В отблеске спички он не замечает Нину, которая сидит на табуретке под фикусом, только на третьей затяжке он видит её, хочет выйти, но жаль недокуренной сигареты.
– Володя, я бы хотела только спросить, только спросить...
– Не забывай – мы поссорены, – напоминает он ей или самому себе?
– Хорошо, поссорены. Только спросить... Меня мучает одно – как будет полное имя от имени Соня?
Владимир останавливается на пол-затяжке.
– Так и будет – Соня.
Нина не соглашается:
– Не может быть. Ну как же полное имя? Соня Ивановна? Соня Отчество?
– Действительно... – задумывается Володя, но вовремя опоминается. – Да какое это, в конце концов, имеет значение?
– Никакого. Никакого. Но из головы не выходит.
Володя осеняется:
– София!
Пауза.
– София!
– Спасибо... фух, мне аж легче стало. Володя, прости...
– Ничего, говори, говори... – говорит он, ведь сигарета скоро должна закончиться.
– Те деньги – пятьдесят и сто семьдесят...
– Тебе – жалко?
– Да мне их не жалко, не жалко. Не жалко. Другое, меня другое мучает: о чём ты с ней говорил?
– Началось. Какое тебе дело? Это – моя личная жизнь и прошу туда не лезть.
Неожиданно Нина улыбается:
– Ты меня не понял: ты мне за всю нашу жизнь сказал меньше слов, чем ей по телефону.
Молчание тянется, потому что Нина хочет заплакать.
Слышно, как на кухне капает кран.
– О чём ты с ней говорил?
– Что, я должен всё это тебе сейчас и повторить?
Нина топнула по балкону:
– А хоть бы и так! Не забывай – я тебе ещё жена!
– Мы с тобой – полгода как развелись.
– Это было фиктивное, фиктивное, фиктивное разведение! Для ЖЭКа!
Володя почти докуривает свою бесконечную сигарету.
– Было фиктивное, а стало... дефективное.
– А ребёнок клубники не ел, а ты – по телефону... Плачет.
– Не "клубники", а земляники.
– А деньги, что мы начали на кооператив собирать, – где они? – вдруг сухо напоминает Нина.
– Или – суницы?
– Мер-р-з-завец!
Голос сына звучит из комнаты, будто это назвали его:
– Мама!
– Сейчас!
– Не "сейчас", а иди сюда!
Нина быстро вытирает отсутствующие слёзы, ещё быстрее сын ей напоминает:
– Ну? Ты же мне обещала. Не унижать собственного достоинства!
– "Собственного достоинства!" – поправила она. – Так правильнее, Вова?
Тот так и не докуривает.
– Ну всё! – давит сигарету. – С меня хватит!
Однако этого хватает только для сигареты.
Все разбегаются.
Запахи меняются: теперь пахнет не вокзалом, а тёплой едой, зовущей в гостиную, где хозяйничает Христина Свиридовна:
– Когда-то вся эта квартира принадлежала нам. То есть только мне и моему мужу.
– Ой, как здорово! – хлопает в ладоши Соня.
Женщины чистят овощи под краном. Нина чистит свои на столе.
Христина Свиридовна пускает воду сильнее.
– Потом её хотели отобрать. На уплотнение жилплощади. Представь – бельэтаж! Муж ходил, добивался, и её нам оставили.
– Тогда тоже было плохо с квартирами? – удивляется Соня так, будто сейчас легче.
– Но мой муж уже тогда был красным профессором, дочка.
От последнего слова Нина останавливается чистить.
Женский разговор течёт медленно, однако руки их с бешеной скоростью шинкуют овощи.
– Он был учёным? – интересуется Соня. – Мне Володя ничего не рассказывал, мой.
– Он был красным профессором, – гордо вздыхает Нина.
– Сначала не был. Сначала он работал комиссаром. Но ему предложили... Кто так чистит картошку? Он – согласился. Ему было очень трудно, но потихоньку привык, втянулся, вошёл в суть... И квартиру не отобрали. Это я тебе рассказываю, чтобы ты знала про нашу семью.
– Как интересно! – чистит Соня.
– И Володя наш – в него. Он уже эМНееС. В деда.
