Кайдашева семья Страница 5

Мотря взяла чарку, едва вымолвила несколько слов, очень быстро поднесла её к губам и ещё быстрее отдёрнула, словно обожглась, и отвернулась, вытираясь рукавом. Гости и хозяева начали полдничать, снова выпили по чарке и разговорились. Кайдашиха щебетала, но всё исподтишка косилась на сундук, что стоял на полу, на жердь, на подушки. Она очень любила хвастаться и начала рассказывать, как её уважали паны и попы.

— Вот недавно, сердечко моё, просили меня готовить обед аж в Дешки: у священника были крестины. Господи милосердный! Съехалось гостей полные хаты, а я всех накормила. Как только гости разъехались, матушка зовёт меня в покои, усаживает за стол, сама рядом садится ужинать. Так угощала меня, спасибо ей, и всё приговаривает: «Да выпейте же, пани Маруся, да ешьте, пани Кайдашиха». Честное слово, говорю, п р о ш е вас.

Мотря отвернулась к порогу и засмеялась. Это «п р о ш е» облетело всё село, и Кайдашиху начали дразнить «пани экономша».

— Лишь бы Господь продлил мне век, а я уж тебя, Мотря, выведу в люди. Господи, чему только я не выучилась в панском дворе!

Но воспоминания о панском дворе навели всех на грустные мысли о недавней барщине. Кайдашиха это заметила и перевела разговор на другую тему.

— А уж за своих сыновей, то, честное слово, грех не похвалиться. У меня два сына — как два сокола. Хоть бы что, а на старости прикроют меня орлиными крыльями. Слава Богу, есть к кому прислониться. Что за ребёнок мой Карпо — такой послушный, такой тихий, хоть в ухо клади. И маленьким таким был: оставлю в люльке, иду в огород, возвращаюсь — лежит, ни писка. Мои сыновья — как душистые васильки в огороде.

Довбыш и его жена слушали Кайдашиху с разинутыми ртами, а у Кайдаша от злости зубы скрипели. Он всё ждал, когда жена закроет рот, а хозяин снова разольёт по чарке. Красный перец в бутылке дразнил его, как игрушка — ребёнка, а жена всё не затыкалась. Он не выдержал:

— Ну хватит уже нахваливать детей. Сова ведь тоже нахваливала своих птенцов, что нет краше на свете, а что за красота в совят?

— Авжеж, что правда, то не грех, — поддакнула Довбышиха, будто масла в огонь подлила.

— Я не хвалю, а только скажу правду: на всё село нет таких парней, как мои. Что до работы — так дай Бог каждому! Мой Лаврин, п р о ш е вас, хоть за пазуху прячь, а как идёт по селу, так девушки перелазы ломают.

Кайдашиха и сама не замечала, что перегнула палку. Карпо вовсе не слушал не только её, но и отца, и послушным он не был даже в детстве.

Мотря поджарила яичницу и подала на стол. Довбыш снова угостил гостей. Кайдашиха теперь пила полные чарки, не кривясь и не вытирая губ платочком. Чарка шла по кругу чаще. В бутылке остался только перец. У Кайдаша и его жены глаза начали поблёскивать. Они встали из-за стола, начали прощаться, обниматься и целоваться. Кайдашиха споткнулась на пороге.

— Даст Бог, поженим детей, так я Карпу пристрою через сени хату, — сказал Кайдаш, выходя за ворота. — У меня не поле, а сыновья посеяны. Лаврин останется в моей хате, а Карпо будет жить через сени, в противоположной половине.

— О, то хорошо, сват! Если будут уважать друг друга — помирятся, а не захотят — то как захотят! — сказал Довбыш, провожая гостей.

— Где это видано, чтоб мои сыновья да не ужились! На всём белом свете нет таких послушных детей, как мои сизокрылые орлы! — хвалилась Кайдашиха, выходя на улицу.

— Прощайте, будьте здоровы! Спасибо вам за хлеб-соль и за вашу доброту! — прощалась Кайдашиха, перекрикиваясь за воротами.

III

После второй Пречистой Карпо обвенчался с Мотрей. Четыре дня играли музыканты, четыре дня пили и гуляли у Довбыша.

В четверг с утра, только забрезжил рассвет, Кайдашиха проснулась и разбудила невестку.

— Мотря! Вставай, моя деточка, растопи в печи. Когда будешь класть дрова, положи на два полена толстую перекладину, чтобы лучше загорелись. А как поставишь воду, подои корову и отведи овец в стадо.

Мотря проснулась и сквозь сон едва поняла, что свекровь учит её топить печь — будто её собственная мать не научила. Она встала, затопила печь, поставила чугунок с водой.

— А теперь, доченька, подои коровушку. Я ещё полежу, что-то не здорова. Ноги так болят! Ох-ох! — застонала Кайдашиха, кутаясь в рядно.

В хате все ещё спали. Мотря подоила корову, процедила молоко и выгнала её к стаду. Возвращается — а свекровь храпит на печи.

— Отогнала к стаду? — спросила спросонья Кайдашиха, просыпаясь. — Ну так, милая, почисти картошки на борщ и покроши свёклу, а я сейчас встану и покажу тебе, как борщ варить.

