Увидев, как он с девушкой на руках бежит поперёк площади, она вдруг вскрикнула своему лакею:
— Ян! Живо! Живо! Беги, открой ворота и затяни этих двоих в сени! Живо, иначе их расстреляют на месте!
Ян вскочил с ключом к воротам и как раз вовремя втащил Калиновича и девушку внутрь. Едва скрипнул замок, запирая ворота, на площади послышались команды и топот целой роты солдат. Офицер, должно быть, ещё заметил Калиновича, убегавшего с площади, но не разглядел, куда именно он исчез. Подойдя к воротам того дома, где жила графиня, он приказал:
— Compagnie, halt!*
Рота остановилась. Офицер, подозвав к себе двух капралов, позвонил в ворота. Внутри было тихо, никто не открывал. Он позвонил ещё раз,
затем начал рукояткой сабли стучать по воротам и ругаться по-немецки. Наконец ворота открылись. В сенях стоял Ян в роскошной ливрее.
— Чем могу служить господину лейтенанту? — вежливо спросил он.
— Кто здесь живёт? — строго спросил офицер.
— Госпожа графиня М...
— Одна?
— Одна.
— Я видел, как сюда убегали мятежники, те, что стреляли с баррикады по императорскому войску.
— Господин лейтенант ошиблись, — вежливо, но решительно сказал Ян. — Госпожа графиня не имеет ничего общего с мятежниками. Действительно, я только что открывал ворота, но лишь для того, чтобы спасти жизнь одного императорского чиновника, которого мятежники хотели расстрелять в последний момент. Вот он!
И Ян, отступив в сторону, показал офицеру и солдатам на Калиновича, который всё ещё без сознания лежал на каменном полу сеней. Разумеется, от девушки, которую он вынес с баррикады, не осталось и следа.
— Прошу взглянуть, — продолжал Ян, наклоняясь над без сознания лежащим. — Под плащом — императорский мундир, на руках ни следа пороха, только чернила на пальцах.
— Todt?* — коротко спросил офицер.
— Нет, в обмороке. Кажется, получил удар прикладом по голове. Видите — цилиндр вмят.
— Gut. Ich werde es melden. Как очнётся — задержите его. Compagnie, marsch!*
И солдаты пошли дальше, а Ян запер за ними ворота. Всё это время он опасался, чтобы Калинович не пришёл в себя преждевременно и не разрушил своими признаниями наскоро придуманную историю. Теперь же он с облегчением вздохнул и поблагодарил Бога за то, что ложь победила.
VII
В этот момент Калинович застонал и открыл глаза.
— Где я? Что со мной? — спросил он, озираясь вокруг.
— Среди добрых людей, — сказал Ян. — Не бойтесь ничего, всё будет хорошо.
Калинович сел на полу и с изумлением огляделся. В голове шумело, воспоминания о пережитом ещё не прояснились.
— Где я? Кто вы? — спросил он, снова вглядываясь в Яна.
— Вы в доме госпожи графини М. Я впустил вас, когда вы убегали...
— Ах, да! А где же та девушка, которую я нёс?
— Наверху, у госпожи графини.
— Значит, она жива?
— Похоже, что да. Графиня приводит её в чувство.
— А уже не стреляют?
— Нет, всё утихло.
— А не будут нас искать?
— Уже были. Надеюсь, больше не придут.
— Были? Видели меня?
— Видели. Но вы не волнуйтесь. Ваш мундир, ваши руки — в чернилах, а не в порохе — убедили их, что вы не повстанец.
— Господи, слава тебе! — вздохнул Калинович. — Значит, теперь можно идти домой?
— Я бы не советовал. Сейчас ещё небезопасно.
— Ах, да, верно! Слушайте… гудит, трещит — что это?
— Ратуша горит. Солдаты стоят кругом и не дают тушить. Обыскивают дома. Побудьте здесь ещё немного, потом я провожу вас домой.
— О, спасибо вам! — сказал Калинович. — Но ещё я должен поблагодарить графиню за её доброту. Ой!
При упоминании о графине Калинович попытался встать, но почувствовал боль в пояснице и вскрикнул. Ян помог ему подняться, проводил наверх в свою комнату и, уведомив графиню обо всём, принёс ему стакан вина, сухари и фрукты. Калинович подкрепился и, сидя в кресле, пока Ян хлопотал у графини, пытался привести в порядок впечатления от недавнего ужаса. У него сильно болела голова, тупая боль в пояснице и общее оцепенение, как после тяжёлой работы.
В комнатке, где он сидел, было уже почти совсем темно. Вошёл Ян и поставил на стол две зажжённые свечи. Вслед за этим открылась дверь, и вошла графиня.
Калинович вежливо поблагодарил её за спасение, поцеловал руку и попросил позволения пойти осмотреть своё жилище. Графиня села в кресло у стола и внимательно осмотрела его с головы до ног.
— Вы чиновник? — спросила она с разочарованием в голосе.
— Да, светлейшая графиня, канцелярист при государственной бухгалтерии.
— Ваше имя?
— Степан Калинович.
— Во всяком случае, это очень достойно с вашей стороны — не побояться пожертвовать своим положением и жизнью ради борьбы за наши общие святые идеалы.
— Светлейшая графиня, простите, — сказал Калинович, — я вовсе не думал ни о жертве, ни об опасности.
— Ну, человек не думает, а идёт за голосом патриотического долга.
