Василий вскрикнул:
— Что с вами, боже мой!..
Он поспешно зажёг свечу, приблизил её к лицу Раисы и с тревогой спросил:
— Что с вами?
Раиса молча смотрела на него расширенными зрачками, хотя, казалось, узнавала гостя.
О. Василий сложил пальцы своей мягкой, как у попадьи, руки и, обвевая лицо Раисы холодком влажного рукава, перекрестил её большим крестом:
— Во имя отца, и сына, и святого духа…
Раиса поднялась на ноги, тревожно провела глазами по комнате и тихо спросила:
— Грозы… уже нет?..
Нет… Выпал хороший ливневый дождь, и небо теперь ясно… Ну и гроза была!.. Когда ударил последний гром, он думал, что подожгло церковь, и побежал осматривать, но оказалось, что всё в порядке, хоть ударило где-то близко около церкви или возле школы. Тут он вспомнил, что Раиса осталась одна, потому что отпустила Татьяну домой, и захотел узнать, не случилось ли чего с Раисой, не напугала ли её гроза… тем более, что двери школы были открыты… А тут вот что… Ну, как же она себя чувствует?.. Лучше?.. И слава богу!.. Вот только в комнате душно, нездорово, лучше открыть окна… Что? Она боится?.. Но ведь небо совсем ясное и звёздное, а воздух чистый и тихий… Правда?.. Ей так будет лучше. Может, он чем-то может помочь ей? Может быть, послать за Татьяной, а то она ещё не совсем оправилась… Конечно, если она не хочет, он не станет посылать, хотя, по его мнению, так было бы лучше… Зато он сейчас пришлёт ей настойки на травах, полстакана которой прогонит бледность с её лица и успокоит сердце. А теперь он пожелает ей спокойной ночи и надеется, что завтра она встанет совсем здоровой…
И когда он прощался, от его мягкой руки, от белого подрясника, скрывавшего почти женскую фигуру, от бледноватого лица, серых глаз и даже от лысины веяло таким спокойствием, что Раиса не могла отпустить его так быстро от себя. Как-никак — она была ему благодарна.
— Посидите ещё, — несмело попросила она о. Василия, не выпуская его руки из своей.
— Чего вы так спешите? У меня, должно быть, готов самовар, я ещё до грозы поставила его… Давайте попьём чаю…
И, не давая ему времени ответить, она нырнула в темноту соседней комнаты…
Самовар радостно клокотал и выпускал пар. Лампа под белым абажуром золотила новые сосновые стены. Дух свежего чая смешивался с озонированным воздухом, в открытые окна глядело звёздное небо. Раиса звенела стаканами. Её сухая фигурка в белой одежде металась по комнате, как на ветру перышко, чёрные глаза блестели, на увядшем лице играл лёгкий румянец, а в голосе слышалась такая нотка, словно электричество, пронёсшееся над землёй, оставило что-то в этом хрупком теле.
О. Василий, закинув ногу на ногу и пуская струйку дыма от папиросы, удивлялся этой внезапной перемене в настроении учительницы, хотя эта перемена была ему приятна. Ему была приятна и та чистота, которой блестели золото самовара, молочный абажур лампы, сосновые стены, платье хозяйки и звёздное небо.
Раиса ещё не совсем отошла после грозы; это было заметно по лёгкой дрожи руки, когда она ставила перед гостем стакан, по её нервным, слишком живым движениям, блеску глаз и приподнятому настроению. Ей сразу стало так легко говорить с о. Василием, будто он был её давним и хорошим знакомым.
Оказалось, что она знала его покойную жену. Фаня была на два класса старше её, но она хорошо помнила её. И вот она умерла… восемь лет прошло, как умерла, а Раиса ничего и не знала.
— Единственная отрада осталась у меня в жизни — это моя дочка, Тася… Она завтра или послезавтра приедет…
И когда о. Василий говорил о дочери, лицо его становилось добрым, и серые глаза светились.
Он был рад, что есть с кем поговорить о своей любимице, а Раиса интересовалась девочкой.
Кроме Таси, они вспоминали многих общих знакомых, и тут Раиса испытала немало неожиданностей. Она, например, никак не могла представить себе, что тот рыжий, как голландская корова, рябой и долговязый семинарист, который, сюсюкая, излагал ей идеи Фейербаха, [4] носит теперь камилавку, имеет наперсный крест и дослужился до благочинного.
— Что вы говорите? — не верила она собственным ушам.
— Ей-богу… Разве вы не читаете "Епархиальных ведомостей"? [5]
Нет, она никогда не читала "Епархиальных ведомостей", и он обещал принести ей их.
Тем временем рой воспоминаний и сведений о смерти, наградах и счастливой или печальной судьбе общих знакомых тихо звенел в комнате под весёлое клокотание самовара и вызывал в памяти давно забытые лица и события, когда-то пережитые чувства, некогда лелеянные надежды…
После ухода о. Василия Раиса нырнула в постель, на дно колодца. Однако она не замечала нынче уходящей ввысь оковки, над которой трепетала крыльями тьма. Перед её глазами стояла большая фигура со спокойным лицом, с лучистыми глазами, со сложенными над её челом пальцами мягкой руки…
Через два дня в школу вбежала двенадцатилетняя девочка с кругленьким лопоухим личиком между поднятыми вверх плечами. Её быстрые чёрные глазки напоминали Фаню — и Раиса сразу догадалась, что это Тася. Плохо сшитое перкалевое платье не скрывало коренастой фигуры, белые чулки плотно обтягивали грубые икры, а жёлтые ушки от рыжих башмаков болтались сверху, как свиные уши.
