Скажет:
— Почему?
— Крепкие люди, славные... Как вас зовут? — спросила.
— Павел.
— А по прозванию?
— Чернокрыл.
— А меня зовут Варкой, по отцу я Лынивна.
— Тоскуете вы очень в нашей стороне? — говорит ей.
Сжала она белые руки, снова разрыдалась...
Он словно того и ждал и смолк.
— Пойдём, — промолвила она сквозь слёзы, — пойдём со мной, погляди!
Ведёт его на пригорок да и показывает. — Протягивает руку вдаль: в сумерках едва-едва по степи росистой путь мерещился... «Это, — говорит, — это дорога на мою сторону».
Поглядел он на тот путь, да и в его сердце защемило, словно от собственной печали.
Стояли они, забывшись, что время не стоит.
Она спросила: есть ли у него мать? жив ли отец.
— Нет у меня ни отца, ни матери.
— Как и у меня, — говорит, — и я сирота.
Любо ему было то слово услышать, как же любо! Будь у него семья — сам бы тогда отрёкся.
А жена? А Галя его?
И мелькнула она в душе его, как холодный ветер, и уж никак не мог он ни мысли отогнать, ни пренебречь тою думкою: будто холодный ветер, говорю, веял по душе с той думкой.
А девушка спрашивает: где его хата стоит, какие у него соседи?
Он рассказал, где его хата стоит, назвал своих соседей — не упомянул только о Гале. Всё ему чудилось, что вот-вот спросит девушка у него: «А жена твоя?» — и сердце у него замирало...
Петухи пропели по сёлу.
— Да уже поздненько! — сказали оба вместе. — Это уже первые петухи поют.
— Прощайте! — говорит Павел.
— На добраніч! — пожелала ему девушка, скрываясь во тьме.
IV
Виделись и на третий вечер, виделись и на четвёртый; стали встречаться каждый день. Смеркается, вечер — и они встречаются. Он не просил выходить, не говорила она — выйду, а как-то сам он ждал, она сама выходила. Разговаривают, расспрашивают, рассказывают. Он вспоминал, как служил когда-то у злых людей батраком... Никто ещё так не жаловался на его тяжёлую судьбу, никто ещё такими слезами его бедность не оплакивал — горячими и горькими, — так ему казалось, — как эта девушка чужая. Она снова ему выговаривала свою тоску, свою печаль сердечную... как же жалел, как сочувствовал! Ведь и в мире ему не было ещё такой другой несчастной, такой милой девушки!
День за днём проходит, вечер за вечером, а они всё встречаются, всё беседуют, всё больше привыкают друг к другу. Жалуется девушка на тоску, а у самой сердце вдруг радостно забьётся — та тоска будто и тает. Жалеет он её слёзы печальные, а ещё больше любуется её ласковым взглядом. Сначала ждали увидеться так, как дня солнечного, что его ждёт человек и радуется; оживает, дождавшись; а потом уже стали ждать с жгучей тоской, с нетерпеливой печалью, как любви той ждут...
Авжеж! полюбили друг друга! А те любовные немощи — хуже они всяких болезней в мире, не отведёт их ни одна знахарка. Уже и лето красное развернулось, цвело, а Варка всё ещё не знала, что он женат. Разве село маленькое, разве всех узнаешь? А она ж из панского двора не выходила. О нём никогда никому не говорила и никого не спрашивала.
А Павлу всё труднее да труднее уживаться. Та любовь, что оживила его, живую муку ему принесла. Частенько, сидя рядом с девушкой, думал он о своей жене; слушая девушку, слышался ему голосок из своей хаты... А придёт домой: и скучно, и тяжело, и обидно, и стыдно... ищет-подыскивает какого дела — работа не идёт; заговорит — речь горькая, слова колкие... А Галя всё так же, как и была, — ласковая и ясная. Как он ни капризничает, она угождает. Бывало, чего она только не наслушается, чего он не наговорит, как не обидит! а она: «Голубь мой! сердце моё!» Обнимет его голову — а он из хаты убегает.
