субстраховку.
— В смысле?
— В смысле кранты.
Я многозначительно взглянул на жестянку, которая "колебалась" возле двери, и та притихла.
Пузырьки выходили из дядьки. Он думал о мамзеле и о том, стоит ли она смерти. Я тоже размышлял о ней, то есть о том татуированном типе, которого недавно согнал с его законного места, то есть о том — а что, если вдруг вернётся?
Чтобы эта мысль не прописалась у меня на лбу, я изо всех сил начал вспоминать, есть ли слово "квасить" в значении "употреблять алкогольные напитки" в словаре Л. Ставицкой.
— Скинь одного нуля, — наконец услышалось напротив.
— Не, — решительно оттолкнул я.
— Такого базара не было, — набирался он решимости.
Мне почему-то привиделся за витриной еврейский базар, который полвека назад бурлил послевоенный, голодный, злой, и даже вспомнились разговоры, что там торговали пирожками с человечиной; и когда ели, все ли догадывались, из чего они сделаны?
— Ну, как не было, так и не будет, — поднялся я, отодвигая фотографию. — Я выйду, а ты согласись, согласись, не спеши сразу за мной.
Я сделал первый шаг и уже оказался по ту сторону от него. А тот послушно уставился в пузырьки, я слышал, как они шипят, ещё и тогда, когда шёл по улице.
Страшненький суд
Колодец прислушивался к разговорам, лучшего уха на Руси не было — лишь когда ведро ударит, расплескав слова, однако они быстро затихали:
— Не просто так соблазнил, он же с ней сначала встречался, — вела Марина так уверенно, будто с ней, — и обещания были. Там про брак, про венчание, как начнёт, бывало, — загрустила она, — расписывать, какая служба пышная будет...
Все трое задумались. Даже колодец. Потому что каждая думала, что у её дочки пир будет лучше, чем у матери. Свадьба — это что? Как ни швыряй деньги — одинаковее не сделаешь. Потому что пошло такое — напиваться. Раньше на Руси такого и не слышали. А вот венчание... Это рай.
Женщины у колодца забыли про вёдра, которые собрали их тут всех.
— Неужели ещё есть такие, — загрустила Екатерина, словно их, таких, уже и не было. Для которых нет ничего святого, даже церкви. — Как его? Денис?
— Вот клянусь, что под венец обещался, — шептала та самую правду-правдивейшую, потому что она вот только что навернулась ей возле колодца и была лучшей из правд, которые Марина знала — женщина вся была опоясана ею, как вот этой плахтой.
— Откуда ты в этом уверена? — тихо шепнула и Оксана, однако колодец расслышал. — "Уверена, уверена, уверена", — закружилось в нём, пока не донеслось до воды, куда погрузилось.
— Люди говорят.
Поскольку вся троица была такими же людьми, то кто ж теперь возьмёт под сомнение? То, во что бы он, сомнение, уже и сам поверил.
— Так она, дурочка, поверила? Неужели Елена такая простушка?
— Хуже, он её обманывал, и видит, что она не поддаётся, тогда он тут же, придя на вечерницы, начал подкатывать к Приське — да так, чтобы Елена всё это не только знала, но и сама видела. А потом, уж ревнуя, и согласилась с ним встретиться ночью вот тут, неподалёку от колодца, ночью, так, чтобы никто не видел. Мол, поговорить надо. А сам взял и взял с собой сковороду да и спрятал её под жупан, а девушка-то про это и не знала. Она ж приходит, Оленька, чтобы поговорить — вот так подходит, вот так встаёт. Ну, про то, про сё. А он вдруг как выхватит ту сковороду, да как не ударит девушку ею по голове.
Не только колодец, но и вся Гетманщина затаила дыхание. Земля, которая многое знала, и хотела ещё больше, и насторожила все остальные свои колодцы и копанки — да и кладки, что над реками и озёрами, не упустили того услышать:
— Упала, как мёртвая, а ему того было мало, он живо с неё одежду срывает и приступает, ага.
Обесчестил. Уже когда она очнулась, то не смогла отбиться от ирода. И вот так бесчеловечно поразвлекавшись, бросил он её, бедняжку, возле обрыва, а сам скорее домой и дальше спать, будто и не вставал. А её отец искал, нашёл и из этого колодца водой отливал — из этого ведра.
Так тихо стало, что колодец впервые расслышал: тучи шуршат небом.
Бабы не смотрели друг на друга, а все в сторону, чтобы не встретиться взглядом, потому что что-то возникнет; каждая ведь знала о таких вещах и не хотела, чтобы другая хоть почувствовала, они так замолчали, что Марина испугалась:
— И вот суд, надо допрашивать свидетелей, а свидетелей нет. Разве что этот колодец, что рядом был, но ведь его в суд не приведёшь.
— А если и приведёшь, что он там скажет?
— Ну и суд видит, что дело вроде и простое, но и сложное одновременно. Особенно насмешила та сковорода, на которой настаивали истцы — которую тот Денис притащил на свидание. А родители ответчика Дениса вопят в один голос:
"Какая ещё, ради Бога, сковорода? Причём тут она?" — и чуть ли не в глаза смеются.
— "Это она всё выдумала, это она его оговорила, потому что замуж за него хочет. Сковорода!"
И все крестятся и клянутся, а особенно на Евангелии...
... Кареглазый вечер падал на массив, васильковая луна с неба заглядывала в контейнер — как там не было ничего съестного даже для самого настырного бомжа, то что могло светило там интересного увидеть?
Три тётки с мусорными вёдрами замерли рядом, не дойдя, прислушиваясь к последнему звуку, что прозвенел между ними, не веря ему — что оно уже давно отзвенело в мусорном баке, улёгшись там, где ему и положено.
