Так и голосит,
Так и плачет, бедный, просит отца,
Чтоб та сестра Фамарь пришла:
«Дорогой мой отец и мой царь!
Прикажи сестре моей Фамари,
Пусть испечёт мне лепёшку
И принесёт сама её —
Тогда, вкусив её, я встану
С одра болезни». Рано-рано
Фамарь испекла и принесла
Преснок брату. За руку
Амон берёт её, ведёт
В тёмную келью, на постель
Кладёт сестру. Ломает руки,
Сестра рыдает. И, вырываясь,
Кричит брату: «Одумайся,
Амоне, брат мой коварный!
Единственный мой брат! Я! Я —
Сестра твоя, одна-единственная!
Куда я денусь? Где срам, где слава,
И грех, и стыд? Самого тебя
И Бог, и люди проклянут!..»
Не помогло-таки ничто.
Вот так царевичи живут,
Растрачивая жизнь напрасно.
Смотрите, дети человеческие.
III
И прожил Давид на свете
Лет немало.
Стар стал, и покрывали
Многими ризами его,
Но всё-таки не согревали
Старого блудника своего.
Вот отроки и додумались
(Хорошо знали волчью натуру),
Чтобы согреть его — привели
Красивей девочек, чем царевны.
Да чтобы юной кровью
Согрели царя. И удалились,
Замкнув за собою двери.
Облизнулся старый блудник,
И распустил слюни,
И когти тянет
К Самантянине,
Потому что, к несчастью,
Самая красивая была
Среди девиц; как крин белейший
В долине —
Среди цветов.
Вот она
И грела своим телом Царя, а девицы
Играли меж собой,
Нагие. Как грела она —
Я не знаю,
Знаю только, что царь грелся,
И... не узнаю.
IV
Во дворе чинно прохаживается
Старый весёлый Рогволод.
Дружина, отроки, народ
Вокруг него в злате сверкают.
У князя праздник: ожидает
Из Литвы князя-жениха
С рушниками к Рогнеде.
Перед богами Лель и Ладо
Развела Рогнеда огонь;
Дорогим елеем полила,
В огонь бросала ладан.
Как валькирии, вокруг неё
Танцуют, веселятся девицы
И напевают:
«Гой, гоя, гоя!
Новые палаты
Давайте украшать,
Гостей встречать».
За Полоцком, как облако,
Чёрнеет пыль. Бегут
И отроки, и старые бояре
Навстречу князю из Литвы.
Сама Рогнеда с Рогволодом
Пошла с девицами, с народом.
Не из Литвы идёт желанный князь,
Ещё незнаемый, давно желанный;
А из Киева, как бык дикий,
Идёт вепрем за Рогнедою
Владимир князь с киянами.
Пришли, и город окружили
Со всех сторон, и город сожгли.
Князь Владимир пред народом
Убил старого Рогволода,
Народ увёл, княжну взял,
И отправился в свои волости,
И, с гомоном, увёл её,
Растлил ту молодую Рогнеду,
А после выгнал, и княжна
Бродит по свету одна,
С врагом ничего не сделав.
Вот таковы вот святые
Эти цари.
V
Чтоб им, царям, катам людским,
Голову палачи снесли.
Морока с ними — знай ты это —
Как дурак, бегаешь вокруг,
Не знаешь, где ступать. Ну что ж
Теперь мне с этими мерзавцами делать?
Скажи мне, сестра Аполлона,
Научи, голубушка, помоги
Хоть возле трона покрутиться;
Серёжечку, как заработаю,
К Пасхе тебе куплю.
Пострижемся мы в лакеи,
И в новой ливрее ревностно
Начнём царей любить.
Да жаль масла тупо тратить:
Где нет святой воли —
Добра не будет никогда.
Так зачем же себя обманывать?
Пойдём в села — там люди,
А где люди — там будет хорошо,
Там будем жить, людей любить,
Господа святого славить.
[Вторая половина 1848, Кос-Арал]
* * *
"Хорошо тому, у кого есть дом…"
Хорошо тому, у кого есть дом,
А в том доме есть сестра
Или добрая мать. Доброй,
Такой доброй, отроду
У меня, правда, не было,
А как-то так и жилось...
И довелось мне как-то
В чужой далёкой стороне
Заплакать — нету рода,
Нет пристанища, Господи!..
Мы долго в море пропадали,
Пришли в Дарью, стали на якорь;
Из отряда письма принесли,
И все тихонько прочли.
А мы с товарищем легли б,
Да что-то между собой говорили.
