У меня никакой родни нет. Я сирота.
— И сами живёте тутоньки?
— Сама живу.
Кажется, так уж немного они разговаривали и мало что друг другу сказали, а времени прошло много. Звёзды всё легче и легче мерцали, словно всё дальше входили в синее небо; стало свежеть, с Днепра потянул ветерок и с того берега принёс ароматы цветущих тополей. Ни казак, ни Галя не заметили, что уже близко рассвет, а надднепровская чайка почуяла и пронеслась с криком над Днепром.
— Прощайте! — промолвил казак.
— Прощайте! — промолвила Галя.
И пошёл казак дорогой в город.
А Галя, проводив казака глазами, ещё долго провожала его мыслями, пока не задремала коротким сном до утра тут же, у окошка, склонив головку на сложенные рученьки.
Когда она проснулась, лучезарный солнечный луч неожиданно ударил ей светом в глаза — она проспала утреннюю зарю — вот тебе на! И Галя засмеялась невиданному случаю, и начала спешиться на работу, и, умываясь, уронила ковшик с водой нечаянно, и вёдра опрокинула невзначай, и всё смеялась сама с собой, потому что, видите, всё так неожиданно выходило, нежданно, нечаянно, сразу...
Быстро шла Галя на работу, а ещё быстрее билось сердечко, а ещё быстрее роились мысли... Представлялся ей одинокий весенний вечер у окошка, её собственная одинокая песенка, весенняя теплота и мгла, и свежесть, и звёзды мерцают... и вдруг заслонённый свет в окошке, и молодой казак... так вдруг-вдруг... так неожиданно!
В тот день Гале пришлось работать в огороде вместе с другой молодицей, с которой она и прежде иной раз вместе работала и разговаривала о людском горе и напасти, делилась тоской, утешала беду.
— Хоть ложись да помирай! — говорит та молодица, как они взялись полоть.
— О, что вы это говорите, милая! — воскликнула Галя.
— Что ж я говорю! Что есть, то и говорю!
И вправду, той молодице уже не суждено было по росе пройтись — сухая, бледная, измождённая.
— Нет, нет! — говорит Галя, — вы не печальтесь! Кто знает, что выйдет? Что будет, выпадет впереди!
— Что ж будет? Выпадет? — подхватила молодица. — Ничего, кроме беды и горя!
— Ой, нет-нет! — вскрикнула Галя, — всё может быть... всё! Не ждёшь совсем, не чаяшь, не снишь и вдруг неожиданно-нечаянно...
И Галя бросила полоть и оглянулась кругом, словно вот-вот готова встретить что-то неожиданное.
— Эге, будет тебе: беда да ещё с избытком! — промолвила молодица.
— Чего-чего не бывает! — защебетала снова Галя. — Всё случается! Всё может быть!
И Галя посмотрела с улыбкой на солнышко, что играло над нею, словно думая: "Скатись ты сейчас на землю, ясное солнышко, так я не удивлюсь теперь, даже рученьки подставлю, не боюсь!"
А молодица сказала:
— Полно тебе, девица! Ты расскажешь такое, что на вербе груши, а на сосне яблоки растут!
И вечером дома, сидя у своего окошка, Галя думала о том, что всё может быть и случиться, что всего надо ждать неожиданного и нежданного, и улыбалась, и, казалось, смело и весело ждала всего этого; да как привиделся высокий силуэт на дороге к хатке, Галю охватило то жаром горячим, то зимним холодом. И чем ближе подходила высокая фигура, тем жар сильнее её охватывал, а холод зимней. И когда вчерашний казак стал у окошка и сказал ей "добрый вечер", Галя в ответ ему едва вымолвила своё "добрый вечер".
На этот раз казак не спрашивал дороги, а подошёл как знакомый, гуляя, и повёл разговор о том, что за город Киев — красивый и большой, и рассказал, что он недавно сюда приехал с товарищами всякие дива посмотреть, повеселиться и что очень рад этому, что приехал...
И вправду видно было, что казак рад. И Галя радостна.
Потом он рассказал, как впервые приблудился к зелёному лугу. Товарищ, видите, назначил ему под городом, где встретиться, да он, ища товарища, не нашёл — заметил луг, Днепр, — захотелось ему вдоль Днепра по лугу пройтись, он и пошёл, — и видит — хатка, и подумал: чья это хатка тут стоит? И услышал Галину песню, — слушал-слушал да и подошёл к окошку...
И хоть казак не добавил, что он рад, что подошёл к окошку, только это и без его слов было видно. И Галя радостна.
Потом он рассказал, что он тоже сирота, тоже нет у него рода и племени, что он казак из далёкого села Глыбова, зовут его Михайло Нарада (тут он спросил, как зовут девушку, и девушка ему говорит "Галя"), что село его большое и богатое, там две церкви у них, хаты всё славные, вперемежку сады; село на горе, а под горой тот же Днепр шумит, что и под Киевом; что люди у них все хорошие, девушки искусно и красиво вышивают сорочки.
Галя слушала-слушала-слушала, и поздно они расстались. И Галя не уснула этой ночью, а просидела до утра у окошка, и так ей явственно, словно во сне, виделось большое белое село на горе, в зелёных садах, две церкви высокие с золотыми крестами, синий Днепр под горой; снились люди там с такими уж привлекательными лицами, каких она никогда ещё не встречала; девушки такие нарядные и милые, каких она ещё отроду не видела. И словно весенний, тихий, душистый вечер и далёкое село снилось ей без гомона, без шума, — хоть живое, — и ничего не слышно было нигде, кроме как билось своё собственное сердечко сильно.
