покрасневшее от слёз. Пан Денис сплюнул, повозка застучала по дороге, и туман пыли скрыл его от глаз той, что из окна плебании посылала ему вслед свой последний вздох.
Примечания
Впервые напечатано на польском языке под названием "Zniechęcony" в еженедельнике "Tydzień literacki, artystyczny, naukowy i społeczny", 1878, № 63, с. 421–423, как третий очерк цикла "Ruteńcy. Typy i portrety galicyjskich "ludzi".
В украинском переводе очерк вошёл в сборник "Рутенці" с такой авторской примечанием: "Польский оригинал печатан в еженедельнике "Tydzień", 4.V, т. VII, № 63, изданном 10 ноября 1878, стр. 421–423. Перевод написан 14–16 декабря 1912".
По сравнению с польским первопечатным вариантом украинский текст имеет разночтения, особенно во второй половине рассказа. История жизни и характеристика Дениса в украинском варианте написаны заново, изложение событий здесь значительно более подробное и широкое. Добавлена краткая характеристика панны Руси.
Публикуется по сборнику "Рутенці", с. 24–33.
Обстоятельства написания очерка подробно прокомментированы [Горак Р., Гнатив Я. Иван Франко. – Львов: 2004, кн. 4, с. 207 и след.].
IV. Патриотические порывы
Иван Франко
Было около полуночи. Широкими полосами лился свет из окон Д-ской резиденции, мелодичными переливами доносились изнутри звуки фортепиано. Мягкий свет, отражаясь от белого, морозом искрящегося снега, мерцал далеко с высокого холма, словно заря на востоке. Далеко над селом разносились звуки музыки и песен, прерывая мёртвую, бесконечную тишину сельской зимней ночи.
– Ов, долго что-то гуляют поповские гости! – говорит полусонный крестьянин, ближайший сосед священника, выглядывая из сеней на подворье. – Ну, как им не гулять, когда есть при чём и из-за чего, не то, что у меня! Эх, боже! боже! – тяжело вздохнул, задвинул дверь деревянным засовом и вернулся в тесную бедную комнату.
Каганец едва мерцал на печи, а на постели доживала молодая ещё женщина. Её лицо, недавно ещё свежее и цветущее, иссушила и вытянула тяжёлая болезнь, глаза блестели, но лихорадочным огнём, а пышные золотистые волосы беспорядочно спадали на грудь и на грязную наволочку подушки. Грудь с трудом высоко поднималась, в горле пересохло и хрипело, а всё тело время от времени судорожно вздрагивало от боли и холода.
– Максим! – тихо позвала больная.
Максим встал возле неё немой, с заломленными руками.
– Что это за музыка?
– Гости у попа! – мрачно ответил Максим.
– А! – тяжело вздохнула она, словно припоминая, что с ней и где она…
– Дай воды, Максим! В груди что-то жжёт, ох, как сильно жжёт!..
Максим молча пошёл за водой, а она, стонув, пыталась лечь поудобнее на жёсткой постели, что вдавливала в кость болезненное тело, пыталась, да напрасно.
А тем временем на поповском подворье шумно, весело, оживлённо идёт веселье. Старшие священники уселись в небольшой комнате за тарок, а рядом с ними, на маленьком столике, бутылки вина, два кувшина пива, поднос со стаканами и несколько пачек табаку и сигар. Помимо карточной, обязательной, идёт между ними ещё и другая беседа – о чём? Ну, конечно же, о высокой политике, о войне и мудрой тактике России, об этимологии и фонетике, об украинцах и социализме. Всё перемешивается, пересыпается шутками, критикуется спокойно, без пыла, без горячности, как и подобает старшим особам. Вопросы, которые для других составляют основу жизни, кровные задачи, а то и побуждение к кровавой жертве, – здесь они лишь способ приятнее скоротать время, для диспутов, перемежаемых грубыми остротами и циничными замечаниями. Всё как подобает старшим особам!..
