За сестрою

(Рассказ из казацкой старины)

I

На правом берегу реки Самары, в десяти милях от Днепра, стояла украинская деревня Спасовка. Напрасно кто-то стал бы искать её теперь. Её больше нет. Она исчезла. Разрушена, заросла травой, как и многие другие украинские поселения той поры.

Спасовка не отличалась своей судьбой от других селений. И внешне была похожа на прочие: те же самые хаты из дерева и глины, крытые соломой или камышом.

Хаты стояли в ряд, окнами на юг, окружённые огородами и садами. В центре села — большой майдан, где стояла небольшая деревянная церковь, а рядом — бедное поповское жилище.

Здесь не было и следа зажиточности. Каждый строил такую хатку, чтобы лишь укрыться от холода и жары, и больше ничего. Никому и в голову не приходило возводить красивые дома с хоромами — ведь никто не знал, что принесёт завтрашний день и не обратится ли его труд в пепел. Были то страшные времена татарских набегов на Украину.

В те времена люди выбирали для поселения такие места, которые, по их мнению, обеспечивали бы наибольшую защиту от врага и наиболее выгодные условия для жизни: близость к воде или прямо у воды, а также к лесу или камышу, чтобы в случае татарского нападения можно было спрятаться и убежать от поганской неволи.

Спасовку основали именно там, потому что нашли целую заросль терновника, а до Днепра было недалеко, где росли большие леса — оттуда можно было добывать достаточно дерева.

Первым делом, как только спасовчане обосновались, они проложили среди тернового кустарника крутые тропы и выкопали ямы для хранения своего добра на случай татарского набега.

Разделив затем землю между собой, они обнесли поселение плотным дубовым частоколом.

Эта работа заняла несколько лет, пока хаты не были достроены, и село не зажило как следует.

Спасовчане пришли сюда из-за Днепра тоже после татарского разорения, а поскольку обосновались в этом месте на праздник Спаса, то и назвали село Спасовкой.

Во времена, когда начинается наш рассказ, Спасовка уже была старым селом. Об этом свидетельствовали старые крыши, покрытые зелёным мхом, утоптанные улицы, старая церковка и немалое кладбище с деревянными, почерневшими от времени наклонёнными крестами. А дальше, вокруг частокола, вырос густой терновник, чему спасовчане очень радовались — он тоже надёжно преграждал доступ к селу. Только два прохода были оставлены по противоположным концам, закрытые воротами.

Жили спасовчане как в крепости. Были они казацкого рода, потому хорошо понимали опасность и были настолько осторожны, что каждую ночь ставили по очереди сторожей у обеих ворот, чтобы враг не напал внезапно.

Кроме того, они договорились с соседними селами, чтобы в каждом были заготовлены бочки со смолой, которые при татарском набеге нужно было поджечь, чтобы предупредить других об опасности.

Такой порядок ввёл в селе старый опытный казак, пришедший сюда с первыми поселенцами. И хотя старый Охрим уже давно лежал в сырой земле, спасовчане и дальше придерживались заведённых им обычаев.

Да только жилось спасовчанам до сих пор спокойно. То ли Спасовка не лежала на пути татар, то ли по другой причине — так или иначе, никто их пока не тревожил. Жили мирно, пахали землю, держали скот и ухаживали за пасеками, славными на всю Заднепровщину, и разводили красивые сады.

В Спасовке жил прославленный казацкий род Судаков. Их уважали за то, что не было среди них ни одного, кто бы не побывал на Сечи среди низового товарищества. Из-за этого их было немного. Много кто погиб в боях, много кто угодил в плен, а женщины уходили в другие семьи.

Потому те Судаки, что остались в живых, были зажиточны и уважаемы во всём селе.

Семья Судаков в то время состояла из старого деда Андрея — около 70 лет, его сына Степана, жены Палажки, двух сыновей — Петра и Павла, и дочери Ганны.

Правда, Петра тогда дома уже не было — он ушёл на Запорожье.

Младшему сыну Павлу было пятнадцать, а дочке Ганне — тринадцать лет. Пока дети были малые, всем хозяйством занимались Степан с женой. Дед Андрей следил за пасекой, смотрел за домом и детьми. Он считал своим долгом приучить Павлушу к казачьему ремеслу: учил его ездить верхом, метать копьё и аркан, стрелять из ружья и лука, орудовать саблей.

В свободные минуты он рассказывал внуку о Запорожье, о казаках, их обычаях, походах и собственных приключениях.

Дети с удовольствием слушали дедовы рассказы, а Павлуше потом снились битвы с татарами, широкий степь, и он мечтал, как подрастёт и сам станет славным казаком. Павлуша и Ганна очень любили друг друга. Он тайком от деда учил её всем тем штукам, которым сам научился, хотя дед и твердил, что это не девичье, а казацкое дело.

От этих рассказов в Павлуше формировался настоящий казацкий характер. В юношеском порыве он порой делал такое, за что родители хотели его наказать. Тогда он убегал или к деду на пасеку, или в терновник, откуда ни за что бы не вышел, хоть порой и был очень голоден.

Тогда за него начинала просить Ганна — так просила, так плакала, пока не выпросит прощения.

Потом бежала в терновник. Лишь она одна знала, где прячется Павлуша, и сообщала ему добрую новость.

Возвращались они вместе домой — весёлые и счастливые…

Отец обычно в таких случаях грозил Павлуше пальцем, а Ганне говорил:

— Козырная девка! Тебя бы в послы посылать…

Так завязалась между детьми такая любовь, что одно без другого жить не могло, и, кажется, не было ничего, чего бы Павлуша не сделал для своей Ганнуси…

Было это в одно летнее воскресенье, в июне.

