Только знаешь, из тех, что мне нравятся.
— Знаю, знаю, — сказал Теофан и вышел.
VI
Прошло полгода. Осень на дворе. Присланная машина давно уже приехала из Англии, давно залила целый луг и превратила его в здоровенный пруд. Летом вместо травы на нём вырос камыш и рогоз, а местами — пучками — поднялся хрупкий тростник. В то время, как у людей была сенокосная страда, на барском лугу квакали лягушки. Всё село валялось от смеха, а пан Зефирин только сплёвывал и чуть не до крови тёр свою лысину. А рабочие всё ещё качали и качали воду из ручья.
— Да бросьте вы, чёрт побери, эту качку! — крикнул как-то раз пан Зефирин. — Разве не видите, что пруд с луга получился!
— Как вельможный пан велели, так мы и делаем.
— Велели, велели! — передразнивал пан Зефирин. — Ума своего у вас нет, чтобы самим догадаться, что и как делать! Всё вам скажи да укажи! Тьфу!
Рабочие отпрягли лошадей и оставили машину на божью волю на лугу.
«Пусть вода высохнет, — размышлял пан Зефирин, — земля напитана, скоро прорастёт — и ещё до осени сенокос будет».
Но вода не высыхала — видно, под тоненьким слоем чернозёма лежала такая глина, что не пропускала влагу. Луг раскис, и о траве и думать не приходилось. Только камыш и болотная зелень буйно разрастались.
— Проклятая история! — восклицал пан Зефирин каждый раз, как только взглянет на несчастный луг. — Придётся обратно осушать, и всё тут.
Но для осушения нужны были рабочие, а рабочих пришлось ждать до осени. И вот как раз сегодня пан Зефирин договорился с людьми из своего же села: за 200 золотых ренских они должны были высушить его луг. А машину, которая к тому времени снова сломалась, велел разобрать и привезти домой.
Злой и недовольный после таких распоряжений, пан Зефирин расхаживал по своим покоям, когда вдруг вошёл Теофан.
— Ну, что там, Теофане?
— Ясновельможный пан маршалок приехал.
— Что? А он какого дьявола в рабочий день? Гм. Зови!
То было не восходящее солнце, а в покой пана Зефирина вкатилось широкое, гладко выбритое и сияющее радостью лицо пана маршалка.
— Ах, приветствуем, приветствуем! Любезного пана маршалка! — с неестественной радостью воскликнул пан Зефирин, спеша навстречу гостю. — Что ж это за счастливый случай приводит дорогого соседа?
— Поздравляю, поздравляю дорогого соседа! — заговорил бархатным басом пан маршалок, обняв своими могучими лапами обе пухлые руки пана Зефирина и с силой их тряся.
— Меня? А с чем?
— А с похвалой, публичной, всенародной похвалой. О, она вам вполне заслуженно принадлежит, уже давно должна была бы прозвучать!
— Мне? Публичная похвала? Где? Когда? От кого? За что?
— Что, разве вы не знаете? Не читали газет? Не видели последнего номера «Czas-y»?
— Хоть и стыдно мне, но должен признаться — не читал.
— Ну, я так и думал! Ха-ха! Недаром говорят: если Бог даст, то и в окно на вилах подаст. Но это колоссально! Глядите сами, вот — будто знал — взял с собой тот номер. Читайте! Вот тут, вот тут — корреспонденция из Львова под знаком двух параграфов! Знаете, наш человек пишет, хорошо осведомлённый. Ну что, а?