В соседней комнате, просторной и ярко освещённой, собралась молодёжь. Песни, музыка, танцы, серебристый смех, тихие шёпоты и смело произносимые комплименты несутся оттуда пёстрой рекой, наполняют весь дом праздничным, весёлым шумом, придавая ему вид улья, в который только что впустили молодой рой. Но, несмотря на этот, казалось бы, весёлый и счастливый образ, здесь идёт война – бесконечная, упорная, разнообразная, кто знает, не труднее ли, чем та, на Балканах. Правда, кровь тут не льётся, стонов и криков не слышно, ран не наносят, ну, но и без этой мрачной декорации война возможна.
О да, здесь война, труднее, потому что здесь одни других стараются не ранить, не убить, а непременно живьём взять в плен. Для этой цели должны здесь служить и глаза, и уста, и руки, и снежно-белые груди, и талия, и причёска, и усы, и движения, и все, все дары природы и искусства! Для этой цели каждый здесь выбирает свои способы, свои атаки и манёвры, выступает в бой то открыто, то тайно, применяет то одно, то другое оружие по свободному выбору, ведь все здесь – свободные люди! И помощники тут же! Этот чувствует за плечами сильную поддержку отцовских связей и протекций, та – отцовских сберегательных книжек, другая – собственной красоты, ещё другая – лучшего по сравнению с другими образования! Всё здесь напоказ, всё украшено, отделано, подогнано к бою, у каждого одна цель: взять противника или противницу в плен. Словом, всё как подобает у свободных людей!..
Вдруг музыка стихла, танцы, шёпоты, смех и песни прекратились, из соседних комнат вошли старшие священники и старшие дамы. Дам было немного, и то большинство их сидело среди молодёжи, маскируя или поддерживая атаки и "манёвры" своих "младших", и все стали широким кругом посреди комнаты. Вдруг в середине этого круга появился высокий, гордый силуэт отца Илии, хозяина дома. Его длинные чёрные волосы были смело закинуты назад; длинная новая ряса сидела на нём как влитая, а чёрные быстрые глаза и орлиный нос показывали человека, любящего командовать и не терпящего возражений.
О. Илия был вдовец, бездетный и славился на всю округу первым патриотом, опорой Руси. Его имя часто появлялось в "Слове" под списком жертв, которые он собирал и отправлял то ли на "вторую городскую церковь", то ли на бурсу при "Народном доме", то ли на "обновление церкви св. Юра", то ли вообще на другие "благородные" цели. Каждый, едущий к нему в гости, – а гостей о. Илия приглашал часто и угощал щедро, потому что было из чего, – знал, что непременно придётся что-то "пожертвовать", и откладывал отдельно гульден как налог. Как всякий искренне рутенский патриот, о. Илия отзывался ("уедал", как говорили в простоте соседи) о поляках, хотя, разумеется, не имел с ними близких отношений, а польского "народа" вовсе не знал; радовался, что мудрые правители Европы разделили Польшу, что Россия так разумно и систематично отбирает у них их давние фантазии, и жаловался, что Австрия, неизвестно за что, дала им так много свободы. В общем, о. Илия придерживался политических и литературных идей "Слова" и, где мог, старался увеличить число подписчиков этой газеты.
Все гости были любопытны, с какой целью выступит ныне о. Илия, и каждый сунул руку в карман, чтобы достать заранее отложенный гульден. О. Илия подождал немного, пока все не стихли, оглянулся, откашлялся и начал резким, здоровым голосом:
– Соседи мои честные, гости дорогие! Бог свидетель, как приятен мне сегодняшний вечер, как радуюсь я тому, что могу видеть в своём доме столько искренних и прекрасных детей святой Руси! Но ведь во время радости и веселья не следует никогда забывать нашу общую, святую мать, которая особенно теперь тяжко стонет и изнемогает под напором враждебных элементов!..
– Браво, браво! – закричали грубыми голосами некоторые старшие священники, которым всегда больше всего нравится такая фраза, что имеет наименьший смысл и наибольшее количество громких слов.
– Вы знаете, – продолжал о.