"Миформагия", "Все падают", "Обалдемуа", "Стёб-кран", а "Пурга"? "Неполный фарш", "Пардимонокль"? Не нужно уверять, что именно этот эссе написан ещё до знакомства со мной, потому что Вы тогда ещё вообще ничего не писали. А "Товчи-батькасин"? Да-да, именно он, так что я очень внимательно отношусь к Вашему творчеству и вообще очень ценю наши отношения, поэтому очень прошу: не бросайте тень на них во имя их плодотворного продолжения и верните в мою собственность вещь, которая Вам не принад."
Добрый день, приветствую.
Очень прошу Вас, не бро.
.Не бросайте! Сразу скажу Вам, что у меня есть для Вас, не бросайте на этот раз трубку, умоляю! Очень приятная для Вас новость – "Дер паталогоанатомише" удивительным чудесным образом нашёлся. Как где? Он стоял, оказывается, не на положенной полке, а лежал почему-то сверху на ней, зажатый к стене. С удовольствием принимаю Ваши поздравления, прощаю на этот раз Вашу иронию. Однако речь не об этом.
А вот теперь скажите мне, многоуважаемый, каким образом Вам удалось тайком занести ко мне книгу и незаметно подсунуть её назад? Окон я, как Вы знаете, открытыми не оставляю, а замки на дверях у меня, в самом деле, надёжные. Я знаю, что они не преграда для профессионального вора, однако подозреваю, что Вы им не являетесь. Тогда объясните мне ради Бога:
откуда у Вас ключи от моего жилища? Почему я о таком спрашиваю? Ну разумеется: перспектива беззащитности перед Вами и осознание того, что кто-то может безнаказанно проникать внутрь и брать всё, что захочется, а потом ещё и класть назад...
Не бросайте!
Я ещё не сказал самого главного в этой непростой ситуации: чрезвычайно убедительно и ґратульовано прошу Вас никогда и никаким образом не использовать этой нашей с Вами нынешней истории в каком-нибудь рассказе.
Вокруг лампочки
"...летят брызгами на экран, падают насекомыми, они же хитрые, раньше они на бумагу не могли вот так садиться, потому что перо одно, это тебе не все десять пальцев, что молотят клаву быстрее, чем ты успеваешь думать. Особенно, когда можешь молотить значки ещё и с голоса, они, уже отредактированные и тщательно исправленные, выплёскиваются совершенными графемами; тут стоит заметить, что уже есть на сем свете немало людей, которые печатают быстрее, чем болтают. Всё равно! Ещё никто не додумался, кроме меня, молотить пальцами и голосом одновременно, сталкиваясь между собой – буквы, потоки, – они складываются в сочетания, на которые ты лично не способен, то есть традиционно ты не был способен, а вот теперь – на, получай, пальцы опережают слова, слова опережают мысли, и это чудесно, от этого страдал ещё Кнут Гамсун, но тогда не было компьютеров и он не знал, как с этим бороться, лишь успевал взывать: "Боже, не дай мне быть умным!" Чтобы хоть каким-то способом опередить самого себя, не подался ли он в фашисты ради этой формулы? Вот вопрос – а что если бы увидел он вот такое: стоит в семь утра ноль пять минут нажать в компе на кнопочку "мотивированный хаос" – как все завоёванные слова взлетают, словно бабочки, и садятся назад на экран, дают ещё дополнительные тексты."
"За это время ты успеваешь ещё намолотить языком и конечностями, хорошо, что у тебя их на руках всего десять, вот если бы научиться, как это делают безрукие инвалиды, печатать ещё и десятью конечностями ног, но это не за горами, если инвалиды это могут, то ты, совсем не калека, овладеешь такими рефлексами; жадность, она ненасытна, ведь ты и так сидишь, окружённый проворной тучей букв, что кружат вокруг тебя, как мухи вокруг лампочки, словно спиралями петроглифов Каменной Могилы, ты печатаешь, они сами упорядоченные твоими невидимыми правилами снова и снова садятся на экран, и ты гордишься, ведь они наглядно воплощаются по принципу т. н. гипертекста, а теперь это мегатекст, если не ультра, так или иначе, а фиксируется он довольно условно линейно; ты вспоминаешь прежние свои страшные зависти, когда увидел на фресках Софии Киевской первобытных наших музыкантов, у одного были сразу две дудки во рту, дудки две, а пальцев всё равно только десять, рядом с ним тогда был скрипач, который мог использовать лишь шесть конечностей – пять пальцев на струнах да ещё руку со смычком, как бы то ни было, а перегнать себя он не мог, хоть и играл на самом первом тогда в мире смычковом инструменте под названием гудок."
