Не раз, стоя за креслом Мариана и наблюдая за теми бессознательными движениями его рук, я задавал себе вопрос:
– Какой же это огонь горит в душе этого человека?
Позднейшие события и наблюдения дали мне ответ на этот вопрос.
– Ну как вам живётся во Львове? – спросил я его однажды во время разговора.
– Увидите, – ответил он. – В прошлом году у меня было две хорошие лекции, – можно было кое-как прожить.
– Ну, а брат помогает вам чем-то?
– А как же, обязан, – ответил он. – Правда, каждый раз крутится и увёртывается, что, мол, не с чего, но всё это пустые отговорки. Я себе голову морочить не дам.
– Ну, а может, действительно не с чего? – заметил я. – Со стороны ведь не видно ничего. Домик убогий, земли мало, одежда на нём не ахти какая…
– Э, да что мне до этого! – с мягкой улыбкой ответил Мариан. – Ведь он здесь писарь на три общины, может с крестьян дерти, сколько влезет, а мне там и дерти-то не с кого.
Мне стало как-то холодно, когда я услышал такие резкие слова, сказанные с таким спокойствием, с такой почти детской беззаботностью, словно "драть" в понятии Мариана было чем-то столь же естественным и необходимым, как дышать или есть.
– Ну, – сказал я, – насколько мне кажется, с местных крестьян много-то и не содрать. Все они здесь такие бедные и нищие, что страшно.
– Это только так кажется, – спокойно ответил Мариан. – А впрочем, не бойтесь, – добавил он с улыбкой, – кто хочет содрать, тот и с голого лыка лычко сдерёт.
И при этих словах он, как над хорошей шуткой, громко рассмеялся, что бывало у него редко.
В другой раз мы разговорились о львовских товарищах Мариана, некоторых из которых я тоже знал с давних лет. Я забыл сказать с самого начала, что Мариан, как и я тогда, был слушателем Львовского университета.
– Знаете случайно господина М.? – спросил я Мариана.
– О, почему бы нет! Он до сих пор должен мне пять ринских. Надо будет подкараулить его, как только приедет, чтобы вернул, потому что он, знаете, брать скор на руку, а отдавать – обычно его дома не застанешь.
– Не знаю, нет ли там во Львове моего товарища Антона К. Давно я его не видел, а хотел бы теперь повидаться.
– Это студент философии, Антин К.? – спросил Мариан.
– Да, тот самый.
– О, знаю и его. И этот уже полтора года должен мне тоже 10 ринских. Прячется от меня. Я уже рукой махнул на свой долг.
Я расспрашивал его подряд ещё о нескольких товарищах, и оказывалось, что Мариан знал почти каждого из них, и почти каждый был ему что-то должен, – этот 10, тот 5, другой меньше ринских, вплоть до нескольких десятков крейцеров.
– Так что же, – удивился я, – вы, выходит, занимаетесь ростовщичеством?
– А так, понемножку, когда случится. Разумеется, под хороший процент, потому что студенты – всегда ненадёжные должники.
Мне снова стало холодно. Я прервал разговор, хотя знал, что и в том, что услышал от Мариана, нет ничего необычного, и что почти в каждой гимназии есть ученики, которые тайком занимаются ростовщичеством, одалживая товарищам, разумеется, под хороший процент, деньги, заработанные уроками или полученные от родителей.
Так постепенно мне раскрывалась загадка характера Мариана. Меня перестал поражать контраст между его молодыми годами и тем спокойным цинизмом, с каким он действовал, а также столь явно выраженная в нём febris aurea, проявлявшаяся в каждом его слове и движении. Кем станет когда-нибудь этот человек, когда жажда прибыли и золота овладеет всем его умом и разовьётся в полной мере? Этот вопрос не раз вставал передо мной, когда я вспоминал Мариана.
Но лишь когда каникулы закончились и мы с Марианом вернулись во Львов, я имел случай наглядно убедиться, до какой степени сильна была в нём эта горячка. Целыми днями он бегал по городу – то с урока на урок, то выслеживая своих должников. Можно было встретить его на самых разных улицах, и всегда в спешке, с напряжённым взглядом, словно он спешил к условленному часу и будто от его прихода зависели какие-то чрезвычайно важные дела.
– Что слышно, пан Мариан?
– Хорошо, хорошо! Только извините, нет времени.
– Куда так спешите? Что вас гонит?
– Прощайте! Прощайте! Должен торопиться.
Насколько я мог заметить, школа и занятия в ней его совершенно не интересовали. Ходил ли он в университет, куда был записан, я не знал. За всё время моего знакомства с ним я не слышал от него ни одного упоминания о школе, профессорах или учёбе. Всё время он был занят денежными делами или уроками. Иногда говорил, что если подвернётся урок в деревне, он туда поедет, а потом пойдёт в армию.
Так прошло несколько месяцев. Где-то среди зимы я перестал встречаться с Марианом. Спрашиваю его товарищей: уже месяц его не видели в университете. Спрашиваю по месту жительства: месяц как выехал и, вероятно, куда-то уехал. Куда? – никто не знал. Прошло пару недель, и я уже начал забывать о Мариане, когда встретил одного студента университета, также знакомого Мариана, который некоторое время жил с ним в одной квартире.
– А знаешь, какую штуку выкинул наш Марианко?
– Ну, какую? Не знаю ничего.
– Да уж парень! Спекулянт каких мало.
– Но расскажи же, что случилось?
