Гнат тяжело переводил дух, подходил к окну, под которым спала Настя, и хотел постучать в стекло. Сначала он тихонько стукнул в стекло, потом всё сильнее и сильнее… Широко раскрытые глаза пристально смотрели на двери, ухо жадно ловило каждый звук в ночной тишине, и всё обманывало встревоженное и взволнованное сердце. Двери не открывались. Нетерпение брало Гната. Он бы грыз окно, грыз бы стекло, раму. Он головой вышиб бы окно да влез бы в хату, чтобы хоть на минутку увидеть Настю… Порою, среди такого горячего нетерпения, вся энергия его спадала, и какой-то голос говорил в нём: «Зачем?.. Конец! Дошёл до края!» Но через минуту надежда увидеть Настю, услышать от неё, что всё, что его мучит, — сон, наваждение, снова охватывала всё его существо, и он снова упорно ходил под окнами и ждал, ждал… Полная луна освещала бледное лицо с тонкими чёрными усами, широко раскрытые, блестящие глаза и взъерошенные волосы. Если бы кто взглянул на него в ту пору, то, наверное, подумал бы, что это упырь пришёл с того света и вот-вот исчезнет, стоит лишь пропеть третьим петухам…
Уже на рассвете, когда восточный край неба вспыхнул пламенем и свежее утро наполнилось чудесной гармонией птичьего пения, Гнат, шатаясь, как пьяный, побрёл домой.
В полдень к Гнату пришла его тётка Мотря. Она уже всё знала. Ей так было жаль бедного Гната! Обидели бедного сироту злые враги, чтоб им счастья не было! Какое-то наваждение напустили на парня, околдовали, а теперь издеваются! А всё та цыганка — Александра. Как начала уговаривать Настю, как принялась убеждать: «А он, сестрица, бездельник, он лентяй: с малых лет служил во дворе лакеем, привык к лёгкому хлебу. Ты будешь с ним бедовать, сестрица, потому что он не умеет хозяйничать. К тому же мрачный, невесёлый… Ни совета, ни радости. А вот Петро — богач, хозяйский сын, не шатался по наймам… Ещё и весёлый, живой и лицом красив, хоть воды напейся. С таким мужем жена беды не узнает. И в дом войдёт — так весь дом развеселит…» А старая пень Явдоха тоже за Петром тянет, потому что он богатый. Так заморочили бедную Настю, что она уж и говорит: «Кто первый пришлёт сватов, за того и пойду». А Александра и передала Петрови, чтобы поспешил, если хочет девушку взять… Однако Гнат не такой дурак, чтобы горевать из-за Насти. Этого цвету по всему свету! Есть! Он возьмёт ещё лучше и богаче!..
Каждое слово тётки острым ножом поворачивалось в сердце Гната. Значит, он, Гнат, бездельник, он, который так тяжко трудился в своей жизни, что за работой не знал просвета! Он лентяй? Хорошо. Этот бездельник, этот лентяй пошлёт сватов к Александре. Назло Насте обручится.
Посмотрим, с чем та разлучница отпустит его сватов! Пожалеешь, Настя, да поздно! Поздно каяться после смерти! И он послал сватов к Александре. Александра подала рушники. В одно воскресенье справляли свадьбу Насти с Петром, в другое венчали Гната.
