Она рвалась из школьных стен на волю, на службу народу. И случилось. Отец, старый бедный дьячок, забрал её домой, в село. Но там не было того любимого страдальца — н а р о д а, он был где-то далеко, в России; в селе были только мужики, которых Раиса хорошо знала и не очень любила. Дома, в бедноте, в большой семье, где не было места лишнему рту, жилось невесело. Правда, отец из кожи лез, чтобы одеть Раису не хуже поповны, чтобы дать ей возможность ездить по свадьбам да по храмам, где можно было найти жениха-богослова. Но жених как-то не находился, ибо ни богатой, ни красавицей барышня не была, нужда дома не уменьшалась, и через два года, растратив отцовские надежды, Раиса вынуждена была пойти в учительницы. Тринадцать лет учительницей! Тринадцать лет она сохла, как яблоко в сушильне. Поначалу хоть утешала себя мыслью, что она не лишняя на свете, что служит великому делу, но эта теория с каждым годом бледнела, тускнела и со временем совсем исчезла. Жизнь, такая однообразная, такая бесцветная, текла узким руслом и ничего не давала для личного счастья; вырабатывались односторонние, профессиональные интересы, вне которых она чувствовала себя мухой осенью. Она так и называла себя: осенняя муха. Раиса не раз спрашивала себя, любит ли она свою школу? Да, она любила школу, любила свою работу, при которой теряла голос, хрипела, надрывала грудь и вела беспрестанную войну со школьниками, их родителями, попом и начальством. Она любила всё это, как любит мужик пахоту, жатву или твёрдую лавку, на которой отдыхает его усталое, измученное тело.
Однако для сердца этого было мало. Правда, оно не раз расцветало под переменным сиянием счастья, цвело заброшенное, неизвестное, в тишине и, не имея надежды бросить семена в плодородную почву, увядало, засохло, как засохли её лицо, грудь, руки, как засохла она вся, словно полевой цветок из гербария.
И вот, брошенная судьбой в чужое село, ещё более одинокая, чем прежде, она ворочается с боку на бок на дне колодца и не может заснуть, и с ужасом думает, что должна же когда-то выйти из этого колодца и встретиться с действительностью, в которой центральное место на этот раз занимает такая мелочь, как отношения с попом.
Уже начало светать, когда Раиса заснула. Разбудил её чужой голос под окном:
— Я ещё вчера видел, как что-то подъехало к школе, да и говорю батюшке: не новая ли учительница? А они и посылают: "Пойди, — говорят, — к Татьяне, узнай, кто, откуда и что оно…"
Раиса, словно ошпаренная, вскочила с постели и застучала в окно: Какое ему дело! Это не церковная школа, а земская. Она его не знает и знать не хочет, он для неё ничто, он только законоучитель, да и то не сейчас, на каникулах. "Это просто наглость", — думала Раиса и волновалась.
Через несколько дней была воскресенье. Раиса не пошла в церковь. Нарочно. Она бродила по пустым комнатам, перечитывала старые книги, сидела в садике под деревом или принимала школьников, которые приносили ей землянику, чтобы познакомиться с учительницей. Поехать на каникулы ей было некуда, отец давно умер, к родне не хотелось.
Поп ничем себя не проявлял, и Раиса немного успокоилась. Ей больше всего нравилось сидеть у окна в своей "чистой" комнатке, откуда было видно белую церковь среди густой зелени. Порой, когда солнце спокойно садилось, церковь казалась розовой, а верхушки деревьев золотыми.
Однажды вечером, когда Раиса любовалась игрой света на церкви, перед окнами неожиданно появилась высокая фигура. У Раисы екнуло сердце. Отскочив от окна, она бросилась к выходу, но вспомнила, что обе двери выходят во двор и она наверняка встретится с попом. Раиса перебежала класс, отворила окно и выскочила в сад. Поп подёргал двери, постоял немного и, обойдя школу, застал Раису у стены.
Оба смутились.
Он снял шляпу, и румянец смущения поднялся у него до самой лысины.
Она, согнувшись и бледная, встретила его испуганными и сердитыми глазами.
Он пришёл познакомиться. Он знал, что она приехала, и в воскресенье ждал её в церкви, но она не посетила дом божий… Она здесь человек новый, никого не знает… и если случится нужда, он просит обратиться к нему — своему ближайшему соседу. Потому что хоть она земская учительница, но он думает, что церковь и школа должны идти рядом.
Он не заметил злого огонька в глазах Раисы, которым она метнула в него при последних словах, и продолжал:
— И я, и моя мать будем очень рады, если вы нас посетите… Скоро приедет на каникулы моя дочь Тася… вам будет веселее…
Раису мучил один вопрос: звать ли попа в дом? То, что она была "из духовных", привило ей определённое уважение к людям духовного звания, но особая неприязнь к гостю взяла верх.
"Пропади он пропадом!" — решила Раиса и слушала дальше.
Гостю надоело стоять. Ища глазами, где бы присесть, он тихо понёс свою закутанную в белый подрясник, скорее женскую, чем мужскую, фигуру к садовой скамье.
Раиса тоже села краешком.
Отец Василий за полчаса, что просидел на скамейке в школьном саду, успел пожаловаться на свою пьяную, ленивую и не заботящуюся о церкви паству, расспросить у Раисы, кто она и откуда, и слегка упрекнуть покойную учительницу в том, что та не умела привить младшему поколению дух покорности.
Раиса неохотно и коротко отвечала своему гостю, но о. Василий благодушно этого не замечал. Прощаясь, он ещё раз пригласил Раису в гости.