Пан Зефирин дрожащими от волнения руками взял широкий, как полотнище, и смятый, как старый платок, лист краковской газеты и прочитал следующее:
«Вчера состоялось заседание созданной при краевом ведомстве комиссии по развитию краевого земледелия, на котором, среди прочего, было зачитано донесение, любезно предоставленное одной из секций сельскохозяйственного общества, о прогрессе сельского хозяйства в Подольском регионе. С особой похвалой секция отметила светлую и неутомимую деятельность высокоуважаемого пана Зефирина Андрониковского, владельца Сухобаб, в деле внедрения и распространения рационального земледелия западноевропейского образца в этих краях. Особых успехов ожидается от начатого в текущем году, не без значительных затрат, эксперимента по ирригации сухих и неурожайных лугов. Машина, специально для этой цели привезённая из Англии, сконструирована по новейшей системе и действует настолько легко, что пара лошадей, запряжённых в механизм, может без труда выполнять всю необходимую работу. Комиссия с удовлетворением приняла к сведению этот обнадёживающий факт и, упомянув также о прежних заслугах пана Зефирина Андрониковского в области сельского хозяйства, в частности его теоретических трудах, постановила пригласить его в свои члены, надеясь, что на этом почётном посту он захочет и сможет оказывать столь же ценные услуги всему краю».
Во время чтения этого полуустановного документа дрожали не только руки, но и губы, и ноги пана Зефирина; голос его затих, дыхание перехватило. Был миг, когда в голове его мелькнуло сомнение — а не горькая ли это ирония? Но с жизнью и воспитанием в кровь вбитое комедиантство тотчас взяло верх.
— Га, видно, такова воля Божья, — сказал он с напускной покорностью. — Не суждено мне спокойно доживать в моём тихом уголке. Что ж, чем могу — готов служить краю!
— Ну-ну, и многое можете, очень многое! — подбадривал его маршалок. — Поздравляю, поздравляю! Удачи вам на новом поприще! Кто знает, дорогой сосед, — это ведь такое поприще, на котором много дорожек, и некоторые ведут весьма высоко! Дай-то Бог, дай-то Бог! Вы не представляете, как искренне меня обрадовала эта весть!
— Искренне, от всего сердца благодарю вас, дорогой пане маршалку, что были так любезны и потрудились донести мне об этом!
— По-соседски, по-соседски, — что ж тут благодарить? Разве вы поступили бы со мной иначе на моём месте?
— О, конечно, конечно! — сказал пан Зефирин, позвонил и велел Теофану принести закуску и бутылку бордо из погреба, чтобы с дорогим паном маршалком «облить» такую радостную новость. Радость пана Зефирина стала ещё больше, когда во время завтрака ему принесли почту: среди газет и писем издалека уже виднелся толстый пакет с печатью краевого ведомства. Это было письмо от комиссии по развитию краевого сельского хозяйства, подписанное председателем той комиссии князем С. и секретарём графом Р., с приглашением пана Зефирина вступить в её состав.
Пан Зефирин был простой шляхтич, даже своего рода выскочка, а такие высокие титулы, как князь и граф, производили на него почти магическое впечатление. Все сомнения в том, так ли уж велики его заслуги, как это расписано, и сможет ли он на самом деле сделать что-то полезное для края, — рассеялись, как дым на ветру, перед блестящей перспективой — заседать, советоваться и решать дела наравне с князьями и графами. Ведь и на него благодаря этому проливается частичка княжеского и графского сияния! Он прекрасно понимал, что соседи-шляхтичи, хоть и банкроты в большинстве своём, всё же снисходительно и косо смотрели на него — его достаток вызывал у них зависть, а его «панские» манеры — частенько едва сдерживаемую усмешку. Ну, теперь этого не будет! Человек, которого сами князья и графы признали достойным быть среди них, которого пригласили, которого заслуги публично признаны — такой человек может быть уверен в своём положении, может чувствовать себя выше мелочной зависти и закулисных пересудов!
VII
Пан маршалок уехал, выпив на радостях не одну, а две бутылки бордо. Пан Зефирин быстрыми шагами расхаживал по своему кабинету. Голова и сердце его были полны радостной новостью. Он размахивал руками, разговаривал сам с собой, то садился, то снова вставал — явно чувствовалась потребность с кем-то разделить своё счастье. Наконец решился, надел калоши поверх ботинок и тихонько направился в кабинет своей жены, которая всё ещё почему-то не вставала с постели.