— Ну? — первой не выдержала Оксана Сергеевна, учительница на пенсии, потому что она тоже знала разные истории из своей педагогической практики, которые, правда, ни разу до суда не доходили.
Марина Петровна почувствовала, что пауза не может длиться дольше, чем ей самой хотелось бы.
— Единственное, что обидно, так это то, что бедной девушке жизни не стало. Все ведь узнали. И не так за то, а за то, что зря узнали — ничего же доказать не удалось, так и вышло, что она дважды дура, а?
Женщины поникли; хуже, чем баки, что выстроились наготове, почему-то два дня уже не тронутые мусором — и потому не травило его своими испарениями, которые вот-вот начнутся, наверное, с трёх вёдер, вынесенных соседками.
— И что, этот Дениска так и отмазался? — всплеснула Екатерина Ивановна, если бы они не держались за вёдра. — Вот так ему ничего и не было?
— А что ему будет, как отец Оленьки и убивался, и умолял не делать кривды, что даром судились, а суд взял вот так и всё отклонил.
Особенно в том месте, где Оля настаивала на сковороде как орудии насилия, потому что уж слишком неправдоподобной такая деталь в её рассказе была — ну стал бы это кто-то по микрорайону со сковородой носиться, идя на свидание? Вот ведь деталь, а как хитро её тот Дениска продумал, потому что возьми он туда с собой что-то другое, то оно бы не так смешно для суда выглядело.
И вот приводит отец дочку свою домой, и сидит вот так и думает, как им дальше жить. Это ж как теперь ему, а особенно ей — как на улицу теперь выйти? Это ж его теперь на работе затюкают. А Оленьку? Как ей в школе порог переступить?
Луна начала прятаться, а поскольку был вечер, то не нашла куда, и позор, что возник на земле, заставил её бледнеть. Что если бы такой Денис попался вот тут среди трёх женщин, или ещё кто такой, то они бы его затюкали вёдрами, всё равно, полными или пустыми.
Особенно Екатерина Ивановна, она всю жизнь была домохозяйкой и потому никогда не знала, чем такие истории заканчиваются — и очень хотелось ей завершить хоть одну собственноручно.
— И это всё? — вздохнула она к своему ведру.
Но не такая была Марина Петровна.
— Нет, потому что главное ещё впереди. Загрустил очень отец: "как же моей Олене дальше жить? Мимо улицы мимо людей ходить? Где ходит Денис и его родственники, страшно от этого радоваться?" Это ж надо теперь куда-то дом менять, переезжать, школу, работу, знакомых — всё начинать сначала.
Пока ему та самая сковорода не подсказала.
Марина Петровна решила уже не делать пауз, потому что быстро вечерело, быстрее, чем она рассказывала:
— Так, так, сковорода, он теперь сам выбирает у себя самую тяжёлую, какая у него ещё была, с ручкой такой. Тогда хорошо её скребёт, моет и не может дождаться следующего проклятого дня, какого такому человеку, как он, стыдно выйти на улицу. А особенно девушке. Вот он и говорит ей:
"Оленка, ты побудь, я в магазин, за хлебом".
А сам и выходит, и вот так под пиджак за пояс сковороду засунув, чтобы никто их обоих не видел, боком, боком, идёт по улице — потому что это было такое время, когда ещё все на работе, а школьники уже из школы пришли. Где вместо наук они узнали очень, очень смешную историю, как девочка Оленка пыталась доказать свою честь в суде.
И вот отец приходит не в хлебный магазин, а в тот нужный ему дом и поднимается на тот этаж. И вот звонит, и открываются ему двери, и кем? Тем самым Дениской, который не успел удивиться, как тот отец его сковородой по голове — бух! Падает Дениска, а отец заходит в квартиру и видит, что там никого нет — тогда он закрывает дверь, тащит того Дениску на кухню, там завязывает ему полотенцем рот, чтобы не кричал. И берёт...
Тут ей не хватило воздуха, потому что оно было вечернее и незаметное. Для дыхания.
— Ну? — в один голос не дали ей передохнуть подруги — они дружили так давно, что ни разу не выносили мусорного ведра, чтобы не встретиться у бака.
— Так вот он, как отец, берёт того Дениску за ногу и расшнуровывает ему одну кроссовку, тогда берёт вот так и вытягивает оттуда один шнурок — тогда берёт ему вот так расстёгивает штаны, спускает их; тогда берёт и всё то, что там в штанах у парня прячется, берёт вытягивает через ширинку и вот так туго перевязывает. Тогда берёт салфетку, чтобы не было на ней отпечатков пальцев, берёт вот так ею с кухни острый нож — и вот так — раз! — и всё это одним махом отрезал!
Луна дёрнулась, беззащитная, на небе.
Потому что три вёдра, выпущенные на асфальт одновременно, звякнули терцией. Когда звуковые круги улеглись даже в пустых мусорных баках, Марина Петровна ещё несколько раз рубанула ладонью воздух, показывая ею. И каждый раз её подруги хватались затыкать себе рты, хоть они и без того были немые.
— Как отрезал? — пыталась опомниться первой Оксана Сергеевна, потому что она была пенсионной учительницей. — Вот так... как отрезают евреи?
— Вот так, как отрезают украинцы — по самый корень, ну, под шнурок, значит. Тогда отец снова засунул за спину под жакет сковороду, закрыл салфеткой дверь, тихонько купил хлеба в магазине и пришёл домой обедать. Его дочка Оленка, хоть он ничего ей и не сказал, всё поняла, потому что это уже не был тот отец, который был на суде, а уже сам был такой, как суд.
И вот начинается страшная паника, какой ещё не было, потому что это шутка ли — такое отрезать и собакам выбросить? Что теперь уже родственникам Дениски надо подавать в суд.