Раиса вбежала в дом. Щёки у неё горели, в груди трепетало неприятное чувство несделанного долга. "Надо было пригласить в дом… Первый раз пришёл… эх, пропади он пропадом, — во второй раз подумала она. — Обижаться? Покорно прошу… Не нужны мне никакие с ним отношения…"
Но отношения не прервались.
Старая матушка прислала ей как-то тарелку малины, а когда Раиса немного занемогла и Татьяна сообщила об этом батюшке, он дал ей несколько порошков хины и потом расспрашивал у Татьяны о здоровье учительницы.
Однако Раиса не показывалась ни в церкви, ни в доме священника, хоть была уверена, что этим обижает духовную семью. "Пусть!" — упрямо говорила она и отводила тогда глаза от окна, в которое смотрела на неё белая церковь в объятиях зелёных великанов.
Минул май, началась июньская жара. Один день выдался особенно жарким. С самого утра Раиса чувствовала какую-то тревогу в теле. "Непременно будет буря", — с ужасом думала она. И действительно, после упорной, хоть и тихой жары как-то быстро стемнело и наступила мгла. Небо и земля потемнели, на горизонте появилась чёрная полоса. Скоро на той полосе что-то сверкнуло, словно спичка вспыхнула и погасла. Чуть позже показался слабый свет в другом месте, а дальше снова сверкнуло на первом. Небо мигало. Вспышки света, сначала такие бледные и тихие, всё шире разрастались, крепли. Начало казаться, что за чёрной полосой облаков то поднимается, то падает, чтобы подняться на другом краю, волна огненного моря. Но вот в новом месте что-то мелькнуло. Свет молнии притушился, зато раскаты ускорили темп. Чёрное небо беспрестанно мигало молнией, ухмылялось кривой улыбкой.
Раиса всё больше волновалась. Ведь грозовые тучи могли пройти стороной, и тогда всё кончилось бы далёкой молнией, но могло быть и иначе, а тут, как назло, она отпустила домой Татьяну и осталась одна в пустой школе. Раиса зажгла перед иконой лампадку, забилась в угол, подальше от окон, и вздрагивала каждый раз, когда окна вдруг голубели от сильной молнии и мебель, застигнутая светом, будто разбегалась с какой-то тайной сходки.
Ночь быстро надвигалась.
Чёрные тучи росли на краю неба, надвигались на чёрную землю. Снаружи стало черно, как в трубе. Зато молния разгоралась, полыхала, становилась ослепительно-белой. Когда она потоком белой лавы разрывала завесу ночи, на горизонте на одно мгновение возникала в огненных рамах чёрная силуэтная картина тополей, хат и ветряков. Окружающая тишина была насыщена тревогой, даже ужасом, тёплый воздух молчал, как испуганный ребёнок. Казалось, гигантский зверь-чудовище приближался к притихшей земле, раскрывал огненную пасть и скалил чёрные зубы. От его дыхания дрожали деревья и пряталось всё живое. Зверь всё приближался, шире раскрывал пасть, чаще дышал пламенем… слышалось уже далёкое рычание… И вдруг случилось что-то необычное: тихий воздух вздрогнул, скрутился, рванулся в сторону, поднялся над землёй и с безумным ужасом кинулся бежать… Он мчался вслепую, во тьме, со свистом и шипением страха, разбивая грудь о стены и заборы, увлекая за собой песок, листья, деревья и всё, что стояло у него на пути. А вдогонку за ним так же мчалось чёрное чудовище, нависало над землёй и зевало пламенем…
Вдруг — гар-р-р…
От этого рёва задрожала земля, зазвенели стёкла и ёкнуло сердце.
Раиса вскрикнула. Ещё раньше, при каждом раскате грома, она тревожно металась в углу, между двумя стенами, и тихо стонала. Её широко раскрытые глаза и побледневшее, исхудавшее сразу лицо светились в темноте фосфором. Она чувствовала, что волосы у неё стали твёрдые, как проволока, и что-то холодное всё время касалось их. Ноги и руки были холодны, как лёд, а внутри в груди клубком катилось тревожное чувство. Но когда началась канонада и над её головой прокатились небесные пушки, Раиса вся сжалась и забилась в уголок, с немым ужасом ожидая катастрофы. Лампадка перед иконой погасла, и Раиса не имела сил встать, чтобы зажечь её. Тем временем пальба становилась всё чаще. По небу летали огненные стрелы, красные змеи, целые клубки пламени. Когда с одной стороны раздавался дружный залп, то с другой в ответ ему вылетал и катился по небу такой могучий гром, что земля тряслась, стены школы ходили ходуном, а парты в соседней комнате в диком испуге вскакивали с места и с грохотом носились по пустому классу.
Канонада длилась долго и упорно. Но вот всё стихло, затаилось, словно собираясь с силами. И вдруг небо загорелось, раскололось посередине и с страшным треском обрушилось на землю, церковь качнулась, стены школы разлетелись, и всё исчезло и стихло.
— Сударыня Раиса, вы ещё живы и здоровы? — услышала она возле себя какой-то чужой голос.
Вспыхнула спичка, и в бледном свете появилась перед ней большая фигура о. Василия в белом подряснике. С его парусинового, окованного жёлтой бляхой огромного зонта стекал на пол поток воды, а сапоги были в грязи. Он принёс с собой в душную и спертою атмосферу запертого дома влагу и свежесть летнего дождя, и наружный воздух слегка освежил Раису.
Увидев почти потерявшую сознание учительницу, её бледное, почти жёлтое лицо, широко открытые глаза, о.