И не только нюхом — стали бы сюда из столицы целый грузовик лохов гнать? Вроде там им больше некуда их гонять-копать?
Он залез на куфайку и занялся стеречь время, тогда как его коллега исследовал недра, налегая на черенок. Примостившись боком, он наблюдал за каждым куском земли, выброшенным Гешей. Хотя до дна было ещё далековато, однако кто его знает?
Лагерь мирно спал, похрапывая на все лады, какими переговаривались между собой палатки, молодёжь ведь отдохнула на природе и впервые заснула праведно, устав не от работы, а от радостной усталости.
Лишь в одной палатке вдвоём это не удавалось. Но существует ли на Земле средство лучше поцелуев?
В энный раз заступив на смену, Кеша почувствовал, что эту — не дотянет. Однако с удивлением заметил, что Луны уже не видно за кучей выброшенной земли — выходит, так глубоко уже забурились? Если бы он мог думать о чём-то другом, кроме золота, то вспомнил бы, что небесные светила имеют ход и тенденцию двигаться за лесные деревья. Вон, например, за ту красавицу-сосну.
В тот миг лопата его упёрлась во что-то слишком твёрдое, чтобы быть землёй.
— Что? — словно из сна подскочил с куфайки Геша. Даже позабыл сгоряча, что надо снова перевести время назад.
Напарник его снова двинул лопатой в то же самое место, и она неподдельно звякнула.
В палатке, что наблюдала за их радостной работой, прервался поцелуй. Потому что ощутил: ритм копки нарушился. Парень и девушка припали взглядом к раскопу — без бинокля было хорошо видно, что куча земляного выброса значительно выросла. Чуть ли не на пять кубов?
Оксана уловила едва тонкий звук, будто металл ударился о такой же металлический. Она рванулась из палатки, но Ярослав властно остановил её и сам, нащупав заготовленное кайло, пополз туда краем глаза взглянуть, что же нашли любители там, где профессионалы не смогли?
А там, на дне, оба-непобедимых ладонями отгребали землю от чего-то соблазнительно выпуклого, чтобы, освободив находку, взять её на руки и подивиться тяжести, какая может быть только у самого тяжёлого металла, самого тяжёлого и самого лучшего, а именно — у золота.
— Мы богаты, — заветно прошептал Геша.
— Что это? — едва сдерживался не закричать его напарник.
— А ты не сечёшь — царский кубок.
— Какой?
— Царский, блин. Вот видишь, — поплевал он и потёр, — тут что-то написано. Не по-нашему! А нарисовано — гадом буду, — плюнул он ещё раз, — да это же орёл. — Он обрадовался, так, судьба нашла его, а он нашёл судьбу, ведь имел такого же орла, вытатуированного на груди. Орлы эти, наконец, встретились, растроганно прижавшись. — А тяжёлый же, идол, ге-ге. Золотишко!
Вдвоём неся его наверх, не потому что он слишком тяжёлый, а потому, что ещё ими не поделен, они возникли над раскопом.
Тяжело и счастливо отдышавшись, увидели, как над ними стоит кто? Да тот же самый лох, пастушара-забитый!
— Положите, где взяли, — спокойно, словно к коровам, приказал он, даже спокойнее — потому что на этот раз у него в руке было не кнутовище, а увесистое кайло.
Подлетела Оксана и замерла, присоединившись к композиции, где оба-напарника не могли показать сельскому пастуху, где раки зимуют, потому что упорно не желали выпускать добычу из рук.
Поскольку Луна честно шла своим циферблатом, а не по воровскому часовому механизму, то она и выглянула из-за сосновой верхушки, чтобы благородным светом луча упасть на неожиданную для всех находку.
И только тут каждый увидел, что то — пузатый немецкий авиафугас.
— Бомба! — завопил Геша.
Кеша не стал спорить — и они дружно бросили свою находку назад в раскоп, падая ниц — готский орёл на ней, казалось, лунно блеснув, взмахнул крыльями и провалился под землю, — чтобы мигом метнуть её вверх больше, чем накопали воры и честные люди вместе взятые, — взрыв яростно рванул раскоп, окончательно перепутав там все исторические эпохи.
