Ведь все знают, что уже десять лет он собирается написать научное исследование на украинском языке, хоть этот язык ужасно беден, совершенно не пригоден для научных трудов... Он соглашается, что не знает языка, как-то не было времени выучить… и поэтому вынужден говорить по-московски, изредка позволяя себе макаронические фразы. Но ведь всем известно, что он всё собирается хоть немного простудировать украинский язык… А на годовщинах, на вечеринках, — кто так патриотично (без шуток!) пьёт водку, так искренне заводит песни, пускается в тропака?..
А сколько страха набраться, сколько натерпеться, сколько осторожности нужно, чтобы не выдать себя перед врагами! И это ещё не патриотизм? Мало этого? А они всё ищут патриотов!..
Макар Иванович пожал плечами и начал ходить по комнате взад и вперёд. Очевидно, эти мысли его не успокоили. Что-то ещё тревожило его, заползало в сердце, скреблось под кожей, как насекомое. Макар Иванович был беспокоен. А вдруг, не дай бог, кто-то заметил, как он входил или выходил с собрания «молодых»? И что тогда будет? Дело плохо. Чёрт понёс его туда, к этим безумцам. Не лучше ли было бы пойти на «винт» к соседу? Эх!!! А тут ещё этот сон, будто предвещает что-то. Плохо. Впрочем, что сон! Чепуха. Как-то несолидно даже человеку с высшим образованием, с серьёзным положением уважаемого чиновника верить в сны, как верит в них тёмная, необразованная деревенская баба…
А между тем на сердце будто мыши скребутся.
Макар Иванович остановился перед зеркалом, откуда на него глянуло аккуратное, но уже помятое лицо с проседью в бороде, с длинным украинским носом, хитрыми серыми глазами и тщательно уложенными волосами, что, словно крымским смушком, покрывали ему голову. Привычным кокетливым движением он поправил бороду и волосы, улыбаясь при мысли, что ещё не утратил популярности у женщин. Но и это не помогло. Сон и вчерашний вечер не выходили у него из головы, раздражали нервы. Он всё ожидал чего-то дурного.
Вдруг — звонок.
Макар Иванович так и вздрогнул, так и затрясся весь. Беспокойным взглядом окинув комнату, словно желая убедиться, что там нет ничего опасного, он сам побежал отворять дверь.
— О-ох! — с облегчением вздохнул Макар Иванович, возвращаясь в комнату с пачкой корреспонденции.— Почтальон!
Нервным движением он отложил в сторону «Світ», «Киевскую старину», «Зорю» и принялся за письма.
Открытка? От кого бы это? А-а, от брата-бурсака.
Прочитав едва несколько слов, Макар Иванович покраснел, подскочил на месте и в сильнейшем возмущении бросил открытку на стол.
— Это... это... это... чёрт знает что такое!..— вскрикнул он.— Это просто возмутительно... Писать мне по-украински на открытке... компрометировать меня! Открытку каждый может прочесть, каждый может увидеть... Я не позволю так себя компрометировать... Я ему прочитаю «патер-ностер»!
Макар Иванович метался по комнате в сильном возбуждении, словно с этой открытки поднялся рой ос, жалящих его. Наконец, немного успокоившись, он взял карточку в руки, чтобы дочитать.
— Ну, что ж там особенного? «Я здоров, дорогой брат... Как твоё здоровье?.. На праздники, может, приеду...» И всё... Ну, взял бы да написал бы «по-русски»... А то... — Макар Иванович пожал плечами и сердито изорвал открытку на мелкие кусочки.
Второе письмо, уже в конверте, вызвало лишь улыбку на его губах. Некая весьма уважаемая особа, апеллируя к его патриотизму, просила помочь молодому украинскому писателю, которому теперь очень трудно; эта особа надеялась, что Макар Иванович предоставит её протеже место в своей канцелярии, ведь ещё недавно намекал, что нуждается в помощнике. Макар Иванович усмехнулся. Нет уж! На такой крючок его не поймаешь! Он будет принимать в канцелярию «молодых»? Зачем? Чтобы скомпрометировать себя, чтобы иметь беспокойство, а то — кто знает — может, и большие неприятности? Разве он не знает этих шибайголов, закалённых в кипятке!
— Нет, покорнейше благодарю,— разводит он руками с поклоном, словно перед ним сидит та самая особа, что писала письмо.— Обращаетесь к патриотизму? Хорошо. Дам пять... ну, десять рублей на сбор в помощь голодному, но сунуть палец меж дверь... покорно благодарю... Пусть кто другой решится...
Улыбаясь, Макар Иванович тут же написал любезный ответ, выражая сожаление, что невозможность дать место известной особе причинила ему досаду, и заверяя при этом, что чувствует долг сделать всё возможное для украинского писателя.
Довольный своим дипломатическим манёвром, Макар Иванович заклеивал письмо, когда из другой комнаты, словно бомба, влетел его четырёхлетний сынок.
— Папа! папа! — закричал он,— Мама сказала, чтобы ты послал по водку!..
— За водкой... за водкой, а не по водку!.. Сколько же раз я тебе замечал, мужичонок этакий?!
И раздражённый украинский патриот, забыв на минуту о своём патриотизме, выбежал в другую комнату, крича жене:
— Маша! Прошу тебя обратить внимание нашей учительницы на то, как говорят наши дети! Ведь они ужасно коверкают «русский» язык! Это бог знает что такое... ни на что не похоже!..
Макар Иванович волнуется, бегает по комнате.
