У Грека было сердитое лицо. Ещё бы — как раз пошла рыба, а тут отрывают от дела. Но когда ему сказали, кто сидит перед ним, Грек сгоряча схватил полено и замахнулся им на голову Демки. И если бы не Вырвизуб, недолго бы, наверное, осталось жить Дурной Силе. Вожак братчиков успел перехватить руку Грека и сказал:
— Подожди, это ты всегда успеешь сделать. Сначала выслушаем, что он скажет, а потом поступишь, как душа велит.
Когда Демко, запинаясь, довёл свой невесёлый рассказ до конца, Грек понемногу стал остывать. А когда увидел свои шкуры, и вовсе успокоился. Пересчитал их и сказал:
— По мне — пусть живёт себе, пасётся. Разве что не мешало бы снять с него штаны и пройтись хворостиной по тому месту, которым он думал до этого.
Дед Кибчик осторожно покашлял.
— Да у него там, собственно, живого места не осталось. Швайка моего дурня так отлупцевал, что он всю дорогу пешком за конями бежал.
— А и правда, — внезапно расхохотался рыжий Мацик. — А я всё гадал, чего это он боится на землю сесть?
— У Швайки рука тяжёлая, — сказал Вырвизуб. — После него нам делать уже нечего.
— Ну, тогда пусть живёт как хочет, — махнул рукой Грек. Потом взвалил вязанку шкур на плечо и отправился к своей ватаге. Даже на кулеш остаться не пожелал.
Собрался и дед Кибчик. Он решил искать своих, вороновских.
— А зачем вам их искать? — успокаивал его Вырвизуб. — Они и так завтра сюда приплывут. Рыбу вместе ловить будем. Потому как мои ребята — сухопутные, а ваши на Суле и Днепре выросли.
Дед Кибчик не возражал. Вскоре он уже мирно похрапывал под кустом неподалёку от костра. Демко Дурная Сила, постанывая, устраивался рядом. Спина у него всё ещё болела. Зато на душе было легко и радостно. Он лежал на животе, смотрел на серебристую от луны днепровскую пойму и думал, как было бы хорошо остаться здесь с дедом навсегда.
КОЗАЧЬИ РАЗГОВОРЫ
Дед Кибчик проснулся раньше всех. Ещё и не рассвело, а он уже подбрасывал хворост в костёр. А когда стало светлее, принялся осматривать неводы. Что-то в них ему не нравилось, потому дед время от времени ворчал:
— Руки бы ему задом наперёд поставить…
Из-под серяков начали выглядывать сонные лица братчиков Вырвизуба. Сам Вырвизуб громко зевнул, отшвырнул куда-то косточку, которую заботливо принёс ему Сиритка, и поинтересовался:
— А чего это вы, дед, ещё молитвы не прочли, а уже ругаться начали?
— А как тут молчать? Разве так сети вяжут? И каким местом оно думало, когда такую дурь сотворило?
Братчики расхохотались.
— Слышишь, Мацик, как дед хвалит твою работу?
Мацик виновато развёл руками.
— Да я ж, дед, только раз видел, как это делается, — сказал он. — У нас и речки путной нет.
— Оно и видно, — буркнул дед Кибчик. — Слушайте, парни, а у вас тут найдётся что-нибудь, из чего можно плести?
— Немного захватили, — откликнулся Мацик и пошёл к куреню. — Вот это подойдёт?
Дед Кибчик придирчиво осмотрел материал.
— Куриная лапа вертела, — вынес он вердикт. — Но попробуем. Я, ребята, хотел бы вам подарок сделать, перед тем как уйти. За то, что пожалели моего малого дурака.
Дед Кибчик был человеком с достоинством и не мог прямо сказать, что ему ужасно не хочется уходить. А почему так случилось — и сам не знал. То ли новые знакомые приглянулись, то ли некуда было больше идти. А может, тишина и бескрайняя гладь могучей реки напоминали ему его собственную юность, когда они с Кудьмой казачили под Каневом.