Лишь в нынешние времена появились музыканты, способные вставить в уста три саксофона, ещё и спускались в зал, требуя, чтобы публика нажимала им на кнопочки клавиатуры, и сколько бы их ни было, успевая импровизировать тот хаос на трёх горловинах, это уже никакой линейный Моцарт не переплюнет, и хорошо, что электроника успевала фиксировать навеки те вылазки, чего графические ноты фиксировать не привыкли, а эти тут же на мониторах, рассыпаясь значками, ещё и добавляя аранжировку, и вкупе отбрасывая всё это снова в зал, который, сходя с ума, набрасывается пальцами и ушами на саксофоны, радуясь, что они – живьём, а не на тысячелетних фресках".
Листок этот, только что написанный, просто жёг мне карман, я оглядывал людей в зале.
– Представляешь, Миха меня всё-таки нарисовал, – шептала впереди блондинка подруге.
– На картоне? На полотне? – завистливо отозвалась та.
– На мне. Вот так усадил и начал от шеи и вот так вниз.
– Ты что... До... везде? – ужасом замирала та.
– Ага. Только одно, что краски холодные. Я ему говорю: "Или подогрей их, или давай без них".
– Ну ты. Везде? Без них?
– Ага. Одной лишь кисточкой.
Обе украдкой оглянулись лишь тогда, когда начали давиться смехом.
Все здесь болтали, а я мучился, как и каждый раз, что не взял бука – записал бы этот полилог, оформил в буквы, а потом все тексты вытянул линейно, и вот, на, получай: через минуту у тебя целый романяка размером с "Доктора Серафикуса". Какие чудесные тут люди!
Чем дальше от столицы, тем меньше подонков, то есть провинциальная богема, она чище, глаза у неё не такие, особенно, когда она соединилась и забыла, что провинциальная, ба, наоборот, она ещё не потеряла способности легко общаться. Потому что столичная боится ляпнуть лишнее, чтобы кто-то этим не воспользовался и не унёс к своему монитору, так что она только многозначительно говорит глазами, прибегая к стократно употреблённым словам.
Ха! Где те времена, когда Сократ запрещал записывать слова, а позволял только произнесённые, превратив жизнь своих учеников в бесконечные потоки, отучил от скопидомства, за что его и казнили, и даже тогда он не перестал говорить, комментируя собственное умирание.
А тут в зале не прозвучало ни разу хоть "Маккиавелли", хоть "Деррида" не проскочило, просто люди были очень рады наконец увидеться, и потому говорили без цитат или хотя бы ссылок.
Немного знаком я был здесь лишь с Левком Рочинским, известным среди филологов своей формулой о литературоведении – ещё с тех времён, когда активно шёл спор: может ли литературоведение быть и литературой? Так вот он вывел, что литература может жить без литературоведения, а оно без литературы – нет.
На сцену он вышел походкой местного Сократа и начал говорить о нынешней встрече. Первыми в зале притихли женщины. Мужчины, видать, его не очень любили. Он перешёл к газетным публикациям и процитировал на память: "летят брызгами на экран, садятся насекомыми, они же хитрые, раньше они на бумагу не могли садиться, потому что перо одно, это тебе не все десять пальцев, что молотят клаву быстрее, чем ты успеваешь думать. Особенно, когда ты можешь молотить значки с голоса, они, уже тщательно отредактированные и исправленные, выплёскиваются совершенно; тут стоит заметить, что уже есть на сем свете очень много людей, которые печатают быстрее, чем болтают. Всё равно!"
Запинаясь, ты ещё успеваешь вперед разума выкрикнуть:
– Откуда у вас этот текст?
