Рвения добавил инвентарь — ведь пол был вымощен чугунными плитами и эффектно отдавался эхом:
Что первый стрелец
Ой, славный львовянин,
Казак-молодец.
Не знаю, почему так, однако именно по этой фразе по лестнице спускалась завкафедрой Лариса, нас всех она под маской не узнала или сделала вид, однако, поскольку на ней самой никакого грима не было, то ей почти удалось выйти на улицу — в этот момент студентка Сидоренко выхватила у "цыганки" рогач (настоящий, из научной коллекции) и неожиданно кинулась догонять свою молодую начальницу, и вот что удивительно — первый же точный удар метнул ту вперёд, прибавив скорости, и чтобы нанести второй, студентке пришлось немало побегать, чему не мешали её "цыганские" лохмотья, постоянно путаясь под ногами.
Дал козе духу,
Попал козе под правое ухо!
Мы рванули следом, а за нами ещё большая толпа желающих посмотреть, не понимая, что это вовсе не представление.
— Лярвиса! — кричала Сидоренко.
Так же ошибались многочисленные прохожие, ведь беглянка уже была заляпана красным гримом и неслась практически вслепую, отмахиваясь портфельчиком, разбрасывая бумаги, траекторию побега очерчивали яростные удары рогача, процессия неожиданно быстро домчала до троллейбусной остановки, и очередной мощный удар сбил Ларису с ног.
Тут коза упала,
Неживой стала.
Из левого уха Потекла макуха.
Ой, тыц, коза упала,
Хвост задрала!
Там на Сидоренко навалились колядники и принялись отнимать паучьего экспоната, однако та бешено сопротивлялась, а вся троллейбусная остановка хохотала, радуясь такому чрезмерно энергичному исполнению. Хотя до некоторых постепенно доходил его настоящий смысл.
Всё остальное вертелось вокруг неживой, залитой кровью завкафедры, то нападая на рогача, то шарахаясь от него, одинаково заслоняя манёвром жертву. И тут до меня дошло, что именно я инициатор создания ансамбля, хотя кафедра наша и не была фольклористической, не помню, может, и не эта мысль подтолкнула меня к решительным действиям; однако именно я сумел вцепиться в окровавленное рогатое орудие мести; студентка отчаянно дёргала, Лариса отчаянно окрашивала снег, отползая.
Подкатил, скользя, троллейбус с перепуганным водителем и пассажирами, которые таращились на кровавый танец. Неожиданно для всех неживая Лариса вскочила на ноги и прыгнула в салон, Сидоренко выдрала у меня рогача и добила бы её, наконец, однако я схватил её за ноги, и мы покатились отвратительным истоптанным холодным месивом, а рогач яростно ляскал по булыжникам, не имея иной жертвы, рвался туда, где уже боком отъезжал переполненный пассажирами и ужасом троллейбус.
Ой, встань, коза,
Да встряхнись!
Да и по всему дому,
Весёлому,
Да и развеселись!
— ... я требую от вас прежде всего чётких рабочих планов, а также тщательной отчётности. И если кто-то думает, что в библиотечный день может шататься по магазинам или по кофейням, то напомню таким: в каждой библиотеке в карточках фиксируется дата получения книг абонентом, — поучала нас новоинка-рнованная докторица наук Лариса Шевко, прикрывая гематомы. — Так что, понимаете, нетрудно проверить ваши посещения и качество научной работы.
Не знаю, как кому, а у меня всё это время очередных собраний в голове гудел один и тот же куплет.
Так, что мои губы дёрнулись:
Го-го-го, коза,
Го-го-го, серая,
Ой, разгулялась,
Что и кафедра шевельнула ртами:
По всему дому,
Товарищескому,
Развеселилась.
Джазовая Леся
— Я же говорила, надо краски греть, — вздыхала она, но никто не хотел слушать, все были радостные и не хотели проблем. Ей даже послышалось, что кто-то в ответ прошептал: "Лярва".
Прикосновение колонкового кисточка к бюсту возбуждало, если бы вокруг не было столько людей, особенно фотографов, а особенно, если бы кисточка не липла. Холодными красками, ведь все они содержат в себе клей, чтобы держаться на грунтованном картоне, например, или полотне. Однако картон или полотно не имели нежных рецепторов и не чувствовали холода.
— Щекотно, — шептала, улыбаясь к присутствующим, ведь как же без улыбки, когда художник прорисовывает тебе грудь? Из одной груди делая яблоко соблазна, а из другой — голову Евы, композиционно соединив всё это райскими кустами и опутав змеем, рождая единственное желание: быстрее всё это пережить, забрать гонорар и смыть всё, кроме него.
Даже страстные софиты не способны согреть, ведь тонкий окрашенный слой сох, натягивая кожу. Впрочем, кого это волновало? Отношение к натурщицам во всём мире одинаковое, даже если ты не натурщица.
"Козлы, не догадались взять грим, он же не хуже", — Леся злилась, собственно, на себя, ведь это она не догадалась подсказать менеджерам, а теперь должна была любезно улыбаться, притворяясь равнодушной перед телекамерами, и думать о том, что раньше натурщиц перерисовывали на картины, а теперь на живую плоть, лишь бы привлечь внимание прессы к этой гончарной инсталляции, чтобы это было крупнейшее керамическое событие года, разумеется, все телеканалы покажут такое чудо. Слава Богу, лицо было густо расписано христианской символикой, то есть рыбами, так что и родная мама не узнала бы.
