Там он завершил своё обучение. Там он написал свою третью книгу, достойно увенчавшую его научную деятельность: «Английский лендлорд и подольский шляхтич, историческая параллель». Отсюда он, наконец, решил перенести на наши благодатные земли ту рациональную хозяйственность, которой по праву славится та страна. И что же мы на это, дорогие господа, а? Что же мы можем иное, как разве что от всего сердца сказать ему: «Счастья тебе, Боже!» Да здравствует наш первый рациональный хозяин, наш пионер культуры и прогресса, пан Зефирин Андрониковский! Да здравствует!
— Да здравствует! Да здравствует! — загомонили гости, оглядывая раскрасневшегося от радости и зноя пана Зефирина.
— Да здравствует! Vivat! — заревели перед шатром сбившиеся в кучу дворовые, а за ними и крестьяне, стоявшие вдали. Учитель тоже забеспокоился, стал сгонять своих учеников, к которым присоединилось ещё несколько парней и пожилых крестьян, и они нестройным хором завопили и загудели:
— Наш пан-дедич да здравствует, да будет жить многие лета! Многая, многая лета!
Пропели, вытягивая то «многая» изо всех сил. Господа и дамы с полудивлением, а с полусостраданием смотрели то на охрипших деревенских парней, поющих по нотам, то на учителя, который вспотел и рвался из кожи, давая такт, подтягивая все голоса, где какой-нибудь из них грозил фальшивить, подталкивая ленивых и несмелых, и пригрозивая тем, кто тянул фальшиво. Бедный учитель! Этот день стал для него настоящей мукой, и освящение первых шагов сухобабского прогресса пришлось ему потом искупать двухнедельной хрипотой!
IV
Демократизм в Европе — обязательная вещь для каждого прогрессивного человека. А пан Зефирин и прогрессивен, и европеец — как же ему не быть демократом? А что говорит демократизм? Прежде всего — интересы народа, а уже потом — интересы шляхты. Так что неудивительно, что пан Зефирин, сердечно пожал руку пана маршалка, сказал:
— Искренне благодарю вас, высокоуважаемый и дорогой наш пане маршалку, и вас всех, милые соседи, за знак вашей благосклонности! Но прежде чем я буду иметь честь шире изложить то, что у меня на сердце и на уме в этот праздничный день, позвольте мне исполнить свой хозяйский долг перед собравшимся здесь народом!
— О, просим, просим! — загомонили господа, даже не зная, что это за долг.
Пан Зефирин вышел из шатра к крестьянам, за ним потянулись и остальные гости. С обнажённой головой, поблескивая залысиной на макушке, он степенно вошёл среди крестьян и, попросив их немного расступиться и стать полукругом перед ним, поднятой рукой поприветствовал их и громким голосом произнёс:
— Благодарю вас, люди добрые, за то, что пришли сегодня к нам на праздник. Видите, вы этого не понимаете, так я вам объясню. Видите вот эту луку? Правда, она пустая, трава не хочет расти, а почему? Потому что тут такая земля: то выгорит, то снова размокнет. Когда нужна вода — её нет, когда не нужна — она есть. И что с этим делать? Вы бы, знаю, сложили руки на животе да и сказали бы: «Ну, воля Божья! Как Бог даст — вода будет, как Бог даст — и высохнет». Оно-то так, воля Божья на всё, но умный человек скажет: «Бога зови, а руки прикладывай!» Видите, вот тут ручеёк течёт — это Бог дал. А умный человек скажет: «А что, если в засуху пустить этот ручей на луку?» — «Э, — скажете вы, — как пустить, если лука на целый сажень выше ручья?» А умный человек вам скажет: «Глупцы вы! Разве это великая штука — подвести воду туда, куда человеку нужно? Разве не изобретены для этого машины?» Вот и смотрите: вот вам помпа, а вот керат — запряжём пару лошадей и будем тянуть воду с ручья на луку. В Англии и в других краях уже давно такой способ применяют, а у нас вот — первая попытка. А называется эта работа — ирригация, знаете? Повторите: ирригация!
— Ригация! — загудели хором крестьяне.
— Не ригация, а ирригация, — поправил пан Зефирин, — это значит: орошение! Вот, смотрите, у меня тут 50 моргов луки, а до сих пор с морга я имел едва 10 ринских чистого дохода. А теперь, посчитайте, какой тут простой расчёт. Вот эта машина обошлась мне с пересылкой из Англии в 5000 ринских, а какие луга после такой ирригации — я сам видел, говорить не нужно! Скажем, если доход с морга только удвоится, то за пять лет и машина окупится, и лука у меня будет такая, что хоть в коробочку клади. Видите, вот что значит образование!
— Видим, видим! — загудели крестьяне, а хор снова завёл «Многая лета».
— Ну, а теперь бегите за лошадьми, запрягайте — и сделаем первую пробу! — сказал пан Зефирин. Несколько парней кинулись, и через минуту лошади были на месте, запряжённые и готовые к работе. Дворовой слесарь и машинист всё осмотрел как следует и крикнул: — Можно! — Тогда пан Зефирин скомандовал:
— Ну, во имя Божье, гей!
Лошади тронулись, медленно, степенно и спокойно — умели они ходить в керате. В запруженном ручье воды было достаточно, и она полилась на луку мощной струёй, серебряными, живыми змеями разбегаясь по траве всё дальше и дальше. Господа с интересом смотрели какое-то время, а потом стали возвращаться под шатёр, потому что жара стояла невыносимая. Только крестьяне внимательно наблюдали за машиной и лошадьми, с интересом следя за каждым движением; приглушёнными голосами они обсуждали происходящее, но до пана Зефирина их слова не доходили. Хор снова что-то пропел, кажется, «Мир вам, братья».