После свадьбы Гнат стал вроде бы спокойнее. Он чувствовал, что ему надо спасаться, чтобы не пропасть от тоски, что всё его спасение — в труде. Ему становилось легче, когда он работал. За работой он меньше бывал дома, реже видел жену, меньше говорил с ней. Она была для него чужой, мешала ему. Порой проходила целая неделя, а они и словом не перекинутся, словно немые. Нетерпение брало горячую Александру. Что это за жизнь? Сколько так будет? Она не нанятая, чтобы только угождать, а он и головой не кивнёт, и словом не обмолвится, а в доме пусто, как в пустыне! Нет, довольно! У неё уже всё накипело в сердце! И она ставила обед перед Гнатом так, что миска звенела и едва не разлеталась на черепки, а ложка летела под стол. Она искала ссоры. Гнат хмурил тонкие брови и смотрел на жену исподлобья. По натуре неряшливая, неаккуратная, Александра совсем опустила руки. Пусть всё идёт прахом! Хата по три дня стояла неметёная, еда отдавала недоглядом, хлеб был клейкий, а на хозяйку и глянуть было противно: рубаха чёрная, юбка оборванная. Они начали ссориться. В сердце Гната нарастала ненависть к нелюбимой жене, отвращение к собственному дому. И зачем он женился! Да, он сделал это назло, но не Насте — себе. И вот оно, то расписное счастье, которое должно было украсить его бедную жизнь, о котором он грезил в юности?.. Гнат стал всё чаще бывать в корчме. В корчме за чаркой он забывал своё горе.
Однажды он встретил Настю. Её мужа забрали в солдаты, и она осталась «московкой». Сначала Гнат хотел убежать: ему было неловко, даже стыдно. Но как-то совершенно неожиданно он с горькой жалостью начал рассказывать ей о своей жизни, о своей неудаче, упрекать её за то, что она погубила его молодые годы.
Она плакала. Она и теперь не знает, как так вышло. Так, видно, суждено было. Ведь ей жаль, что они расстались: она не бедствовала бы так тяжко без мужа, как теперь, когда Петра забрали в солдаты.
Гнат открыл Насте всё, что так долго давило его сердце, отравляло его жизнь, и ему словно полегчало. Но та встреча снова всколыхнула в нём воспоминания былого счастья, разожгла угасшее чувство. Гнат снова начал следить за Настей.
Вскоре пришла весть, что Петро умер. Настя осталась молодой вдовой. С тех пор по воскресеньям, в праздник или как выдастся свободная минута — Гнат исчезал из дому, а кумушки, жалея Александру, судачили, что Гнат ходит к Насте. Александра обо всём знала и бранилась с мужем. В их доме стоял ад. Гнат уходил в корчму. Вот и теперь он сидит в корчме, подпершись рукой, и всё его безысходное несчастье встаёт перед глазами…
Из другой светёлки послышался детский плач. Гнат потер лоб рукой, будто проснувшись от тяжёлого сна, и взглянул в приоткрытые в светлицу двери. Толстая Берчиха качала ребёнка в колыбели и вязала чулок. Растрепанная, в замаранной юбке и заношенной тряпке еврейка напомнила Гнату его неопрятную жену. Гнат даже сплюнул с отвращением. Точь-в-точь Берчиха! Нет, он не может жить с ней! Да ему уже всё осточертело, до того осточертело, что хоть с моста да в воду! Тонкие брови Гната сдвинулись, и тень легла на глаза. Тяжёлый кулак решительно стукнул по столу; чарка покатилась, чиркнула о бутылку и жалобно звякнула. Гнат вышел из корчмы.
Вечерело. Голубое небо словно опоясалось широким розовым поясом. Цвели яблони; тихий воздух дышал чудесными ароматами. В последних лучах солнца играла мелкая мошкара и, словно сетка, мерцала перед глазами. Жужжали майские жуки и носились, как пули. На улицу высыпала детвора и нарушила тишину криком и звонким смехом. По плотине шла череда и, поднимая пыль, мычала и блеяла. Пыль стлалась по гладкому, как зеркало, пруду и купалась в волнах розового света.
Гнат перешёл плотину и пошёл в переулок. В переулке было темно и сыро. Высокие раскидистые ивы зелёной бахромой нависли над переулком. От колодца по канавке журчал ручеёк. У ворот женщины ждали стадо, чтобы выделить ягнят. Гнат постоял немного с тёткой Мотрей, которая тоже вышла навстречу череде. Тётка Мотря рассказывала, как ей хорошо жилось с покойным третьим мужем и как она теперь бедствует, не имея где преклонить голову на старости лет… Стемнело. Гнат увидел свет в своём доме и направился к воротам.
