Шпага Славка Беркути Страница 16

Он действительно не был у нас ни того, ни другого вечера. Мы с ним никогда не встречались.

Седьмой «Б» — пришёл в бешенство.

Седьмой «Б» кричал, как сто тысяч мальчишек на стадионе. И только Юлько Ващук не кричал. Юлько Ващук наклонился, чтобы зашнуровать ботинок.

КАК ВСЁ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ

А теперь мы почти дошли до того места, с которого начали рассказ. Помните? Вечер, крупный снег…

Стефко Вус, одетый и обутый, лежал на кровати в неотапливаемой избе. Лежал и в который раз словно пережёвывал одну и ту же мысль: «Снега выпали — никуда теперь не денешься, не сбежишь из виду». Даже Бурко — чёрный, как печной щиток, кот, вернулся из странствий домой и греется, урча, у Стефкового бока. Хорошо Бурко.

И когда Стефко так думал, в дверь кто-то очень тихо и деликатно постучал.

— Принесли гостя! — не слишком радостно сказал Стефко. — Двери не заперты, войдите, если не рогатый чёрт.

На пороге появился Юлько Ващук. Он никогда не заглядывал к Стефку и теперь удивлённо осматривался в комнате.

— Вот какого гостя имею сегодня! Что тебе нужно, вельможный мой?

— Дело есть к тебе, Стефан.

— О, Стефан! — передразнил Стефко. — То это будто я — Стефан?

— Хватит, Стефко, не шути. Действительно хочу кое-что попросить. Ты же, наверное, в таких делах проворный. Нужно одному типу… уши вправить. Так, чтобы память не стиралось.

Юлько был каким-то взвинченным, чужим, словно притворялся кем-то другим. Не того маменькиного сынка видел Стефко перед собой и не того сноба, что мог подставить перед Стефковым носом новый ботинок и ударить сороку под крыло, — какой-то странный был Юлько, будто долго собирался с духом, а теперь, собравшись, уже не хотел и не мог отступить.

— При чём тут я? — спросил Стефко. — Возьми да и вкуси сам. Или тебе моего благословения не хватает?

— Вот в том и дело… Я бы не хотел…

— Ага, ясно! Моя помощь нужна?

— Ну, в общем, да.

— Смотри, какой хитрец! Чужими руками жар загребать! Не на того нарвался, не стану я никого за тебя бить. Кто ты мне — брат или сват?

— Стефко, но этого парня нужно побить. Он меня покалечил. И вообще…

— Ага, так это святая месть? Ну что ж. Когда сам не в силах за свою обиду расправиться, иди к Лопуху. Слыхал про Лопуха? Тот кому угодно уши оторвет. Адрес знаешь?

— Можно сказать, что ты меня послал?

— Гм, ну ты же!.. Ладно, говори, что от меня? Кого ты собрался бить? Потому что у Лопуха такая рука, что тот парень потом всю жизнь на аптеку будет работать.

— Э, Стефко, разве тебе всё равно? Ты же вроде видел его. Помнишь, в Стрыйском парке?

Стефко посвистел, провёл рукой по щеке:

— Вот того? Ну, если бы я знал, то…

— Жалко стало?

— Жалко? Да мне вообще никого не жаль! Мне всё равно. Делайте, что хотите, про меня даже забудьте. Что он мне — брат или сват?

— Ладно, я пошёл, Стефко. Спасибо за адрес.

— И правда мне нужна твоя благодарность.

Юлько повернулся, чтобы уйти, и на самом пороге наткнулся на Вуса-папу.

— Извините, — сказал Юлько, кланяясь в дверях.

— То у тебя уже и такие коллеги? — насмешливо спросил старший Вус. Он стряхивал снежинки со шапки и снимал ватник с широких плеч.

— Никакой он мне не коллега, — бросил Стефко. — Он у нас под одной крышей. Сосед…

— Не топил в печи, сынок? А то пришёл, как вьючный осёл, утомленный, одуревший, а в избе негде погреться!

Согнулся, чиркнул спичкой — пламя зашумело в печи, папа потянул к нему руки.

