Илия после минутной паузы, – как тяжёлые времена пришли теперь на нашу народность, как наши вечные враги ляхи и теперь работают на погибель русскости и как удалось им всевозможными хитростями подойти часть нашей молодёжи, которая, забыв свои святые обязанности, ухватилась за какие-то пагубные, заграничные идеи и вместе с врагами трудится над истреблением русского имени!
– Э, молодчики, недоваренные студенты! – закричали некоторые из священников.
– Каждому по ковшу холодной воды на голову! – крикнул один.
– Ого, пережила наша Русь не такие беды, и эту переживёт! – добавил важно самый старший, который этой фразой отмахивался от всего, чего не понимал и над чем не мог задуматься.
– Так, – подхватил о. Илия, – это золотое слово и святая правда! Но вам, верным детям нашей отчизны, нужно стараться, что можете и как можете, помогать матери, помогать тем, кто воюет за её благо и славу, кто борется с её явными и скрытыми врагами всеми способами!
– Так, так! – загудели гости, хотя никто ещё не мог догадаться, куда метит о. Илия с таким вступлением.
– Таким рыцарем без страха и упрёка, таким доблестным борцом за нашу Русь является газета "Слово" и её светлый редактор. И потому я предлагаю при нынешней возможности сделать сбор для поддержки этого единственного рыцаря. Это будет малая лепта, но на доброе дело употреблённая. Я первый жертвую на эту цель 10 зол[отых], а кто пожелает и своим вкладом присоединиться, пусть впишет своё имя на этот лист бумаги, а уже завтра мы вышлем сбор и подписи во Львов.
– Браво, браво! – загудели священники и потянули о. Илию к столу, где уже лежал лист бумаги рядом с жестяным, расписанным цветами подносом. На бумаге в самом верху было написано большими буквами: "Въ пользу редакціи "Слова" жертвы, собранные отцом Иліею в Д… О. Илия – 10 зл.". Под о. Илией подписывались другие, а на поднос начали сыпаться гульдены и мелочь. Все эти деньги носили на себе следы пота, немытых, тяжёлых, грубых рук, а иной такой бумажный гульден, казалось, достаточно сжать в ладони, чтобы закапала с него горячая людская кровь, чтобы донёсся с ним стон и вздохи тысяч несчастных, замученных, которые с теми гульденами и мелочью вложили в горсть священнику частицу своей жизни и сердца. А завтра эти кровавые, потом и слезами напитанные гульдены и мелочь попадут в руки "благородных" редакторов и "издателей-патриотов", которые, в свою очередь, легко разбросают их по кабакам, кофейням и другим не менее, чем они сами, "благородным" местам!..
После уплаты контрибуции у всех гостей словно гора с плеч свалилась. Священники вернулись к тароку, молодёжь – к танцам, старшие дамы – к разговорам о прошлогоднем снеге, – одним словом, всё снова пошло обычным порядком, а от минутного патриотического пыла не осталось ни искорки, ни даже пепла…
Было девять часов утра, когда окончилась забава, и гости, дремая и протирая сонные глаза, разъехались. О. Илия не ложился всю ночь ни на волосок, но его патриотизм не позволял ему и теперь заснуть, пока он не напишет письмо к господину редактору "Слова" и не отправит ему собранных вчера денег. Он засучил рукава, протёр глаза, которые упрямо слипались, размахнул руками, чтобы придать им больше силы, и, взявшись за перо, начал писать письмо. Но глаза слипались, и рука отказывала ему всё настойчивее. Вместо "Благородный" написал "Брагородный", а вместо "Редакторъ" – "Ледакторъ", и, заметив вдруг обе ошибки, рассердился и разорвал бумагу. В эту минуту за дверью в сенях послышалось шарканье сапог о пол – знак, что кто-то из села пришёл к батюшке.
– Кто там? – гневно крикнул о. Илия, досадуя, что "какая-то мара таскает сюда этих мужиков именно теперь, когда у него нет времени!".
Дверь медленно отворилась, и робко просунулась в комнату бледная, измождённая фигура Максима.
– Слава Исусу Христу! – сказал он с низким поклоном.
– А чего тебе? Чего так рано? – спросил священник.
– А, прошу батюшки, – жена умерла.
– Так? Ну, и что же?
– Так я пришёл – что батюшка изволят, чтобы грешное тело похоронить?..
– А, племянничек, – ответил о. Илия, вставая, – так она неожиданно умерла! Что это за порядок?
– Так… как-то так, прошу батюшки, вышло. Я сам… И туда сходи, и там, и за тем присмотри, и за тем уследи, и возле больной день и ночь…
– Э, горе-горькое, некогда было! А в корчму, и на торг, и повсюду – было когда, только к исповеди нет! А теперь, племянничек, тринадцать бумажек не минет тебя!
Максим почесал голову и начал проситься, отговариваться, что-де покойница, болея, и так истощила его до нитки, что порой и на соль не хватает, что придётся и так занять у жида на похороны.
– А мне что до того? – отрезал о. Илия. – Пожалуйста, займи, где хочешь, – моё должно быть!
Не знаю, бывают ли в жизни селянина, и без того полной нужды, унижения и разлагающих влияний, минуты тяжелее, более унижающие и разлагающие, чем когда приходится ему, с болью и скорбью в душе в величайшем несчастье, каким бывает потеря дорогого человека, торговаться, как за скотину, с просвещённым человеком, который свою деятельность ценит, как ему заблагорассудится. Нет определённого тарифа, который бы устанавливал плату за церковные требы (принимая даже то, что церковные требы должны оплачиваться!), а если и есть, то крестьянину он неизвестен. На человеческие чувства, что в сердце крестьянина так же глубоки, как и в сердцах просвещённых людей, при таких торгах внимания не обращают.