"Хорошо, что не облепили глиной, не посадили в печь", — улыбнулась она неподдельно, и несколько фотокамер тут же блеснули, фиксируя. Когда она вышла на подиум, то избавилась от всех нареканий — весь зал взглядами прожёг её, а не только согрел.
... Позади хлопок дверей маршрутки, впереди скверик, которого она всегда остерегалась, хотя происшествий тут не случалось. А теперь какой-то депутат додумался устроить детскую площадку с лавочками, и Леся увидела типа, который делал вид, что сидит, курит сигарету, то есть изо всех сил старался не привлекать внимания. Нужно было спешить, чтобы в выпуске новостей успеть увидеть себя, неузнанную за живописным совершенным камуфляжем, ведь где же ещё рассмотреть себя всю, как не в телевизоре? Спешила, и уже скорее почувствовала, а не услышала шаги, оглянулась, увидела, что тот догоняет с кошачьей пластикой, а, встретившись взглядами, перешёл на нормальный шаг.
— Так ты мне и не скажешь? — услышала запыхавшееся, нет, взволнованное, он возбуждался, почувствовав её страх, и потому завоёвывал ситуацию.
— Что я могу сказать? — прибавила шагу.
— Ну, например, который час, — он догонял, — бляха, тут так поздно, а ты, бляха, тут ходишь, и что, не страшно одной?
— Я не бляха, — неожиданно ответила она и прижала к себе сумочку.
— С юмором, — критично, с нажимом ответил, ухватил за локоть. — Ну что ж, — вздохнул, — с юмором, так с юмором.
Дёрнул к себе, но она вырвалась и побежала, если это вообще возможно на десятисантиметровых шпильках.
— А ты резвая бляха, — юмор проснулся и у него, ведь впереди было с полсотни метров темноты, и он отбросил сигарету — теперь ему нужны были обе руки, догнал, левой схватил, а правой замахнулся ударить; именно тут каблук у неё скользнул, её закрутило, сумочка с размаху угодила в него, и неожиданно она почувствовала, а не услышала, как тот упал. Оглянулась и действительно, он пытался подняться, хватаясь за висок.
Леся ощупала сумочку, и было за что: косметичка, пудреница, а главное — немаленькая связка ключей; конечно: от квартиры, от студии, от почтового ящика можно не считать, ведь в целом выходило немало.
"Бляха, не может быть", — взвешивала она их в руке, боясь снова наступить на предательский каблук.
А ночной незнакомец уже поднимался, лапая правой рукой себя за карман, но куртка на нём была слишком тесной, чтобы сразу достать нож.
— Ах ты лярва, — прохрипел он и сделал шаг, ведь нож-выкидушка уже оказался у него в ладони, — лярва сраная.
Леся отмахнулась рефлекторно, а получилось наоборот — сумочка будто примагниченная снова шлёпнула в знакомый висок, и девушка с удивлением смотрела, как немаленький мужчина, потеряв равновесие, безвесомо отлетает и обретает вес лишь тогда, когда спиной врезается в твёрдый ночной асфальт. Откинулся он картинно, раскинув руки. Когда пыль улеглась, всё вокруг затихло.
Или затаилось? Леся оглядела окружающие сумерки, однако, кроме безразличных деревьев, свидетелей не стояло.
Она бы убежала, но заметила, что он вовсе не дышит. Двигалась лишь струйка крови под закатившимся в никуда глазом, и у Леси будто каблуки отпали; увидев труп, она почему-то решила найти документы, подтверждавшие, кто он такой; она вывернула верхние карманы и нашла всё что угодно: жидкий гребешок, нож со страшным лезвием, цепь, пакетик, тюбик клея "Момент"; она хаотично искала бумажки, которые помогут найти родственников погибшего, чтобы сообщить о смерти близкого человека; она боялась, что милиция всё перевернёт, травмирует психику несчастной семьи, и этим людям проще будет объяснить лично: это была самооборона, простая самооборона, а не наоборот.
Она стащила с него куртку, но и внутри ничего похожего на документы не было; расстегнула и стащила брюки, ведь иначе влезть в тесные карманы было невозможно, однако нигде удостоверения личности не нашла; когда она стащила и рубашку, то увидела татуировку. Ничего себе, такая себе кожаная инсталляция в кельтском стиле, псевдорослинном, неожиданном, как про ночного мужчину.
"Вот тут, на плече бы немного продолжить линию листочка, то есть закрутить его к шее". Подтянуть к ручейку крови, согласовать направления линий...
В этот момент труп затрепетал и открыл глаза, о, это жуткое движение зрачков, которые быстро начинали фокусироваться.
— Лярва, — яростно простонал он, шаря руками по асфальту равновесие или нож, но быстро перестал бороться с земным тяготением и решил перевести дух.
— Я? — переспросила она, но ответа не дождалась.
Взяла тюбик с клеем, выдавила мужчине на плечо и завершила татуированный завиток на плече, отступила, полюбовалась. Клея оставалось слишком много. Вылила и на голову и начала делать "ирокеза"; гребешок скользил по густым волосам, торча, вонзаясь смрадом в ночной воздух; густой дух вошёл в ноздри раненому и, как ни странно, успокоил. Леся быстро стащила с него трусы и наирокезила всё, что было, то есть вышел куцый кудрявый гребешок, который визуально остроумно удлинил половой орган до пупка.