Казак начал приходить каждый вечер, и у них велась беседа и разговор почти до рассвета. Галя уже знала, что казачий дом стоит неподалёку от церкви, из окошек видно Днепр и далеко горы кругом и рощи, что у него сад большой и есть у него тоже пасека...
И узнала Галя также всякие разные и многие тревоги и радости, и тоску, и счастье, доселе ей неизвестные.
С той поры, как она неожиданно познакомилась с казаком, Галя всё ждала чего-то особенного, смело и весело ждала она, да вместе с тем узнала, что значит ждать ожидаемого. Сначала она сидела у окошка и ждала, а потом уже стало невмоготу сидеть спокойно, когда душа её вся волновалась, сердечко билось и дух захватывало — она начинала ходить и прохаживаться по лугу, срывала цветы, что попадались, с жадностью вдыхала их аромат, словно лекарство от нетерпения — то шла в эту сторону, то в другую, то стояла на одном месте, пока казак Нарада не появлялся на дороге.
Однажды вернулась она с работы и застала казака уже на лугу возле хатки, и сразу он ей говорит:
— Я собираюсь домой ехать.
Галя побледнела, вспыхнула и снова побелела и ничего не смогла ему ответить.
— Галю, будь мне женою да поедем со мной, — говорит казак.
И тогда Галя ничего не смогла ему сказать. Но вскоре зато как она щебетала, плакала и смеялась, краснела и бледнела от своего счастья.
И в первое же воскресенье после того вечера Галя в свежем венке, рука с рукой с казаком Нарадой, пошла в церковь раненько, без подружек и без сватов, без родни и без друзей, вдвоём сами, и повенчались себе любо.
И в тот же воскресный вечер из Киева выехал славный новый воз, запряжённый двумя могучими волами.
На возу сидел красивый молодой казак, которому, видно, хорошо было жить на свете, а возле него совсем-совсем близко сидела молодая казачка в белой намётке, — о, какая же хорошая, счастливая казачка! И поехали они дорогой в село Глыбов.
V
Над Днепром, возле гор, есть много каменных пещер, и в одной такой пещере собралось девять братьев-молодцев. Кто лежал, кто сидел; курилось несколько люлек... У! Какие же кругом скалы и шпили! Днепр прорывается, разбивая кручи меж них, и грохочет по камням и высоко плещет, перелетая через них. Ясное небо отражается в его волне, бьющей и скачущей, крутится и вертится. Кроме ясного того неба наверху да грохочущего Днепра внизу, за шпилями-скалами вокруг видно ввысь далеко тёмные рощи, позолоченные искристым солнцем.
Старший брат и всем атаман сидит, люлька его погасла, и смотрит он в землю, и нет на его лице ничего, кроме обычной печали да силы.
А другие братья не так: один деньги считает, а возле него другой смотрит будто с гневом, будто с гордостью на них; третий опять тоже смотрит, и то ли он сомневается в чём-то, то ли кается, кто его знает; один, кажется, спит, отвернувшись от всех к стене; другой лежит, глядя в потолок, закинув руки за голову, словно решивши уже со всеми скучными докучными мыслями навеки; двое курят люльки, люльку за люлькой, только вылетает искра да дым вьётся и повевает своим облаком невесёлые их лица; самый меньший (младший) сидит у входа в пещеру, и с первого взгляда на него видно и ясно, что полна его кудрявая голова грустными мыслями, а сердечко бедное полно тоски и ещё горшей печали.
А в пещере ни золота, ни серебра, ни каменьев драгоценных. Гола, серая это пещера и более ничего.
Холодно там, жёстко, трудно там приклонить голову.
Вечер наступал тихий и розовый. И всё розовело: каменные шпили, грохочущий Днепр внизу, далёкие тёмные рощи на вершинах горных и быстро пролетевшая пташка над Днепром. Лесная берёзка лёгким ароматом откуда-то повеяло, и глаза не находили вокруг, где могла бы вырасти она, нежный цветок на диком камне.
Средний брат, что, казалось, спал, вдруг поднял голову и промолвил: "Не пора ли?"
Все оглянулись, и два голоса ему ответили:
— Ещё не пора! Ещё рано!
Средний брат смолк и снова отвернулся к стене, снова будто заснул.
Розовый вечер разгорался и разгорался пылающий, — потом начал темнеть и темнеть; месяц показался из-за горы вершины, и заблестели звёзды на небе.
— Пора, — говорит старший брат и встаёт.
В одно мгновение все они были на ногах: пещера опустела. Быстро, ловко пробираясь по шпилям, по скалам, братья исчезли за ними.
VI
Едут казак с казачкой домой. О, весёлая, весёлая дороженька!
Куда ни глянь — всё цветёт и благоухает, о чём ни подумай — всё любо, да мило, да ясно!..
Как теперь всё хорошо: и вспоминать прежние беды и несчастья, и забежать мыслью вперёд, в будущность радостную! Разговаривали они о том, как будут жить вместе, как будут хозяйничать вдвоём.
— Будем жить сами вдвоём, — говорит казачка, — ведь у нас никого нет!
И две пары самых счастливых глаз встретились между собой. Как вдруг что-то болью кольнуло в сердце казачку — она изменилась в лице и промолвила:
— А где мои братья теперь? Где братья? Живы ли?.. — и слёзы потекли по её счастливому личику. Теперь уж было к кому прижаться, к кому головкой припасть.