Люди вернулись к полудню из церкви.

На улице стояла чудесная погода. Пообедав, разошлись отдыхать. Старики легли в тени под деревьями, женщины возились с посудой, молодёжь прогуливалась по майдану. Так продолжалось, пока не позвонили к вечерне.

Тогда все, кто мог, пошли в церковь. Церковь была маленькая, не могла вместить всех.

Те, кто приходил позже, становились или садились снаружи. Парни поднимались на колокольню, девушки собирались группами с другой стороны.

После вечерни все разбрелись по майдану. Старики уселись на завалинках у хат или прямо на траве. Недалеко от церкви сидели и разговаривали пожилые женщины.

Детвора бегала по майдану, а парни, залихватски заломив шапки на одно ухо, чинно прогуливались по улицам, поглядывая на девушек, что тоже собрались поодаль и готовились заводить улицу.

Как только солнце перестало припекать, девушки взялись за руки и начали петь песни. К ним подошли парни и стали подпевать.

Песня привлекла и стариков. Они окружили молодых, наблюдая за их забавами, хоть это и было привычным зрелищем для украинского села каждое лето по воскресеньям и праздникам. Неподалёку то же самое проделывала младшая смена Спасовки — дети-подростки, мальчики и девочки. Все в праздничных одеждах, умытые, причёсанные, украшенные цветами.

Любо было смотреть.

Даже отец Амвросий не удержался и вышел на майдан — посмотреть улицу и послушать песен.

Под самый вечер пригнали пастухи скот с пастбища.

Снова новая картинка. Пастухи кричали и загоняли скотину во дворы. Коровы и волы важно кивали головами, направляясь к загородкам. Овцы блеяли, сбиваясь в кучу, а кони разбрелись по майдану и щипали траву.

Коровы и не думали обходить улицу — пошли прямо в середину круга девушек. Поднялся крик и смех — все разбежались. Дед Андрей сидел с соседом Панасом на завалинке. Куря трубки, они вели разговоры о хозяйстве.

— В этом году, может, урожай будет, — говорит Панас.

— Дай Бог! Лишь бы не сглазить…

— Ходил я утром в царину — душа радуется, так всё повыросло.

— Лишь бы саранчи не было…

— Вот и не говори! Пусть святая Покрова заступится, — сказал Панас и перекрестился…

— Я-то не желаю, но всякое бывает…

В эту минуту подбежала стайка мальчишек, что гнались за девочками-ровесницами и, смеясь, кричали…

— Муравьишки, прячьте подушки, татары идут…

— Не накликай чёрта из ада! — крикнул дед Андрей.

Но мальчишки на это не обратили внимания, продолжали гоняться. Один из них схватил Ганю за плечо и так дёрнул, что девочка упала на землю. В тот же момент подскочил Павлуша и схватил его за ворот.

— Как ты смеешь? Это моя сестра…

Тот обернулся и схватил Павлушу тоже.

Началась драка.

Противник Павлуши был старше и сильнее. Он схватил Павлушу поперёк и сжал крепко руками. Оба красные, как свёкла, сцепились в борьбе. Их сразу окружили другие и стали наблюдать, кто победит — всем казалось, Павлуша не справится.

Но вышло не так. Павлуша поднял противника в воздух, и, как только тот оторвался от земли, размахнулся и кинул его на землю.

Тому стало стыдно, и, лёжа, он стал бить Павлушу кулаками…

— Эй, петушки! — крикнул кто-то из парней и тут же разнял дерущихся… — Довольно, оба славные казаки будете…

Мальчишек как водой окатили…

— Не трогай Ганю, — говорил Павлуша, — никто не смеет её обидеть, а то побью…

— А что, она расписная? Чего лезет в круг, раз «не тронь меня»...

— Павлуша, иди сюда! — позвал дед Андрей…

— Хорошо, что ты за сестру заступаешься, но ведь он не со зла, случайно… ну хватит… пора спать…

И все стали расходиться по домам. Теперь по всему селу, меж хатами, зазвучала песня. Никому не хотелось расставаться с таким необычайно красивым украинским вечером…

Гомон начал стихать. Где-то далеко блеяла овца. Со стороны степи доносились крики дикой птицы. Дед Андрей, поужинав с семьёй, ещё долго сидел на завалинке, покуривая трубку. Он смотрел на звёзды, прикидывая, какая будет погода. Приближалась пора сенокоса — людям нужна была погода.

Затем снял шапку и начал полушёпотом молиться.

Во время молитвы он чувствовал внутреннюю тревогу, будто чего-то опасался. Произнося акафист, который знал наизусть, он пошёл проверить, не спит ли часовой у ворот.

Часовой, закутавшись в кожух, прохаживался с ружьём у ворот, мурлыча какую-то песенку себе под нос.

— Песни поёшь, Филимон? — окликнул дед издали. Он знал, что к часовому не стоит подкрадываться без предупреждения.

— Не пою, а подвываю — сон уж больно клонит, чтоб не заснуть случайно…

— А не слышно чего?

— А что бы? Тихо, как в ухе… Что бы там такое должно быть слышно?

— А мне чего-то страшно, будто где-то недалеко оборотень бродит.

— Эх! Какой там оборотень! Вам бы, дед, спать пора…

— Будь здоров, Филимоне!

— И вы, дедушка!

Дед Андрей вернулся в село, продолжая акафист с того кондака, на котором остановился, разговаривая с казаком.

Ему было стыдно, что тревожится без причины.