Оттуда вылетел кто-то бородатый, с тремя оселедцами, подпоясанный змеёй, блестящий, с длинными усами, и, хохоча под низкими ветвями, щедро посыпал их блёстками, щёлкая кремнёвым кресалом.
Поле вмиг стало прыгающим — хомячки, тушканчики все разом повыскакивали из нор — да что грызуны — пропитые испокон веков славянские воробьи из своего пьяного сада, от испуга протрезвев, устремились ввысь!
Грунт вздрогнул и тут, в тёщиной могиле, и просыпался сквозь доски в гроб.
Ударная волна сорвала палатки и мигом подняла на ноги всех, кто под ними спал. За переполохом никто не заметил, что Анька, например, вырвалась из объятий не Романа, как было заведено, а Евгения Григорьевича, она не успевала стыдиться, и у неё унизительно торчали грудки двумя пьяными пташками. В другой раз все бы залюбовались туда, однако зрелища бывают и чаровнее — потому что каждый очаровывался едким чадом, тот взлетал к своему родному брату Луне, а грунт тем временем сверху всё падал и падал блёстками на грудь Матери-Земли.
Евгений же дивился не тому, что на нём одежды нет, и что палатки не стало — он едва ли не первым увидел самую удивительную картину за всю свою жизнь.
Её, привлечённые позвякиванием, почти галлюцинативным, узрели и воры. А потом, когда испуганно шофёр Антон включил фары — и все остальные, обомлев ещё раз: все деревья вокруг раскуроченного кургана разукрашены, словно новогодние ёлки — только не игрушками, а древними украшениями, золотыми и серебряными — тут и браслеты, и золотая чешуя, диадемы, — пекторалей там только не хватало...
Оба-навориш не стали раздумывать — накинулись на них, проклиная судьбу за мелочность собственных карманов.
— Клады назад! — завопил Ярослав, снова ища своё кайло.
— Разогнался! — буркнул Кеша, не отвлекаясь на лоха.
И тут наконец всё встало на свои места — когда бригада подступалась к ворам, то те оскалились, парни отступили. И двое грабителей продолжили прыгать вокруг ёлок, выбирая с них неожиданную красоту.
Это было ошибкой, потому что копатели схватились за лопаты и, хотя и не видели позади себя властных жестов своего совершенно голого начальника, обступили чужаков. Вся композиция слишком напоминала первобытные картины из жизни дикого леса — когда одна стая наседает на другую в чаще.
Оба-напарника пятясь от них, гипнотически прикованные взглядом к лунному сиянию на простом железе.
Пока Геша не тряхнул головой и не прогнал наваждение, и не вытащил из-за спины с пояса немалую «волыну». То есть «тэтэшник». Увидев пистолет, теперь пятясь копатели.
— Эх, жаль, — сказал Ярослав, — нет тут моего верного стада.
— А то бы что? — подыграл ему Кеша.
— Растоптало бы.
Копатели остерегались обострения ссоры и ещё отступили.
Так уверенно, что Геша бабахнул разок в небо для уверенности.
— Роги, отойдите и на колени! — злоубеждённо процедил он сквозь повреждённый на зоне зуб.
Ведь задание было важнее — вон сколько цацок ещё осталось на деревьях — тут золота больше, чем весил тот фашистский «кубок»!
Однако, повернувшись к самой праздничной из ёлок, обходя и обдирая с неё урожай, он тут же почувствовал на затылке ледяное кружальце дула. Только калибра побольше, чем у его «волыны».
— Брось пистолет, — услышал он такие же ясные слова, — сынок. Не знаю, что там у меня в патроне, соль или дробь, всё равно твоя голова отлетит вон за те кустики.
Сломить зло!