Мотря занялась картошкой, а Кайдашиха снова застонала на печи, встала уже, когда рассвело. Умылась, встала перед иконами и долго молилась, пока Мотря не положила в горшок картошку, свёклу и капусту. Свекровь крестилась, но украдкой поглядывала на руки невестки. Умная Мотря тоже исподлобья следила за свекровью и заметила этот взгляд.

Помолившись, Кайдашиха снова начала учить Мотрю: как борщ лить, как толочь, когда сало добавлять. Стояла у неё над душой, как надзиратель, а сама и пальцем не шевельнула.

— Как поставишь борщ и кашу, подмети избу и порежь сало на шкварки, — продолжала распоряжаться свекровь, сложив руки, и снова полезла на печь отдыхать.

Мотре стало легче — свекровиных глаз не было над головой. «Но почему она сама ничего не делает?» — подумала она.

Кайдашиха была совершенно здорова и просто дурила невестку. Она радовалась, что взяла в дом хорошую работницу, и начала лениться. В печи зашипел горшок.

— Мотря! — крикнула уже не таким сладким голосом свекровь с печи. — Почему ты не смотришь за едой? Как сало сбежит, борщ придётся собакам вылить!

Мотря подметала сени. Бросила веник и побежала к печи.

— Если бы я могла разорваться, то и сени бы мела, и у плиты стояла, — сказала Мотря недовольным голосом.

Через время вошёл Кайдаш с сыновьями и велел подавать обед. Мотря накрывала на стол, а мать сидела, будто в гостях.

— Борщ хороший, а вот каша немного жидковата, — сказала Кайдашиха и опять принялась учить. Мотря опустила глаза.

После обеда Мотря мыла горшки и миски. Взяла нож и начала соскребать налёт с засаленного горшка. Он заскрипел, как щенок.

— Не скреби, доченька, ножом, будто у меня кто по голове скребёт, — сказала Кайдашиха.

— А как же скрести, чтобы не слышно было? — не выдержала Мотря и повысила голос.

— Не дави, милая, ножом — тогда горшок не будет скулить, как собака в заборе застрявшая.

Мотря замолчала и бросила нож на лавку. Нож звякнул. Свекровь только косо посмотрела — и приметила её нрав.

После обеда Кайдашиха велела невестке просеять муки, потом замесить опару, а сама снова легла на печь, поспала, потом пошла к соседке в гости. Мотря задумалась, просеивая муку. Она догадалась: свекровь — не добрая, а под сладкими речами — горькая полынь. Но Мотря не из тех, кто покоряется.

На другой день Кайдашиха опять рано разбудила Мотрю, а сама укрылась с головой на печи и застонала. Мотря уже не верила этим стонам. Сварила обед, замесила тесто. Дел было много. Сновала, как муха в кипятке, всё успевала, а свекровь только подмела избу и оставила мусор прямо за порогом. Мотря уже злилась, едва сдерживала язык. Вылепила хлеб, посадила в печь, подала обед. Борщ получился невкусный. Свекровь только ложкой зачерпнула — и есть не стала.

— Невкусный борщ, доченька. Наверное, сало опять сбежало, — сказала Кайдашиха.

— Потому что вы, мама, не очень помогали, а у меня не десять рук, а всего две, — отрезала Мотря.

— Кто ж так матери отвечает! — укоризненно сказала Кайдашиха. — Если не умеешь, учись. И я не умела, но паны меня всему научили.

— А я, слава Богу, у панства не служила и учиться у них не собираюсь, — снова резко ответила Мотря.

Кайдашиха замолчала и прикусила язык. Она поняла: Мотря не промолчит.

Настала суббота. Дел стало ещё больше. Кайдашиха только подмела хату и села у окна латать старые рубахи. Мотря побелила стены, обмазала дымоход, печь, очаг. Кайдашиха подошла к трубе, заложила руки за спину, наклонилась и начала осматривать — хорошо ли намазано.

— Подмажь, дочка, трубу ещё раз. Когда мажешь, не крути сильно веником, а так, милая, мелко-мелко — сначала вдоль, потом поперёк, вот так, вот так, вот так! А то, видишь, везде вехоть торчит, — сказала Кайдашиха. Мотря глянула — и без того было хорошо намазано, только кое-где веник виден.

— Матери всегда угодишь, а вам — не попадёшь, — тихо сказала Мотря.

— Я, милая, по свету походила, знаю, как надо. Когда мажу панские покои — будто рисую. А ты, милая, если будешь слушать и стараться — научишься, — сказала Кайдашиха и снова села шить, даже песню затянула.

— Ты, старая, с ума сошла на старости, что ли? — буркнул Кайдаш. — Суббота на дворе, а она песни распевает!

Кайдашиха тут же замолчала. Ей стало стыдно перед невесткой.

Прошла неделя. Кайдашиха перестала называть Мотрю «сердечком» и стала командовать ею, как батрачкой. Просто приказывала, на третьей неделе уже начала кричать, потом — попрекать. Мотря еле сдерживала язык, но всё чаще злилась глазами.

Настала Филипповка. Потянулись длинные, как море, ночи. Молодицы начали вставать до рассвета — прясть.

— Мотря! — кричала с печи Кайдашиха.