Тася проскочила мимо Раисы и, не заметив её, обежала все классы, стуча башмаками и заглядывая во все уголки, будто вернулась в свой дом и осматривала, всё ли в порядке. Наконец она наткнулась на Раису и смутилась. Но ненадолго. Через несколько минут она уже осыпала Раису беспорядочными вопросами.
Есть ли у неё сестра? А вишни в саду уже созрели? Была ли у неё та же начальница в школе? Какие конфитюры Раиса любит, потому что она любит всякие… и т. д. и т. д.
Тася быстро подружилась с Раисой, не выпускала её руки из своих, тянула к себе в гости. Раиса пошла.
В поповских комнатах они никого не застали. Но о. Василий вскоре пришёл и очень обрадовался Раисе.
— Мамочка!.. Мамочка!.. — звал он в другую комнату, вытирая вспотевшую лысину. — У нас гостья…
Откуда-то издалека послышался частый стук, словно коза стучала копытцами по полу. Немного погодя в дверях появилась чёрная бабушка с посохом в руках, от которого исходил тот странный звук.
— "Мамочка… мамочка…" — передразнила она сына, — гостья… а что за гостья? Учительница… могла бы давно уже прийти.
Она снова постучала посохом, прошла, не обратив внимания на Раису, через комнату, села на стул и забормотала:
— Мамочка… мамочка… учительница… учительница…
Несмотря на неласковое приветствие, Раиса сразу почувствовала симпатию к этой старосветской фигуре в чёрной мещанской одежде. Голова у матушки была повязана чёрным платком, из-под которого выглядывала вместо лица печёная картофелина.
— Мать на всех нас ворчит вот так… — просил прощения о. Василий.
— "Ворчит… ворчит…" — повторила старая попадья, встала, прошла, постукивая, через комнату, села на другой стул и забормотала себе что-то под нос.
На неё, очевидно, не обращали внимания.
Тем временем Раиса видела, как в другой комнате Тася присела перед печкой, запустила в неё руки, что-то долго там рылась и наконец вытащила оттуда баночку с конфитюром. Осторожно сняв бумагу, она сунула внутрь палец, вымазанный в золе, и быстро отправила в рот. Она с таким удовольствием лизала конфитюр, что чёрные глазки у неё блестели, как у зверька, а торчащие ушки краснели, как свежо помятые.
О. Василий хвалился своим хозяйством. Он показал собственноручно посаженные яблони, дал им хорошую рекомендацию, познакомил её с запахом конюшни, с болотом коровника и созвал для неё всё кудахтающее, гогочущее и крякающее пернатое царство. Из всех зверьков, окружавших Раису на большом дворе поповского дома, самым живым и любопытным была Тася, коренастая фигурка которой мелькала между телятами или врывалась среди неописуемого шума в гусиное стадо.
Чай пили на веранде при тихом закате солнца. Большая и благодушная фигура о. Василия, беспрестанное ворчание старой матушки, напоминавшее журчание воды из-под крыши, живость молодой козочки у Таси, эта простая беседа и обстановка навевали на душу покой. В открытые в комнату двери глядели с портретов архиереи над старинной красной мебелью и увеличивали небольшое общество, в котором Раиса не чувствовала себя одинокой.
Лёд тронулся, знакомство завязалось.
Раиса была рада, когда Тася порой с самого утра забегала к ней и тянула её в лес или в поле. Иногда они брали с собой о. Василия. Он должен был вместе с ними искать грибы, с трудом сгибая свою упитанную фигуру в белом подряснике. Когда он уставал, а длинные волосы мокли от пота, они позволяли ему отдохнуть. Потом часто прибегали посмотреть, как он лежал на траве и покуривал папироску. Они приносили ему собранные грибы.
Старую матушку Раиса быстро расположила к себе: она варила для неё конфитюр, помогала в пекарне, присматривала за работницами. Старая была очень довольна и выражала это ворчанием, как и на всех домашних.
Все четверо составляли как бы семью.
Особенно весёлыми были у них воскресные обеды. Сразу после службы божьей Тася тянула Раису к себе, и та должна была идти на кухню, чтобы приготовить для маленькой сладкоежки какое-нибудь лакомство. Разгорячённая у плиты, с засученными рукавами, она влетала в столовую, гремела посудой, помогала прислуге накрывать на стол и прогоняла о. Василия, который валялся с газетой на диване.
— Идите к себе, вы нам мешаете! — весело кричала она ему.
За обедом начиналась, как обычно, перебранка с о. Василием. Считали, сколько о. Василий выпил рюмок.
— Вы уже пять выпили!.. — с возмущением кричала Раиса. — Вам это вредно, а вы пьёте и пьёте!..
— Какая же вы учительница: до пяти посчитать не умеете; я выпил четыре, а не пять…
— Нет, пять… Я вам запрещаю больше пить — слышите!..
— Овва!
— "Овва!" — дразнила Раиса и быстро хватала со стола бутылку.
О. Василий отстаивал свои права и шёл войной на Раису, превращаясь вдруг из служителя божьего в слугу Марса. [6] За столом поднимался страшный шум: Тася визжала, как зарезанный поросёнок, старая попадья ворчала, переходила с места на место и недовольно стучала посохом, так что посуда звенела.
Заканчивалось обычно триумфом слабейшей стороны, но в сущности довольны были все, хотя аппетит Таси так разгорался от борьбы, что от сладкого почти никому ничего не доставалось.
Вместе они ездили на сенокос, в поле, на пасеку. О. Василий привыкал к учительнице. Он иногда посылал её присматривать за прополкой свёклы или поручал отвезти полдник косарям. За этими приятными, привычными занятиями у Раисы незаметно проходило время, тем более незаметно, что она чувствовала себя в семье о. Василия как в родной.