— Дать им выпить! — крикнул пан Зефирин своим дворовым, и те кинулись к столу, у которого стояли бочонки с водкой, и начали угощать крестьян. Тем временем господам снова наполнили рюмки. Пан Зефирин поднял свою вверх, и все за ним тоже подняли. Он откашлялся, сделал шаг навстречу пану маршалку и сказал:
— В ваши руки, дорогой сосед и многоуважаемый пан маршалок! Пью эту чарку и надеюсь, что все вы её осушите вместе со мной — за наше великое общее, жизненное дело, за культурную миссию двора среди громады!
Поднятая вверх рука Зефирина — вероятно, от сильного внутреннего волнения — начала дрожать, и из неё закапало вино. Чтобы не задерживать дольше, он выпил, и все гости выпили, а пока слуги наполняли снова, он продолжил свою речь:
— Да, культурная миссия двора среди громады — вот наша великая задача, вот подлинный прогресс, над распространением которого я работаю и буду работать, пока дух в груди моей не угаснет! Правда, я не стану отрицать того, что сказал наш дорогой маршалок. Щедро рассыпала природа свои дары над нашим Подольем. И двор, и хата могут жить в достатке и согласии и помогать друг другу. Чего мы требуем от крестьян — все знаем, и сказать это можно в нескольких словах: набожности, честности и трудолюбия. Набожным должен быть крестьянин, ибо если в нём не станет Бога, той невидимой карающей руки, то он в ту же минуту станет диким зверем и сожрёт нас. Честным должен быть крестьянин, чтобы добросовестно исполнял свои обязанности, держал данное слово, ведь на этом строится весь гражданский порядок — это и даёт ему право быть гражданином конституционного государства. А трудолюбивым он должен быть — это и так ясно, потому что если не заработает, то и есть не будет. Это так, мои господа, все мы это знаем. Но знаем ли мы в равной степени наши обязанности по отношению к крестьянину? Знаем ли, чем мы для него являемся и кем должны быть? Не умаляя чести никому из присутствующих, осмелюсь сказать: не все мы знаем это так ясно и точно, как следовало бы.
Что-то вроде лёгкого осеннего ветерка пронеслось по всему собранию. Квадратное лицо пана маршалка покраснело — неясно, то ли от вишнёвки, то ли от досады, потому что был он человек, как говорили, «с юмором и темпераментом», особенно если приложится к губе. У некоторых гостей губы потянулись вниз, у других вверх — от едва заметной иронической усмешки, — но в целом всё было тихо, чинно и пристойно, как и должно быть при столь высоком торжестве. А пан Зефирин продолжал:
— Да, мои господа, не все знаем! Потому что что представляет собой двор в деревне? Он представляет традицию, интеллигенцию и капитал. Это те три источника, из которых проистекают наши права, но одновременно и наши обязанности. Какие права даёт нам традиция? Право на уважение и честь от крестьян, то моральное превосходство, которое дарует осознание великих заслуг наших предков и блистательного прошлого, единственными представителями и хранителями которого мы являемся. Но, пользуясь этими правами, какие же обязанности мы имеем, возложенные на нас этой самой традицией? О, безусловно, великие и святые! Хранить её драгоценные реликвии, лелеять в своих сердцах дух прошлого, святую и неугасающую любовь к Отчизне и те незабвенные добродетели, которыми наши предки сияли на весь мир, ту рыцарскую энергию, ту гордую независимость, соединённую с неустанной заботой о благе целого, ту жертвенность ради интересов общего дела, которой так много и столь блестящих примеров являет каждая страница нашей истории!
— Зебжидовский, Зборовский, Радзейовский, Спалинский, Сицинский, Щасный-Потоцкий, — вполголоса на пальцах пересчитал пан маршалок, будто для собственной памяти, — и лица всех присутствующих вспыхнули живым румянцем — неясно, от стыда ли, от возмущения, или просто от невинного замешательства по поводу того, что столь уважаемый человек так не к месту прерывает такую прекрасную речь, да ещё и хозяина дома. Пан Зефирин, хоть и вспыхнул ярким огнём, сделал вид, будто не слышал тех слов, и, откашлявшись несколько раз, продолжил:
— Какие права даёт нам интеллигенция? Права природных и единственных руководителей, представителей и выразителей народа. А обязанности? Обязанности учителей и просветителей. Света требует наш народ — все мы это повторяем, — но всё же нужно нам понять, что только от нас он может получить тот истинный свет, не тот, что разжигает пожар, а тот, что светит, но не греет — то есть, pardon, не сжигает! Посмотрите, мои господа, один вид вот такой машины научит крестьянина больше, чем десять книжек. Крестьянину не нужны теории — ему нужна практическая наука, другой он не поймёт, другая ему не нужна и даже вредна. А такая практическая наука должна и может исходить только от двора. Как жизнь дидича и его семьи должна быть для крестьянина нравственным примером, так и весь двор должен быть для него школой, музеем, экспериментальным кабинетом, вечно открытой книгой. И как из горлышка этой машины льётся благодатная вода на иссохшую землю, так и из двора должна непрерывно литься…
— Трррах! — раздалось вдруг снаружи.
— Что там? Что случилось? — закричали господа, забеспокоились и кинулись к машине. На середине луки уже стояла огромная лужа воды, зато ручей был почти до дна выкачан.