Александра давно уже сварила ужин и ждала мужа. Картошка с подливкой остыла в холодной печи, а Гната всё не было. Александра кипела. Господи, что это за жизнь?! Лучше бы она с седой головой ходила, чем утопила свою судьбу, выйдя за Гната! Правда, парни не особенно спешили свататься к ней, может, потому что она сама липла к ним, но всё же мог бы найтись какой-нибудь добрый! А то есть муж — и нет мужа. Ни ласкового слова, ни шага навстречу, как муж к жене. Только тяжёлым духом дышит. А ещё та змея лютая, разлучница эта, Настя, бывшая её подруга! Водит его за собой, как телёнка на верёвке… Нет, довольно терпеть! Терпения не осталось! Она бросит мужу в глаза правду, а там — будь что будет: или он её убьёт, или она сама уйдёт от него к лешему!
Александра с нервной поспешностью бегала по избе, сама не зная, что делает. То несколько раз переставляла с места на место хлеб на столе, то брала веник, чтобы подмести, и бросала его посреди хаты; то, метнувшись к жердке, рылась в одежде. Длинная тень от её высокой, сухой, как доска, фигуры скользила по стенам, лезла даже на потолок. Чёрное лицо Александры не бледнело; из-под высоких, дугой, бровей сверкали острые чёрные глаза; в глазах мелькала молния. Ноздри длинного тонкого носа дрожали, тонкие губы нервно подрагивали. Она была даже красива — страстная, гневная, энергичная…
Гнат вошёл в избу.
Александра с презрением, словно задевая, глянула на мужа. Гнат не заметил этого пренебрежительного взгляда. Он повесил на крюк шапку, разделся и закинул на жердку свиту. Ему хотелось есть. Он сел за стол, отрезал ломоть хлеба и грубо посолил его.
— Ужинать!
Александра с необыкновенной поспешностью схватила с полки миску, так что она зазвенела в руках, налила холодного кушанья и поставила перед Гнатом так решительно, что он даже взглянул на неё исподлобья. Гнат заметил, что рубаха на ней была чёрная, заношенная и казалась ещё чернее при новой праздничной юбке. Гнат хлебнул похлёбки. Подливка была холодная, картошка твёрдая.
— Застыла, — проговорил он сквозь зубы, отодвигая миску.
Александра вскочила, словно опалённая, и сверкнула на Гната глазами.
— Застыла! Чтоб ты сам застыл, если сидишь где-то у чёрта на куличках! Терпела, терпела, а дальше терпения нет!.. Где это видано? Что это за муж? В дом его и псами не загонишь! Придёт воскресенье — он не сидит дома, а шляется где-то по шинкам с любовницей… а ты сиди, дурёха, да жди его с ужином! Нет, не дождёшься!.. Довольно!..
— Цыц, Берчиха!..
Стол аж ойкнул под кулаком Гната, миска подпрыгнула на столе и плеснула на скатерть мутной подливкой.
— А не буду молчать! — Александра подскочила к мужу, размахивая перед его лицом ложкой. Она имеет право сказать ему правду! Она ему жена, а не наёмная. А он какой ей муж? Он хуже лютого врага! Ему не угодишь: переступишь — плохо; не переступишь — плохо; всё бесом глядит! Она не слышала ещё от него ласкового слова, не имела совета! И так уж ей всё осточертело, так опротивело, до живых печёнок достало! Она будет молчать, а он будет бегать по чужим молодицам, он будет любиться с той вертихвосткой, с той слюнявой Настей, чтоб они вместе провалились к чёрту, может, ей тогда хоть немного полегчает!
— Молчи, а не то побью! — крикнул Гнат, и стёкла задребезжали в окне.