— Светлейшая графиня, простите ещё раз, — возразил Калинович, — я не следовал никакому голосу. Я вышел из канцелярии, когда туда попал снаряд и поджёг бумаги. Хотел пойти домой, но улицу загородили баррикадой.
— Но всё же вы встали в ряды защитников.
— Простите, мне жаль, но я должен снова опровергнуть вашу точку зрения. Я ни в какие ряды не становился, а забился в угол, чтобы пули не достали. Я человек невоенный.
— А эта девушка, которую вы вытащили из-под баррикады — не ваша сестра? Не товарищ по борьбе?
— Нет, светлейшая графиня. Я увидел эту девушку впервые в жизни и даже не знаю её имени. Догадываюсь, что она дочь моего коллеги Валигурского, который действительно стоял на баррикаде и стрелял, пока не погиб от осколка гранаты. Тогда она выскочила из какого-то укрытия, закричала: «Папочка!» — и сразу упала. Я видел, как на неё обрушилась повозка, и в тот момент, когда стрельба прекратилась, я вырвался из своего угла, вытащил её из обломков и понёс — сам не знаю куда.
Графиня нахмурилась и пристально посмотрела на него.
— Значит, всё это не из патриотизма?
— Нет, светлейшая графиня. Я никогда не вмешивался в политику.
Графиня как-то кисло усмехнулась.
— Разве это политика? Это же борьба за самые святые идеалы, за родину…
— Светлейшая графиня, я австрийский чиновник, а по происхождению — русин…
— Ah! Comment il est mal élevé!* — воскликнула графиня с выражением сильного разочарования, то ли к себе, то ли к Яну за креслом, а через мгновение добавила скучным голосом:
— Ну, хорошо, можете идти. Девушкой я займусь. На всякий случай, если вы были знакомы с её отцом, оставьте Яну ваш адрес. Может, она захочет вас увидеть. Adieu!*
И графиня встала, гордо подала ему два пальца, которые он поцеловал с глубоким поклоном, и вышла, шелестя платьем.
Прошёл месяц. Ратуша сгорела, а с ней и все бумаги госбухгалтерии. Калинович находился в невольном отпуске и ужасно скучал. Привыкший к лёгкой, но регулярной работе, он теперь не знал, чем заняться. Сначала, когда в городе ещё царила паника осадного положения, он целыми днями сидел в своей комнате, читал что-то, даже пытался писать стихи — и сразу всё сжигал. Позже, несмотря на слякоть и снег, он стал бродить по улицам и заметил, что его как-то слишком часто тянет на Трибунальскую. Были ли это воспоминания о тех страшных часах у баррикады, или что-то другое? Он убеждал себя, что имеет право хотя бы раз увидеть девушку, которую спас ценой собственной жизни. Но решиться позвонить в ворота гордой графини он не мог.
И вот однажды, как раз когда он собирался в очередной обход, в дверь постучали. Калинович замер от страха — он всё ещё опасался, как бы его не привлекли к ответственности за ту баррикаду. Он не знал, что делать: запереться и сделать вид, что его нет, или впустить незнакомца? Но дверь отворилась без приглашения, в комнату вошёл Ян в парадной ливрее и вручил ему благоухающий билетик.
— Госпожа графиня приглашает вас сегодня вечером, — сказал он, поклонился и ушёл.
Весь день Калинович провёл в странном волнении. Он долго бродил по улицам, избегая рынка и Трибунальской, несколько раз заходил в кофейню, читал газеты, но, ничего не понимая, отложил их. Наконец наступил вечер. Надев свой лучший наряд, он нанял извозчика — на улице было грязно, — и, подъехав к знакомым воротам на Трибунальской, позвонил. Ворота открылись. Ян проводил его на первый этаж в комнату графини.
В ярко освещённой комнате в кресле у стола сидела графиня, а рядом — бледная, хрупкая барышня, скромно, но элегантно одетая в чёрное платье.
— Пан Стефан Калинович! — произнёс Ян, вводя его в комнату, и удалился. Барышня, сидевшая у графини, нервно шевельнулась, будто хотела встать. Но графиня слегка протянула руку, давая знак сидеть спокойно.
Калинович подошёл и поцеловал руку графини.
— Панна Эмилия Валигурская, узнаёте? — сказала она с лёгкой улыбкой, обращаясь к нему.
— Если бы не слова светлейшей графини, то ни за что бы не узнал, — ответил Калинович и поклонился барышне.
Она встала, обошла кресло графини и протянула ему руку. Калинович с каким-то странным чувством посмотрел на эту тонкую белую руку, по которой нельзя было бы догадаться, что она так умело и ловко заряжала тяжёлые наполеоновские пистолеты.
— Позвольте, пан, — сказала она слегка грудным, но очень приятным голосом, — поблагодарить вас за ваш поистине героический поступок, спасший мою жизнь. Насколько я знаю от графини, это был вынужденный героизм. Тем хуже для вас, что вам попалась бедная сирота, которая ничем не может отплатить.
— Вы слишком низко меня цените, панна, если думаете, что я — ни в тот момент, ни позже — хоть на миг думал о каком-либо вознаграждении за этот поступок. А теперь, впервые видя вас, я действительно счастлив, что мой невольный поступок спас жизнь такой достойной и прекрасной девушки, как вы.
При этих словах панна покраснела и смущённо взглянула на графиню, а Калинович тоже покраснел и опустил глаза.
— Il n’est pas si mal élevé, comme j’avais songé* — сказала графиня, гладя панну Эмилию по голове.