Не прошло и пяти минут, как он не вошёл, а буквально влетел обратно в свой кабинет. Лицо его побелело, как стена, дрожал и зубами стучал, будто окунулся в ледяную воду, руки судорожно метались в воздухе, хватая что-то невидимое, глаза помутнели и уставились в пустоту. Что с ним произошло? Ах, пустяк: он не вовремя заглянул в кабинет своей жены — и увидел, как магистр хирургии Фледермаус диагностировал её «болезнь». И ничего больше.
Как безумный, метался пан Зефирин по своему кабинету. Вихрем проносились мысли в голове. Он взглянул на письмо комиссии и горько усмехнулся.
— Проклятая комедия! На чёрта она мне? — прошипел он сквозь стиснутые зубы и швырнул письмо в угол. — У меня своей комедии по горло! Тьфу! Вот тебе и мечты! Вот тебе и чувства! Нервы, напряжённые струны, нежные звуки, а она вон что! Тьфу!
В доме душно, его всё давит. Он выбегает во двор, чтобы проветриться. Вдруг под навесом замечает осёдланного коня пана Фледермауса. Безумная, ребяческая мысль молнией мелькнула в голове — мысль, недостойная солидного обывателя и члена краевой комиссии по сельскому хозяйству, но всё же мысль, на которую может решиться человек в таком злобном и безумном состоянии, в каком находился в ту минуту пан Зефирин. И тут он увидел самого пана Фледермауса, который, съёжившись, очевидно испуганный, выбегал из дома и, не оглядываясь, почти вслепую бежал к своему коню. — Здравия желаю, пане Фледермаус! — крикнул ему почти в ухо Зефирин. Жидок вздрогнул, будто молнией поражённый.
— Мамэ лэбэн!.. Вус тойгт мер дус!* Доб... доб... доброго... — лепетал Фледермаус, от сильнейшего испуга потеряв власть над языком. Колени у него затряслись, зубы застучали, — он не мог ни стоять, ни идти, — по всему видно, готовился тут же и сесть.
— Что это вы нас так рано покидаете? — говорил пан Зефирин, будто не замечая ужаса Фледермауса; на деле же жалкая поза бедного жидка показалась ему настолько забавной, что он не мог отказать себе в бесчеловечном удовольствии как можно дольше его помучить.
— Ви гайст* рано? Восемнадцать, или пятнад... pardon, двенадцать ча... ча... сов!
— Вы не больны, пане Фледермаус? Что с вами такое? — спросил пан Зефирин.
— Я? Как это, ясновельмо... мо... можный па... па... пан?
— Ага, даже говорить не можете — а ведь обычно у вас язык был бойкий. Трясётесь, как на вертеле, то бледнеете, то краснеете! Ну, не дай бог, чтобы вы от моей жены нервов не нахватались!
— Вель... вель... вельможный пан шу... шу... шутит.
— Нет, не шучу, а правду говорю. На вас страшно смотреть! Что с вами такое? Я всерьёз за вас волнуюсь!
— О, нет... нет... за что? Простите, то есть, pardon, благодарю пана. Я здоров, вполне здоров!
— Не верю, не верю! Бойтесь бога — вы ж и шагу ступить не можете. Вот-вот свалитесь с ног!
Жидок, весь дрожа, попытался улыбнуться, но вышло это так кисло и нелепо, что пан Зефирин расхохотался — громко и безумно, аж в пятках звенело.
— Фи, кто ж это так поддаётся слабости? Пан Фледермаус, вы же вроде доктор! А ну-ка, разомнитесь — сейчас вам полегчает! Побежим, кто первый к кучу мусора добежит, а?
И, не дожидаясь ответа, пан Зефирин схватил Фледермауса за руку, сжал её, как железными клещами, и рванулся бежать.
— Проше пана! Проше пана! — пищал жидок в смертельной тревоге, но голос его оборвался, ноги застучали вслед за безумными скачками пана Зефирина, но быстро отказали, и Фледермаус со всего маху грохнулся наземь.
— Ай, ай, ай! — заверещал он.