Демко было собрался помочь деду, но тот отказался:
— Ещё порвёшь мне всё к чёртовой матери. Иди, может, добрые люди дадут тебе другое дело.
Добрые люди не заставили себя ждать.
Не прошло и минуты, как Демко уже стоял в лодке-душегубке и отталкивался здоровенной шестиной.
Вскоре прибыли и вороновцы. Бойкие, загорелые, как днища казанов. Похоже, им тут нравилось не меньше, чем деду Кибчику.
Лесь Одуд, завидев деда с Демком, весело закричал:
— О, наш курень пополнился! Только почему вы сразу к подолянам, а не к нам завернули?
— Да вы так запрятались, что вас и не найти, — ответил вместо деда Вырвизуб. — А мы гостеприимные — людей аж на дорогу выходим встречать.
Лесь Одуд хотел что-то возразить, но Василь Байлемов его остановил:
— Хватит! И так припозднились. За дело, хлопцы!
А дед Кибчик впервые за много лет перестал ворчать. Он не отрывался от плетения невода. Хорошо получалось, даже самому нравилось. Дед и не заметил, как тихонько замурлыкал: «Ой, у лузі калина…»
А с реки, за камышами, доносились весёлые голоса и суета.
— Тяни, ребята! — надрывался Байлем. — Эй ты, подолянин, как тебя звать?
— Оверко. А что?
— Не подходи так близко. Это ж тебе осётр, а не карась!
Но было уже поздно. Вырываясь, осётр так лупанул одного из братчиков Вырвизуба, что тот отлетел на вязкую мель. А когда очнулся, то заёрзал не хуже того, кто его туда отправил.
— Ха-ха-ха! — расхохотался Левко Заярный. — Было два осетра — стало три. Может, на тебя тоже сеть накинуть, или сам выберешься?
— Да как-нибудь сам, — смущённо отмахнулся ошеломлённый Оверко.
Рыбаки увлеклись так, что даже про обед забыли. Только перекусили чем пришлось — и снова в воду.
— Дед! — кричал Заярный. — Бросай свой невод и иди к нам! Вода тёплая, как парное молоко!
— Мне и тут неплохо, — ответил дед Кибчик.
Но солнце припекало так, что он всё-таки перебрался в тень. И там снова принялся мурлыкать песню про калину в лугу. Это была, пожалуй, единственная песня, которую дед Кибчик помнил со своей молодости.
— Ого, сколько наловили! — удивлённо воскликнул Вырвизуб, когда к вечеру вернулся со степи. — Моим до вас далеко. Слушайте, вороновцы, может, впредь вместе рыбачить будем?
— Нам-то что, мы не против, — выразил общее мнение Байлем. — Рыба любит, чтоб за ней всей гурьбой гнались.
— Оно и верно, — согласился Вырвизуб. — Все любят, чтобы за ними гурьбой гонялись. Даже ордынцы. А у вас как дела, дед? Сеть уже готова?
— Гей, только стрелы в небо пускать — дело быстрое, — ответил дед Кибчик. — А хорошее дело за день не делается. — Он глянул в сторону Вырвизуба и спросил: — Что, плохо охотилось?
— И не говори, — вздохнул Вырвизуб. — Зверьё, как сквозь землю провалилось. А тут ещё и татарва зашевелилась. То тут, то там выныривает. А потом исчезает — потому что нас всего пятеро было.
— Оно так и есть, — согласился дед Кибчик. — Татарва — птица чуткая. Особенно когда их мало.
С наступлением сумерек дед перестал мурлыкать песню о калине. Глубокие морщины пролегли между его нахмуренными бровями. Дед Кибчик о чём-то задумался. И чем ниже опускалось солнце, тем задумчивее он становился.