Я думал, где бы взять
Такого добра — письмо иль мать — на свете.
«А у тебя есть?» —
«Жена, и дети, и дом, и мать, и сестра!
А письма — нет...»
[Вторая половина 1848, Кос-Арал]
* * *
ТИТАРЕВНА
Давно это было, давным-давно,
Когда борцы по селам ходили,
Девчат дурачили, парней били,
Над толпой глумились, веселились,
В селе хазяевничали,
Как гусары на постое.
Ещё при гетманщине святой —
Давно это было, давным-давно.
В воскресенье, в селе
На вечорницах, на столе
Сидели лирники, играли
По шелягу за танец.
Клубилась пыль — не разобрать!
Девчата танцевали,
Парни тоже… «Уже конец!
А ну ещё раз!» — «И эта славная!»
И снова лиры заиграли,
И снова девки, словно сороки,
А парни, руки в боки —
Пошли вприсядку...
Лучший парень — Микита,
Стоит на лавке в серой свите,
Первый парень — но байстрюк,
Байстрюк да ещё и нищий —
Так что и дела нет до него.
Стоит себе, как...
Подпирает плечами потолок,
Глядит, и дух в нём замер —
На титаревну… А та в цветах,
Как нарисованная, стоит,
Одна себе — и будто глянула
На Микиту... Горит!
Горит Микита в серой свите!
Шеляга достаёт,
И за последнюю монету
Музыку нанимает,
И неровню — титаревну —
В танец приглашает!
«Отцепись, пройдоха!» —
И расхохоталась титаревна.
«Что, тебе Наймичек мало?»
Посмеялась титаревна
Над бедным Микитой,
Смеялась при людях —
За то, что в серой свите!
Будет тебе, титаревна!
Заплачешь, бедняжка,
За этот смех!..
Где же Микита?
В дальнюю дорогу
Отправился… С той поры
Никто о нём не слышал…
С той поры с титаревной
Что-то стряслось!
Домой пришла в слезах,
И плача легла спать,
Не ужинала... не спала,
Как легла, так и встала —
Словно безумная! Что делать?
Сама не знает! А Микита,
Словно сова, в серой свите —
Стоит перед глазами!
Мара, да и только! Титаревна!
В недобрый час ты над неровней
Посмеялась… Стало жаль
Тебе его… Тоска, печаль,
И стыд душу обступили —
И ты заплакала! За что?
А за то, что тяжко полюбила
Микиту бедного того!
Дивное дело с сердцем бывает:
Вечером чужой тебе,
А утром — родней нет!
И так страстно полюбишь,
Что хоть на край света —
Пойдёшь искать… Так и теперь
Не знает, где деться,
Титаревна… Хоть бы в воду —
Лишь бы к Миките…
Стерегитесь, девчата,
Смеяться над неровней,
Чтоб не было вам того,
Что титаревне той!
Сохла, как травинка в поле,
А отец с матерью горевали,
Повезли в Киев, на прощенье,
Святыми травами поили —
И всё-таки не помогло!
Протоптала тропу к могиле,
Всё ждала его — ходила,
Но и тропа начала зарастать —
Уже и встать не может.
Вот что наделал смех!
А он исчез, провалился;
О нём уж и забыли —
Был ли он? Год за годом —
Три года минули.
На четвёртый год в воскресенье
На вечорницах в селе
На широком столе
Слепые лирники сидели;
По шелягу брали
И ту же играли —
Что и прежде. Девчата
Так же весело скакали,
Как и раньше.
Завзятый,
В синей шапке, в жупане,
В красных, как калина, штанах —
Влетает козак вприсядку,
Да ещё и подпевает так:
«Да спасибо батюшке,
Да спасибо матушке,
Что нас родили!
Как нас добывали —
Жито рассыпали
Ночью на печи…»
«Водки! Мёду! Где атаман?
Община? Соцкий? Эй, мерзкое,
Паршивое парубечье,
Пойдём биться! Или бороться,
Ведь я борец!..»
Не неделю,
Не две, не три и не четыре —
Как за хворобой, как за язвой,
Община угождала
Тому борцу… Капризничает,
Как панич… И откуда
Такое хилое взялось?
Всё село
Не может его накормить.
А он себе гуляет, пьёт,
Парней жалит
Тем, что девчат увёл. Девчата
Чуть не плачут за ним.
Такой красивый и богатый!
Уже и не борется ни с кем —
Так гуляет себе,
А по вечерам — в садочек
К титарю заходит.