У тех людей, что сами проповедуют отречение от мирских удовольствий, нет и капли стыда тянуть руку за последним кровавым грошом народа, тянуть так резко, гордо, дерзко! И потом моралисты да священники говорят и кричат о испорченности, разложении и отсутствии человеческого достоинства в народе! Перестаньте, "благородные господа", сперва сами убивать и давить в этом народе каждое зерно, каждую искру человеческой самостоятельности, характера и мысли, перестаньте разлагать его собственным примером, собственной жизнью и учением, признайте наконец и в нём брата, равного себе, признайте его жизнь и потребности, подайте ему искреннюю, не грязную и корыстную руку, и тогда увидите, что народ наш не такой зверь, каким вы его изображаете, и что если кто и виноват в его испорченности, то, конечно, больше всего вы сами!
Долго длился торг. О. Илия злился и кричал, что мужик – это скотина, которой прежде всего нужен хороший кнут, что каждое его слово – ложь и неправда и что разве его огни признаются к правде. В конце концов всё же вышло по его. У Максима не хватило духу спорить со священником, и, вздыхая, он согласился на требования о. Илии. После ухода Максима священник только сплюнул и проворчал:
– Тьфу, к чёрту хамов! Ни минуты покоя нет!
И, облегчив душу таким словом, снова сел о. Илия за письмо. Разговор с Максимом и холодное утро протрезвили его. Он приготовил второй лист, и после минуты раздумья быстро забегало перо по бумаге, а лицо о. Илии прояснилось, посветлело от прилива патриотического чувства, которое он в ту минуту изливал на бумагу. Сквозь тучи пробилось солнце и косым световым столбом легло поперёк комнаты, но до сидящего свет не доходил. В соседней комнате слышался стук и шорох служанки, которая убирала после вчерашнего застолья, а сквозь открытые двери о. Илия видел там только стоящий напротив рояль с разбросанными на нём нотами.
А в доме Максима в это время грустно, мрачно, словно в гробу. Покойницу уже обмыли и нарядили на лавке. Несколько старых баб тихо-тихо вертятся по дому, убирая и наводя порядок, а Максим с заломленными руками, немой, бледный и сгорбленный, стоит у ног той, что должна была быть его спутницей и помощницей в бедах жизни, а теперь стала лишь лишней, тяжёлой ношей. Никто не говорит с ним, не утешает, не ободряет. Один он стоит в своём горе, – кто знает, может, думает о том, где достать денег на похороны? Конечно, прозаическая душа!
Но горячий, громкий патриотизм со своими великими абстракциями не видит и не хочет видеть этой мелкой, будничной прозы!..
Примечания
Впервые напечатано в журн. "Громадський друг", 1878, № 1, с. 2 – 6. Перепечатано в переводе на польский язык под названием "Patriotyczne porywy. Nowela" во львовском еженедельнике "Ruch", 1887, № 10, с. 299 – 302. В то же время этот польский перевод вышел отдельным оттиском (Львов, 1887. 13 с).
Рассказ вошёл в сборник "Рутенці. Типи галицьких русинів із 60-тих та 70-тих рр. мин. в.", Львов, 1913, с. 34 – 42, с такой авторской примечанием: "Друковано уперве в часописі "Громадський друг", 1878, ч. 1, стор. 1 – 7".
Текст рассказа, напечатанный в журн. "Громадський друг", почти не отличается от текста сборника "Рутенці". Писатель сделал незначительные стилистические правки, в двух местах опустил части предложений. Вот эти отрывки (вычеркнутая часть приводится в квадратных скобках):
"Вы знаете, – говорил снова о. Илия после минутной паузы, – как тяжёлые времена пришли теперь на нашу народность, как наши вечные враги ляхи и теперь работают на погибель русскости [(следует заметить факт, что все наши патриоты в своих речах и письмах чаще всего употребляют абстракции: народность, русскость и т. д. вместо конкретных понятий. Какой высокий, поистине благородный полёт мысли, который больше всего боится коснуться этой низкой, ободранной действительности!)], как удалось им всевозможными хитростями подойти часть нашей молодёжи, которая, забыв свои святые обязанности, ухватилась за какие-то пагубные заграничные идеи и вместе с врагами трудится над истреблением русского имени!"
"Не знаю, бывают ли в жизни селянина, и без того полной нужды, унижения и разлагающих влияний, минуты тяжелее, более унижающие и разлагающие, чем когда приходится ему, с болью и скорбью в душе в величайшем несчастье, каким бывает потеря дорогого человека, [торговаться о похоронении её тела], торговаться, как за скотину, с просвещённым человеком, который свою деятельность ценит, — как ему заблагорассудится".
Польский текст рассказа является переводом украинского первопечатного варианта этого произведения с очень незначительными дополнениями (на несколько слов) по сравнению с оригиналом и сокращениями (опущен острый сатирический отрывок из второй части рассказа – разоблачение жадности и алчности духовенства).
Печатается по изданию: "Рутенці. Типи галицьких русинів із 60-тих та 70-тих рр. мин. в.", с. 34 – 42.
"Ruch" – польский общественно-политический и литературный журнал прогрессивного направления. Выходил во Львове в 1887 – 1888 гг.
…война… на Балканах… – Русско-турецкая война 1877 – 1878 гг.
"Слово" – ежедневная газета, орган "москвофилов", монархически-клерикальное издание.