– ЭМНееС? – переспросила девушка. – Это как у нас КаМееС?
– Вечный эМНееС... – вместо объяснения, упрекает Нина.
Христина Свиридовна вежливо ведёт:
– ЭМНееС – это значит: младший научный сотрудник. Такая у нас семья. Все мы здесь родные, хоть и чужие люди.
Нина это не прощупывает.
– Уже кое-кто стал и чужим?
– Нет, я просто говорю, что все, кто попадают в эту квартиру... Что эти стены делают нас родными. Ещё с тех времён.
– Вы ещё вспомните, вспомните те времена, когда весь этот дом принадлежал вашей матери, – советует Нина.
– И – даже напомню! Да! Весь этот дом – все три этажа!
Нина:
– Успокойтесь.
– А разменивать не дам! Ни за что на свете...
– Как это вы – не дадите? – шкребет (овощи) бывшая невестка.
– А так – буду делать квартиру-музей...
– "... повешу мемориальную доску", – продолжает Нина.
– Доску! А разменивать – не позволю! Как умру – тогда хоть подожгите! – старуха хватает стакан.
С водой, пьёт её.
Тут заходит с работы Володя, смотрит на почищенные овощи, их три горы.
– Ого! Сколько начистили. Молодцы, женщины!
– Как на работе? – снимает с него куртку Соня.
Он многозначительно целует её, а не куртку. Забирает одежду.
Нина на это выходит с кухни. Но не Соня.
– Ты знаешь, Володя, бабушка мне столько рассказала про вашу семью.
– Да ну? И что она рассказала?
– Что ты – точный дед ты.
– Ого! Мне до него – далеко. Это все так говорят в нашем институте. Ну, а как ты? Удалось? С чем вернулась? Признавайся!
– Я была ... – сказала Соня.
– Ну, а они что?
– Я пришла, я спрашиваю я. А они говорят, сцьо нет.
– Как? Уже продали?
– Нет, не продали. Я тоже так спросила была, сцьо продали, их. А они говорят, сцьо в той камее была трещинка такая и они сняли её с продажи, её значит. Какое вы право, спрашиваю, тогда имели ставить, спрашиваю, её на витрину ставить? А ты знаешь, сцьо они сказали сцьо?
– Что?
Медленно целует её.
– Сцьо они не знали были, сцьо камея с трещинкой та, когда ставили её на продажу. Представляешь?
Володя облегчённо вздыхает:
– Представляю.
– А угадай, сцьо я взяла! В комиссионном том сцьо! Никогда не угадаешь!
Тянет его за руку в комнату. Через миг оттуда взрывается громкая музыка.
Из своей комнаты высовывается Нина, пытается перекричать импортные ритмы:
– А ребёнок не ел земляники! Мер-р-з-завец, мерзавец. Мерзавец!
Музыка обрывается, наступает тишина, такая, что даже громкоговоритель не решается.
Соня:
– Как? Нравится?
– Ты – чудо, – говорит Вова.
– А камею – ты мне уже потом подаришь мне её. Хорошо?
– Хорошо. Моя милая.
– Нет? Не камею. Ты помнишь, сцьо ты мне обещал ты?
– Что обещал, – улыбается он.
– Забыл! Какой ты у меня забывчивый ты. Ты обещал поговорить... с ну? Поговорить с Ниной.
– Поговорить с Ниной. О чём?
– Квартиру. Поговорил?
Володя отрицательно качает головой:
– И-и.
– Почему?
– Про какую квартиру?
Закрывает дверь, что приоткрылась.
– Про нашу. Им это – двадцать два метра? Ты – внук бабушки?
– Не знаю, как начать.
– Очень просто, потому что нам – семнадцать метров? Это несправедливо это. Потому что наша семья перспективная она. Перспективная?
– Да.
Звук поцелуя выкатывается аж на балкон. Потом Соня произносит:
– А их семья – нет.
Воцаряется тишина. Такая глубокая, что в неё из своей комнаты вынужден выглянуть Анатолий.
Значит, мужчины, не сговариваясь, встречаются на балконе курить, Анатолий не желает разговаривать, Володя – наоборот.
– Вот так жил, жил... А теперь – полюбил. А?