Тяжко было ему возле Гали — от жалости, от тоски; от её любящего взгляда ещё труднее... бежал он к девушке — чёрная тоска с ним... Давно уж хотел он признаться, что женат, да не признавался. Потом решился — надо!
С этой думой пришёл он к ней; она его ждёт, кинулась к нему, своим вопросом быстрым не дала ему слова сказать.
— Что ты такой? — жалеет его. — Не здоров? Боже мой добрый! Не здоров? Скажи! Почему молчишь? Говори же! — а сама так и прижимается к нему.
«Я женат», — хотел он сказать, но произнёс:
— Девушка! любишь ли ты меня верно?.. По-настоящему?
— Больше родного отца, больше матушки любимой! лучше света красного, дороже жизни своей молодой.
И прижалась к нему, как дитя к матери. Обняла его великая тоска, скорбь тяжкая.
— Девушка, — говорит, — я женат, у меня жена есть...
Она как была возле него — и не отпрянула.
— Что? — спрашивает.
— Жена у меня есть... Слышишь, девушка? Знай!
Схватилась она.
— Это шутки такие или правда?
— Правда самая.
Рванулась бежать, сама себя не помня. Он не пустил; за руку держит, прижимает к себе.
— Довольно! — крикнула во весь голос, аж загуло в темноте. — Чего тебе надо? Где твоя жена? Веди меня к ней, пусть мы встретимся! Пусти меня! Я тебя не хочу! Я жить не хочу на свете! Как я тебя полюбила, злого человека!
— Сердце моё, не плачь, подожди, — говорит ей, словно и вправду мог её утешить и совет дать. — Не бросай меня, — просит, — не убегай от меня!.. не покидай!..
— Не покидать? Как же мне быть с тобою, с чужим мужем? Чужой, навеки чужой! У тебя Бога нет!.. Пусть же будет тебе так тяжко, как ты погубил меня!
— Тебя и себя, девушка!
— Иди же прочь от меня! Иди! Чтобы не видеть тебя! Чтобы не слышать! Лучше б ты умер... Что же мне делать? Что мне делать? Не бросай меня в тяжёлый час, — пожалей!
И обнимает его, и рыдает, и молится...
— Не покину! Уже поздно нам разлучаться. Я тебя люблю, я тебя, пока жизнь моя, не оставлю!
V
Сначала уже веяло бедой над той любовью, а потом и вовсе затопило, как вода. Как не видятся — горький свет, а как встретятся — ещё горше. Сидят, бывало, ночку тёмную просиживают, рука с рукой, а в сердце горечь жжёт, как отрава.
* * *
— Расскажи мне, будь ласков, какая твоя жена? — промолвила Варка.
— Как же мне рассказывать? — спросил... — И зачем спрашивать?
— Расскажи мне, расскажи! Чего отворачиваешься? Раз у меня нечем похвалиться перед тобою, ты мне похвались!.. Какая она? Какая её краса?
— Она хороша.
— Слава Богу! Любит тебя?
— Любит.
— И жалеет?
— Жалеет.
— И добрая и милая?
— Добрая и милая.
— Чего ж тебе ещё надо? Чего возле меня ищешь? — крикнула. — Иди в свою хату, к милой жене!
— Довольно, девушка, довольно! зачем спрашивать! Не так тяжко было бы мне свою правую руку отрубить, как ту правду признать-выговорить. Пожалей ты лучше моей бедной головы!
Она вырвалась из его рук.
— Где ты с ней познакомился? — спрашивает.
— Здесь, в селе.
— И очень понравилась сразу?
— Она мне по душе была... А за что ты мне муку делаешь, девушка?
— И скоро ты её сватал?
— В полгода.
— Было время на раздумье! Полгода знались!.. И часто виделся тогда с нею? каждый день?