Всё словно сговорилось сегодня, чтобы раздражать его:
и письма, и дети, и воспоминания вчерашних вечеринок... Ах, эти вечеринки!.. недаром говорят, что если беде суждено случиться, то бог и разум отнимет. Нужно же было совершить такую грандиозную глупость — пойти на вечеринку... Не может быть, чтобы не пронюхали, кто там был, о чём говорили... и тогда... прощай, Макар Иванович!.. Попрощайся с должностью, с семьёй, и в двадцать четыре часа... Вот влип, вот угодил!..
Буйная фантазия толкает бедного Макара Ивановича по наклонной в какую-то чёрную бездну, откуда нет пути наверх. Страх охватывает его такой, какого он не помнит даже в детстве. Наверняка стыд пересилил бы этот страх, если бы наш патриот мог со стороны взглянуть на свою гражданскую отвагу, или, вернее, на её отсутствие. Но где там ему до стыда, когда шкура в опасности! Шку-ра, понимаете? Шку-ра!!
Макар Иванович так яростно бегает по комнате и так гримасничает, что дед Хо, который уже давно через окно наблюдает за этой сценой, не может удержаться от смеха. Старик знает, что опасность не поколеблет лояльную жизнь добродея Литка, и весело хихикает:
— Хе-хе! Вот ещё перепуганный человек! Хе-хе! Мне бы и не стоять тут, да так забавно смотреть, когда взрослый человек, гражданин, как заяц, пугается всякой ерунды. Подожду ещё немного, позабавлюсь, ведь нет ничего смешнее, чем такой трус — «фил».
О, снова звонок!..
Макар Иванович даже подпрыгнул, так этот звонок неприятно ударил по его натянутым нервам. Что за беда звонит и звонит? Марийка, Варка! Не слышите, что там кто-то звонит? Быстрее откройте!.. Макар Иванович, желая узнать, кто пришёл, сквозь приоткрытую дверь заглянул в переднюю... заглянул и похолодел.
Ой горе! Офицер... с белыми погонами!.. У Макара Ивановича потемнело в глазах, похолодело в пятках... Вот и сбылось его предчувствие. Вот и беда!.. Бледный, перепуганный Макар Иванович подбежал к столу, оглядел его, схватил бедную невинную «Зорю» и, не обращая внимания на протестующее «Д. Ц.», сунул её под стол, в корзину. Убедившись, что в комнате нет больше ничего «опасного», он собрал всю силу воли, чтобы придать лицу спокойное выражение.
И вовремя. В комнату вошёл гость... военный врач, знакомый Макара Ивановича.
Фу-у-у! Как же он его напугал!
Макар Иванович едва перевёл дух. Дрожа, бледный, он поздоровался с доктором, попросил его сесть.
«И чего он ходит ко мне, этот смутьянин? — мелькнула мысль в голове Макара Ивановича.— Ведь я уже раз «не узнал» его на улице».
— Начну, с вашего позволения, прямо с дела, которое привело меня к вам,— начал гость, садясь на табурет напротив хозяина.— Вчера вы так быстро покинули наше собрание, что...
— Голова у меня так разболелась, что, поверьте, едва до кровати добрался,— скривился Макар Иванович.
— Вот мы и решили, что вы, должно быть, занемогли... Как вам известно,— продолжал доктор,— послезавтра в городе Луцке состоятся торжественные похороны нашего славного писателя, который на днях умер. Почитая его заслуги на поприще украинской литературы, а также исходя из того, что нам нужны теперь, между прочим, и манифестации, которые свидетельствовали бы о нашем существовании, показывали бы широкой публике, что мы живём, наша громада постановила принять участие в этих похоронах делегацией и венком на могилу покойного. Венок уже заказан, и деньги на него постепенно собираются, но...
«Чего он хочет от меня? Не денег ли часом?» — подумал Макар Иванович и поспешил, доставая кошелёк:
— Прошу не забывать, что и с меня полагается часть на венок...
— Спасибо,— отозвался доктор, пряча жёлтую бумажку.— Собственно, дело не в деньгах, а в делегации,— продолжал он.— Мы постановили выбрать трёх: двух молодых и одного старшего. Громада наша, отдавая должное вашему патриотизму и заслугам, поручила мне просить вас поехать депутатом на похороны и отвезти венок, что я и делаю теперь с удовольствием.
Макар Иванович сразу испугался.
Может, это опасно? Но такие почётные приглашения приятно польстили его самолюбию. Да! Не ошиблась громада, называя его патриотом... Он так любит Украину и этот добрый украинский народ! Бедная, бедная Украина, чего бы он для неё не сделал!..
Макар Иванович совсем размяк. Он благодарил за честь, уверял в своём патриотизме, рассуждал о нехватке украинской интеллигенции и, наконец, обещал, договорившись с товарищами о своей роли, выехать завтра в город Луцк утренним поездом.
— А кто едет из молодых? — остановил он уходившего доктора.
— Семён Пилипчук с Андрием Гавриленко.
«Плохая компания», — подумал Макар Иванович, кривясь.
Доктор простился и вышел, пообещав через два часа прислать венок, а Макар Иванович остался в комнате.
Но не один, потому что и Хо проскользнул за доктором и затаился в уголке, откуда удобнее наблюдать за каждым движением тела и духа Макара Ивановича.
Макар Иванович прошёлся по комнате, потирая руки. Он доволен. Он всегда был уверен, что его заслуги как патриота не пропадут даром. Золото — везде золото. Он даже не удивляется, что из немалой группы граждан выбрали именно его депутатом на похороны. На такую честь он имеет право... Только... зачем те двое молодых? Они какие-то...