Анатолий на это молчит.
Слышно кран.
Потом Володя:
– Там скоро вырастет сталактит.
– Что?
– Вода когда долго капает, то образуется сталактит. Оба улыбаются. Вова:
– Ну, не сердись. Это у меня – по-настоящему. Прикладывает руку к сердцу.
– Но ты мне ещё не сказал, где тот бассейн? ДеСеШа.
Володя перевешивается через перила балкона.
– Бассейн сейчас как раз строится
– Где?
– На Виноградаре.
– Значит, когда его построят, то Соню пригласят туда директором?
– Конечно, – улыбается Володя.
– Без высшего образования? – пыхтит, словно Шерлок Холмс, Толя.
– Брось этот свой тон.
– Я, как человек воспитанный, понимаю, что это – нетактично с моей стороны. Всё, что она выдумывает, – для тебя закон. Однако я... Я, как твой родственник и друг, не буду молчать.
– Я и не затыкаю тебе рот.
– Мне кажется, что она – человек из какого-то другого мира, такого, где – другие представления о жизни, другие вкусы.
Володя даже радуется этому:
– Да! Она из другого мира, из мира молодости! А мы с тобой уже отстали от того мира, старик.
– Я – не про это. У вас же разные интересы в жизни! Другие вкусы.
– Я слушаю, слушаю, – не слушает Володя.
– Какая у вас будет жизнь? Я уже не спрашиваю, на какие деньги вы вообще собираетесь жить?
Вопрос зависает над перилами. Но:
– Я. Её. Люблю, – произносит Володя.
– А, ну тогда прости.
– Ты понимаешь – я схожу с ума от неё, а ты – какие-то копейки, бассейн, ДеСеШа...
– Ну, если так, тогда... Прости.
– Старик, я – приехал. Ты понимаешь? А то, что она немного не такая, как мы с тобой, – она наивная, романтичная девушка. Она – как воск, понимаешь?
– Конечно. Ты уже всем вокруг задолжал. Те Нинины деньги на кооператив? Ну это ж – непорядочно по отношению к Нине.
– Я ж не мог приехать в Херсон голым, как барабан, пойми. Вот мы встанем на ноги – и я всё верну, – верит Вова.
– Когда это будет?
– А она такая... – хочет показать. – Зачем мне её погружать в эти мелочи? Она ж только начинает жить. Ей же, пойми, всего семнадцать лет. Вспомни себя, когда ты был таким.
Пауза, которая разделяет молодость и зрелость.
– Видишь, не можешь даже вспомнить. Я тоже. Но она! Её – надо защитить. Из этого воска надо лепить осторожно, а не так: "другие интересы, другие вкусы".
– Прости меня, старик, если я был неправ, – вбирает свой дым Анатолий.
– Я знаю, что всё это – нелегко. И ты – должен нам помочь. Ты, как друг и родственник, в первую очередь. Твои знания, опыт. И ещё...
– Старик, у меня больше ничего нет. Я тебе отдал тридцать, у меня самого осталось пять.
Володя на это удивляется, если не обижается:
– Да что те пять... Продай несколько книг, старик.
– Ты... что?? Я – не смогу такое... – начинает отступать с балкона Толя.
– Ну хочешь – я тебе смогу, я тебе помогу? Я их сам отнесу на рынок...
– Ты же знаешь – книги для меня – это всё.
– ...если тебе отнести их туда тяжело. За них – хорошо дадут. А потом, когда мы встанем на ноги – мы вернём.
Толя моргает:
– Книги?..
– Ну-у... Или деньги. Выручай, старик.
– Ты взял у меня почитать Монтескье... и до сих пор... не вернул. Ты же брал почитать.
– Я верну, старик.
– А Верхарна?
– И его тоже. Верну. Когда мы встанем на ноги.
– Гм. Все восемь томов?
Балкон напрягается. Но не Вова.
– Она из-за меня покинула большой спорт, старик. А ты...
– А Цицерона? А Сенеку? Сенека где, спрашиваю?
– Сенека... При чём тут Сенека? Ей же – всё надо начинать сначала. Всё! Понимаешь?
– А Андре Жида?
– Ну вот, из-за какого-то там жида.