– Пришло мне письмо от одного знакомого из деревни. Пишет, что такой-то помещик ищет домашнего учителя для двух сыновей, желательно студента университета или хотя бы гимназиста, но только отличного. Условия прекрасные: полное содержание и 400 ринских в год, не считая особых подарков. Меня дома не было, а мой Марианко вскрыл письмо, прочитал и тут же написал помещику, принял условия, отправил свидетельства, а через несколько дней, получив приглашение, махнул в деревню. Я даже ничего не знал, не получив адресованного мне письма. А вчера тот же знакомый пишет, спрашивая, почему я не поехал сам, а отдал такое выгодное место другому, хотя, – добавляет, – им там все очень довольны. Вот тебе и порядочный товарищ!
С того времени прошло два года. Я ничего больше не слышал о Мариане, и за разными житейскими заботами и хлопотами совсем перестал интересоваться этим молодым спекулянтом. Лишь недавно случайно я встретился с ним в кафе, где и состоялось приветствие, приведённое в начале этого рассказа.
За эти два года Мариан заметно изменился, вырос и возмужал, а лицо его покрылось темноватым, почти оловянным оттенком, который отличает людей, ум которых постоянно занят какой-то idée fixe и которые ради неё готовы пожертвовать всем. Каждый жест, каждое слово Мариана свидетельствовало о том, что это уже не горячка, а устойчивая, выработанная и закреплённая черта характера.
Некоторое время мы оба молчали, а потом я начал расспрашивать его, как ему жилось.
– Хорошо, – ответил он с выражением полной уверенности в себе. – Место у меня очень хорошее, еда порядочная, а кроме годовых 400 ринских, ещё разные прибавки. Человек немного подкопил.
При этих словах он тихо засмеялся гортанным смехом.
Я взглянул на него внимательнее, и действительно он выглядел хорошо, одежда на нём была элегантная и из довольно дорогой материи. Всё в нём говорило о жизни в достатке и комфорте.
– Ну, а много сберегли? – спросил я в шутку.
– Много не много, а всё-таки около двух тысяч. Деньги кладу в сберегательную кассу, хоть это и глупость – процент мал. В армию меня не приняли, поэтому хочу записаться в торговую школу. Этим путём надеюсь скорее чего-то добиться, чем университетскими занятиями.
– А что же ваш брат? Как у него дела? – спросил я.
– А чёрт его знает! – ответил Мариан, внезапно переходя на сердитый тон. – Не навещаю его уже два года, и он мне ничего не писал. В последний раз я написал ему письмо, требуя своей доли нашего наследства, но не получил от него никакого ответа. Надо человеку устраивать свою жизнь как может, но своей части я ему всё-таки не подарю.
При этих словах он снова засмеялся сухим гортанным смехом, словно ростовщик, уверенный, что его "кусок" не пропадёт.
Мы расстались.
"Глупость", "процент", "не подарю", "прибавки" и "тысячи" – эти слова звенели у меня в голове после расставания с Марианом. Это "обычный" человек, значит, таких у нас уже много среди молодого интеллигентного поколения. У них только и мыслей, только и мечтаний – добиться чего-то, не дарить, а то и урвать. И что же будет, когда они вырастут, разовьются, добьются силы? Хватит ли всей нашей "святой Руси" на соответствующие "куски" и "прибавки" для них? Холодная тревога на миг охватила меня при мысли о будущем. Но тут же пришло утешение, что это – неизбежная фаза общественного развития, которую упорная работа духа может повернуть на добро. Разумеется, у таких людей, как Мариан, само по себе даже не возникнет в душе вопроса о всеобщем благе, о труде для народа и служении улучшению его судьбы. Сама мысль о таких идеях в их глазах – детство, смешное и неприличное для разумного человека. Но это лишь переходная фаза в развитии общества, за которой сила духа и идей, гуманности и братолюбия должна взять своё.
Примечания
Впервые напечатано на польском языке под названием "Człowiek zwyczajny" в еженедельнике "Tydzień literacki, artystyczny, naukowy i społeczny" 1878, № 58, с. 347–349, как второй очерк цикла "Rutency. Typy і portrety galicyjskich "ludzi".
В украинском переводе вошёл в сборник "Рутенці" с такой авторской примечанием: "Печатано в польском оригинале во львовском еженедельнике "Tydzień…", rok V, т. VII, ч. 58, изданном 6 октября 1878 г., стр. 347–9. Перевод написан 13–14 декабря 1912 г.".
В украинском переводе очерка характеристика Мариана дополнена некоторыми сатирическими чертами. Добавлено заключительное предложение.
Публикуется по сборнику "Рутенці", с. 15–24.
в горной деревне Л. – деревне Лолине (ныне Долинского района Ивано-Франковской обл.).
Обстоятельства написания очерка подробно прокомментированы [Горак Р., Гнатив Я. Иван Франко. – Львов: 2004 г., кн. 4, с. 221 и следующие].
III. Разочарованный
Иван Франко
– Ах! Пан Денис, пан Денис, – какой же вы легкомысленный!
– Ах! Пани Руся, пани Руся, – какая же вы любезная! Я думал, что вы назовёте меня как минимум разбойником или висельником, а то только легкомысленным.
Пан Денис, молодой 28-летний мужчина с правильным, хоть и совершенно мёртвым и бескровным лицом, сидел, вытянув ноги, на софе и, говоря, передразнивал тоненький голосок пани Руси.
– Смейтесь, смейтесь, – ответила она, подавляя в себе неприятное чувство и стараясь говорить весёлым тоном, – но всё-таки плохо, что вы сидите здесь, в деревне, сложа руки, тогда как в городе вы могли бы легко получить должность.