— Каждый день.
И вот словно встал перед глазами его тот весенний день тёплый и ясный, когда он женился на Гале: как тогда на поле серпы блестели, а на широких ланах косы звенели с утра, а вечером к селу тянулись тяжёлые возы, покачиваясь; складывались стога возле каждой хаты, во всех дворах слышались весёлые голоса; как краснели румяные яблоки в садах, черкали крылышками, порхали в ветках пташата... Вспомнилось, как он вёл Галю из церкви в веночке рутовом; как в его убогонькой хатине веселее стало и как запахло свежими цветами у образов... Горько ему всё то вспомнилось, как горько вспоминается добро, что было когда-то навеки мило и тебя не предало оно, не изменилось, а оставил его сам человек ненасытный. Некого было ему винить, некого осуждать, только себя самого...
У него на руках девушка его любимая рыдала... Плакал и он в тот вечер слезами.
VI
Заболела Галя. Шла как-то с работы с поля, днём душно было, а тут — откуда ни возьмись ветер, буря, дождь ливневый: простудилась она да и слегла.
Лежала себе одинешенька. Заходили бабы знакомые навестить; наскоро пожалеют, посочувствуют да и к своему делу возвращаются. Павла она почти и не видела: с утра идёт на работу, а возвращается чуть не в полночь.
«Где он бывает?» — думалось ей. Если б ходил меж людей, слышала бы от баб, а бабы спрашивали, почему это её мужа нигде не видно. «Где же он бывает? Должно быть, в одиночестве тужит, как когда-то...» Вспомнила она, что раньше, ещё как только знаться стали, она его искала в лугу, где у реки, или в роще одного с печалью своей: «Не так ли и теперь?» Тогда он радовался, бывало, её увидев, теперь же убегает... «Уж не разлюбил ли? И как это разлюбляют? И за что? И почему? И зачем?» Думая, и чувствует, что облилась слезами... «Вот, вот, — говорит сама себе, — словно дитя, плачу... Вот так!..» А слёзы всё текут непрестанные... Устанет — задремлет — всё кругом смешиваться начинает в глазах; что услышит — будто сквозь воду текущую, только сердце своё хорошо слышит, что болит оно ровно, одинаково, болью жгучей...
Так прошла неделя, — когда ей уже совсем худо стало. Чаще стали бабы забегать; приходили старые, охая. Все входили в хату осторожно, сидели серьёзно — никто не улыбнётся; разговор тихий.
— Видно, умирать мне? — спросила Галя.
— Смерть не минует никого, дитя моё! — ответила ей старушка, совсем уж седая.
— Вы пожили век, бабушка... — промолвила Галя.
— Пожила, дочка. Смерти от Бога жду...
— А я не ждала своей так скоро...
— Она приходит непрошеная, дитя моё!
— Вон в прошлом году умерла Катерина Кравчиха — молоденькая, как ягодка, была, — отозвалась черноволосая да бойкая молодица, качая дитя на руках.
— А Гримченко забыли? Какой парень хороший, царство душе! — вспомнила другая, вздохнув.
— Люди молодые какие мрут! — добавила бабушка, печально склоняясь на руку.
День миновал, сменился вечером. Дети уснули на руках у баб; стали все одна за другой расходиться.
— А что это мужа твоего нет? Уже люди с поля пришли, — говорит Гале старушка.
— Он сейчас придёт...
— Может, куда зашёл? Нищета ваша, дитя моё... У кого он занимает?
— Я не знаю, бабушка...
— То я посижу с тобой. Как тебя одну оставить?
— Нет, бабушка, он сейчас, вот-вот... придёт, не беспокойтесь, идите себе домой.
— Моя голубушка, я при тебе побуду. При такой болезни одной нельзя. Кто глазки закроет, как смерть твоя придёт? Смерть без вести приходит...
— Нет, бабушка, нет, кукушечка, он придёт, не замедлит...