«Понятно, что вороновцы мне ближе, чем эти подоляне, — думал дед. — Но нашим бы только хихикать… Вот если бы с ними был ещё и Швайка — тогда другое дело. Тогда бы я с радостью к их гурту пристал. А так Швайки нет… А Вырвизуб, судя по всему, парень серьёзный… Только нужен ли ему такой старый пень, как я?»
Солнце уже заходило за камыши, когда рыбаки наконец вышли на берег и начали варить уху. Дед Кибчик смотрел-смотрел, как они это делают, потом не выдержал и сказал:
— А ну, отойдите от котла! Только добро переводите. — И сам принялся у костра за дело.
Вырвизуб с товарищами ели так, что за ушами трещало.
— М-мм, — только и смог вымолвить Вырвизуб. — Ну, дед, ну, колдун!
— Мой дед и не то умеет, — с гордостью объяснял новым друзьям Демко. — Он всё умеет. И борщ, и кашу…
— А как же баба? — поинтересовался Вырвизуб, охотясь за головкой сома. — Дед её, что ли, к печи не пускает?
— Нет у меня бабы, — помрачнел дед Кибчик. — И дочки нет. Всех проклятый ногай убил. Остались мы с Демком вдвоём.
Возле котла повисла тишина. На время рыбаки перестали работать ложками.
— Ну да… — сказал Мацик. — Каждая хата пострадала от ордынца. Что у вас на Суле, что у нас на Подолье.
— На ордынца жалуешься, а сам от ляха сбежал, — поддел его Оверко.
— Потому что лях, знай, не лучше татарина. А то и хуже. Ордынец, смотришь, саблей голову срубит, а лях к горлу когти тянет… Эх, когда ж это всё закончится?
Вырвизуб напряг скулы.
— Ничего, — сказал он. — Когда-нибудь у нашего брата терпение лопнет. Вон и татарва тоже стояла над душой с утра до ночи. Пока не дали им трёпки над Синими Водами.
О великой битве над Синими Водами знали почти все подоляне. Три татарские орды, кочующие между Днепром и Дунаем, решили наказать и подолян, и волынян с галичанами и киевлянами, отказавшихся платить дань, установленную ещё при Батыи. Так вот у реки с таким мирным названием они и встретились с наспех собранными украинскими поселенцами и войском великого князя литовского Ольгерда, пришедшим им на помощь. Тогда ордынское войско разбилось о украинскую и литовскую стену вдребезги и откатилось назад, к Чёрному морю…
— Вот бы и нам так, — мечтательно вздохнул Василь Байлемов.
— Говоришь тоже, — возразил рыжий Мацик. — Тогда, может, те татары были как татары. Говорят, требовали только десятину. А нынешние — не такие. Им не десятину подавай, они на наших людей как на зверей охотятся!
— Все они одинаковые, — не согласился Байлем. — Что те, что эти. Но я не об этом. Тогда, говорю, с нами был князь Ольгерд. Хоть и не с нашей земли, а говорил по-нашему и нашу веру уважал. А сейчас кто людей поднимет — князья? А где вы их видели? Разбежались, как будто и не было никогда. Старосты? Так они носа боятся из городищ высунуть. Разве что каневский с черкасским да переяславский иногда отпор дадут.
— Вот бы нашёлся такой, как тот Ольгерд, — после долгой паузы молвил кто-то из казаков.
— Для такого Ольгерда ещё и войско нужно, — заметил другой. — А из нашего брата разве его соберёшь? Вон, сидим с тобой в камышах — собственной тени боимся.
— Да ерунду ты несёшь, — остановил его рыжий Мацик. — Я про себя не говорю — дурак был, пока в тех плавнях копался, как курица, пока Тишкевич не ободрал до нитки. А вот Вырвизуб — он что, в плавнях прячется? Не скажи. Вон в позапрошлом году ордынцы комарами вокруг камышей вились. И поодиночке, и как угодно. А теперь подходят только, когда их с полсотни наберётся.