Всю свою жизнь дядька Филипп честно работал сторожем. И вот наконец. Лишь когда он что-то уберёг от нападающих, поэтому он действовал неторопливо, торжественно. Конечно, он немного запыхался, бежав от базы отдыха на взрыв, потому изо всех сил пытался сдержать голосовые связки — то-то они и звенели телесериальным голосом, и этот уравновешенный звук, резонируя стволом «берданки», входил прямо в гипофиз рецидивисту:
— Брось его, мудак.
Сказал старик уже без яростной силы.
Тот выпустил оружие на землю, и тут же множество натруженных землекопских рук повалили, прижали преступников к земле.
Вокруг скакала голая Анька, вопя:
— Вязать! Вязать!
И вместо того чтобы бежать за трусами, кинулась срывать с кольев на раскопе верёвки, которые тут же превратились в путы.
Лишь тогда все облегчённо вздохнули.
Однако очарование увешанной золотом поляны было привлекательнее всего, слишком уж она позванивала своей красотой, словно в волшебном сне, где Дед Мороз, наконец, голый; а особенно Снегурочка, тоже наконец, ведь её бельё закинуло взрывной волной на самую высокую ветку.
Кеша дёрнулся, чтобы вырваться, однако на нём было намотано верёвок больше, чем на колодезном вороте, поэтому он толкнул боком своего напарника:
— Ну что, козёл, попался?
Тот молчал, то есть неслышно плакал.
Вокруг них празднично расхаживал Филипп:
— Я этих умников с первого дня засёк, — принюхивался он, — тут не надо высшего образвания!
Экспедиция не стала ждать утра, слишком возбуждённая, наделала факелов, шофёр не пожалел туда автола, замерцали вспышки между соснами, каждый раз откликаясь от деревьев радостными возгласами, когда попадалось что-то слишком исторически ценное. Филипп нежился в отблесках огня, чувствуя себя сказочным Доглядачем, Хранителем, словом, Оборонцем всего сущего.
Находки сносились в центр, где Оксана быстро переписывала их, моля Бога, чтобы ночь не кончалась, чтобы утро не привлекло преждевременно других отдыхающих — всю местную беднократию с их родственниками. Которые, перепуганные взрывом, затемно сюда и гурьбой не сунутся.
Над горой сокровищ стоял голый и ненужный руководитель, и только когда дядька Филипп прокомментировал очередную находку, которая легла Оксане на стол:
— Пистолет Токарева, модель 1934 года, заряженный.
Только тогда он оглянулся не только вокруг, но и на себя такого, ощутив элемент момента, он созерцал кучу драгоценного металла, не чувствуя даже, как его кусают комары, лишь на двадцатом из них он опомнился.
— Девятьсот десять! — шлёпнул его по заднице Филипп.
Евгений дёрнулся-улыбнулся и прикрылся, но не отошёл.
Лишь тут общество заметило своего начальника.
На что Ярослав ответил:
— А что я говорил? А? А вы не верили.
— Что ты можешь сказать, ты, пастух? — оборвал его дядька Филипп, — это я, сторож...
Пока он набирал воздуха, чтобы завершить историческую фразу, парень опередил:
— Да тут же полно кладов — мой прапрадед не врёт!
Коровы издалека смотрели, как лугом вокруг нелепых, разбросанных палаток бродит совершенно голый взрослый мужчина, чего он там ищет, переворачивая инструмент?
Стайка любопытных отдыхающих, наткнувшись на него, мигом дала дёру.
Вот к рукам Евгению Петровичу попались разбросанные бумажки, он начинает рассматривать их, складывать по порядку.
Этот же стопка бумаги, заботливо сброшюрованная, лежит у него в руках, когда он завершил доклад на международном археологическом симпозиуме.
Где на сцене за его спиной на стенде прикреплены из золотой коллекции находки, те, что когда-то украшали ночной лес, и на экран спроецированы все драгоценные украшения.
Долгие аплодисменты заставляют его смутиться, но именно они постепенно начинают наполнять его научным самоуважением, он начинает озирать зал, где множество учёных разных стран, некоторые довольно экзотической внешности.
Вот как этот, высокий, не столько усатый, сколько слишком-слишком чубатый.