А титаревна встречает,
Подпевает, приговаривает:
«Не тот ли это Микита,
Что с отворотами свита?»
Он самый! Тот, с кем ты
Смеялась когда-то.
А теперь сама к нему
В садик ходишь,
Сама ему, байстрюку,
Как пану, угождаешь!
Не день, не два титаревна
В садик ходила,
Не день, не два, как пану,
Миките угождала!
Доугождалась титаревна
До самого края —
И не заметила!
Дни прошли,
Месяцы летят —
Прошло лето, осень мимо,
Седьмой месяц миновал, восьмой —
Уже и девятый настаёт.
Наступит горе твоё…
У титаря в саду,
В овраге — колодец
Под вербой… К колодцу —
Не воды напиться —
Едва доходит титаревна —
Попечалиться,
Поплакать, подумать,
Как ей быть девушкой?
Где от стыда укрыться?
Куда спрятаться?..
Как-то вечером зимою
В одной свитине,
И босая — титаревна
Несёт ребёнка.
То подойдёт к колодцу,
То снова отступит,
А из калины, как гадюка,
Байстрюк выглядывает!
Положила на колодец
Сына титаревна —
И побежала… А Микита
Вылез из кустов
И кинул в колодец,
Как щенка того!
А сам пошёл, насвистывая,
К соцкому сказать —
Чтоб с общиной шли
Детину искать!
В воскресенье с утра
Собралась община,
Колодец вычерпывали,
Деточку искали.
Нашли, нашли твоего сына,
Титаревна, в иле.
Ой, взяли несчастную,
В кандалы заковали,
Исповедовали, причащали,
Отца с матерью кляли,
Община суд вынесла —
И живьём её положили
В гроб!.. И с сыном!
Землёй засыпали!
Высокий столб поставили —
Чтобы люди знали,
Детей своих учили,
Чтоб девчата научались,
Если не учат их отец с матерью.
А борца того в селе не стало;
А в Польше люди встречали
Какого-то панича. Спрашивал:
«Жива ли, — говорит, — титаревна?
Смеётся ли с неровни?»
Это он сам! Наказал
Его Господь за великий грех —
Не смертью! — он будет жить,
И как дьявол-человек
Ходить по свету будет
И вас, девчата, дурить —
Во веки.
[Вторая половина 1848, Кос-Арал]
* * *
"Ну что бы, казалось, слова…"
Ну что бы, казалось, слова…
Слова да голос — больше ничего.
А сердце бьётся — оживает,
Как только их услышит! Видно, от бога
И голос тот, и те слова
Идут меж люди!..
Наклонившись,
Не то чтоб сильно загрустив,
Так, на палубе стоял
И прямо в море поглядал,
Словно на Иуду… Из тумана,
Как говорят, стала проступать
Краснолицая Диана…
А я уж думал спать ложиться —
Да встал, чтоб глянуть на красавицу,
На круглолицую молодицу,
А может… девушку! Матрос,
Земляк наш с Островной,
На вахте стоя,
Тосковал себе о чём-то
И запел, — тихонько, как водится,
Чтоб капитан не слышал, а то с беды
Какой-то он лихой, хоть и земляк.
Поёт матрос, как тот казак,
Что в наймах вырос сиротою,
А ныне в армию идёт!..
Давно, когда-то
Я слышал, как, стоя под вербой,
Тихонько девушка пела,
И стало мне, ребёнку, жалко
Того беднягу-сироту,
Что он устал,
На забор опёрся,
А люди шепчут меж собой:
«Наверное, напился».
И я заплакал — жалко стало
Мне бедного сироты…
Так почему ж теперь ты плачешь?
Чего теперь тебе, старому,
В неволе этой стало жаль —
Что мир завязан, закрыт!
Что сам ты стал теперь солдатом,
Что сердце порвано, разбито,
И всё хорошее, родное,
Что в нём хранилось, — растеклось,
Что вот как жить пришлось тебе,
Так ли, лебёдушка? — «Эге…»
[Вторая половина 1848, Кос-Арал]
* * *
"Как за подушный, обступили…"
Как за подушный, обступили
Меня на чужбине
Тоска и осень. Боже милый,
Где же укрыться мне?
Что делать? Хожу уж, гуляю
По этому Аралу, и пишу.
Стихи тайком сочиняю, грешу,
Бог весть какие прошлые случаи
В душе своей перебираю
И записываю; чтоб та печаль
Не лезла, как тот москаль,
В одинокую душу.