– Из вчерашнего "Грунта".
Он продолжает цитировать, а ты выскальзываешь наружу и начинаешь искать газетный киоск. Наконец видишь его в заводской проходной – как это чудесно, завод мастерит сельхозтехнику, а также снабжает рабочих печатным словом. Суёшь в окошечко монетки:
– Вчерашний "Грунт", пожалуйста.
Женщина скривилась с отвращением:
– У нас вчерашним не торгуют, – и отодвинула назад деньги.
А кто же тогда торгует?
Я вытряхнул из кармана листок, что приготовил для выступления: "летят брызгами на экран, садятся насекомыми, они же хитрые, раньше они на бумагу не могли садиться, потому что перо одно, это тебе не все десять пальцев, что молотят клаву быстрее, чем ты успеваешь думать".
Ну, вот он, текст, слава Богу... Но как он возник здесь, в зале?
Найти дельный киоск непросто, для этого нужно сунуться на вокзал, это далеко, а главное, там возникнет мощное желание сесть в поезд и умчать из города.
Ведь ещё Моцарт вытворял: когда кто-то из композиторов долго творил какую-то сложную музыку, то этот вставал на концерте и заявлял, что эта вещь принадлежит ему и в доказательство тут же виртуозно её исполнял нота в ноту. Долго так продолжалось, пока Сальери, в конце концов, не положил этому конец.
Наконец перед базаром выныривает лавочка, проталкиваясь к ней, возникает одновременно радостная и страшная догадка о том, откуда же в этом городе взялся твой ненаписанный рассказ?
"Значит, не только из пальцев и голоса, а уже и из мыслей выбирается" .
Начинаешь клянчить вчерашнюю газету, да от волнения забываешь её название. На тебя смотрят с улыбкой, вовсе не провинциальной.
– Хорошо, – отдышиваешься, – гляньте в комп по библиографии, есть ли в продаже что-то из писателя Бебко?
– Я и так скажу, без компа, – ещё мягче улыбнулась киоскёрша, – вот утром поступила его книга.
Вот так номер! Уже успели издать? Хватаю, разворачиваю:
"летят брызгами на экран, садятся насекомыми, они же хитрые, раньше они на бумагу не могли садиться, потому что перо одно, это тебе не все десять пальцев, что молотят клаву быстрее, чем ты успеваешь думать".
Когда заскочил в зал, Левко завершал фразу:
"тут же на мониторах, рассыпаясь нотными значками, ещё и добавляя аранжировку и вкупе отбрасывая всё это снова в зал, который, сходя с ума, набрасывался на саксофоны, радуясь, что они – живьём, а не на фресках".
Уже должны были прозвучать аплодисменты, но я выскочил на сцену:
– Вот, – кричу, – всё это отсюда, из моей новой книги! Моей, вы понимаете?
Левко невозмутимо взглянул в свой листок.
– А вот это и есть тот самый писатель Борис Бебко, которого мы собрались чествовать вместе с его новой книгой.
Соломинка
...он прыгнул на неё, словно тарантул; несчастная онемела, потому что не заметила, когда это он успел раздеться, так и застыла на полглотке вина, а ещё удивилась, что имея совсем изуродованное тело, владел одним вполне здоровым органом, даже слишком здоровым...
Степан часто бывал в больнице и удивлялся, как там много одноразовых капельниц, "вот так как и я", думал с горечью, и с болью выстраивал философскую концепцию о вечности наоборот, то есть, что вечность наступит для человечества после внутреннего психологического, ба, психофизиологического сдвига, это когда оно сможет превратить все одноразовые предметы в многоразовые; ведь каждый временный человек постигает вечное бытие лишь продолжая себя в детях, лелея надежду, что следующее поколение будет лучше предыдущего, и уж очень радуясь этому.
Медсестры, чтобы преодолеть тошнотность ночных дежурств, плели из чудесных прозрачных использованных трубочек от капельниц ёлочные игрушки – рыбки и птички; они ничего не знали о Степановых концепциях, но, подарив ему несколько изделий, млели от счастья – такой радостной реакции не видели сроду, даже когда вводили больным морфий.