— Чего надуваешься? Юмор не водится? С утра, небось, на левую ногу встал? Тогда я тебе не помогу стать на правую… Иди купи хлеба!

— А вы почему по дороге не купили? — сердито огрызнулся Стефко. — Хотите есть — идите сами.

Это была их ежедневная ссора, и Стефко уже от инерции спорил с отцом и говорил ему всё наперекор.

Теперь он подошёл к печи, смотрел на жёлто-фиолетовое блики, на руки отца и думал совсем не о еде. «Какого чёрта я дал ему адрес Лопуха?» — думал Стефко. — «Какого чёрта? Пусть сам разбирается, как умеет… А то чужими руками. Какого чёрта?»

И вдруг сорвался, схватил шапку:

— Ну ладно, давайте деньги. Я уже за хлебом пойду!

Во весь дух побежал Стефко к дому Лопуха, миновав булочную. Но спешить уже было бесполезно. Когда он, запыхавшийся и засыпанный снегом, постучал в дверь, Лопуха дома не оказалось.

— Только что вышел. Шаг в шаг перед тобой, — сказала Лопухова мать. — В избу не удержишь, на мою голову та беда…

Слушать дальше Стефко не захотелось. Засунул руки в карманы — холодно было, мороз занял, покраснели пальцы. Домой вернулся без хлеба. «Какого чёрта…» — раздражённо думал он про себя, но ничего уже не мог поделать.

Отец ругался, но Стефко его не слушал. Он сидел, смотрел в огонь, а у ног у него лежала чёрная комочка — Бурко. Не кот, а печной заслон.

На дворе белело, словно метель давно гуляла по городу.

Трое мальчишек вышли из гастронома — им было всё равно на крупный, пушистый снег. Юлько старался держаться как можно дальше от Лопуха и его приятеля — хоть улица чужая, никто не должен был их встретить, но ведь не хотелось идти в одной компании с Лопухом.

Лопух понял. Он посоветовал Юлько не отставать и не оборачиваться, прикидываясь, что идёт один. Всё равно ясно, что они теперь связаны одной нитью, и от этого не уйдёшь.

Они зашли в ворота. Бутылка вина, булка и селёдка — Лопух хотел подкрепиться, прежде чем пойти по той улице, по которой Славко Беркут должен был возвращаться с тренировки. Всё было продумано и казалось очень просто и легко.

Как два плюс два — четыре.

Уставшая женщина спросила у Юлько фамилию. И он вдруг, теребя в потных ладонях шапку, назвался Славко Беркутой.

А в школьном зале уставшая женщина сказала Славко:

— Думаю, ты сможешь простить. Я понимаю — забыть это трудно, но ты должен простить нас, Славко Беркут.

Когда она так сказала и посмотрела в зал, Юлько Ващук наклонился, чтобы вновь завязать шнурок. Завязывал долго и старательно, пока не услышал, как женщина сдвинула стул и села. Тогда Юлько выпрямился, но старался стать маленьким и незаметным, будто хотел прирости к креслу.

СЧАСТЛИВЫЙ ФИНАЛ, КАК В СКАЗКЕ

Был вечер. Синий зимний вечер. Тени на снегу — безветрие — словно на ватмане начерчены причудливые, непонятные знаки. Седьмой «Б» идёт тихой гурьбой — ему всё равно на снег, на прекрасный вечер, на ледяную дорожку на тротуаре. Седьмой «Б» задумчив.

Славко Беркут идёт с мамой — немного в стороне. Седьмой «Б» не решается приблизиться, может, потому что Славко идёт с мамой, а может, потому что все понимают — Славко должно побыть одному. Порой это необходимо.

— Мама, как ты думаешь…

Славко хотел спросить: тот, кто назвался его именем, — сидел в зале? Неужели это кто-то из знакомых мальчишек? Но нет, такого не может быть! Он не из седьмого «Б». Кто бы это ни был, максимальная нагрузка — нулевая. Ничего не выдержишь. Ноль. Может, он и сел в зале, смотрел на Славко, слушал, как начинался суд…

— Мама, как ты думаешь, папа уже дома?

— Конечно, дома, — отвечает мама. Теперь она совсем похожа на школьницу. Мама подставляет ладонь снегу — одна, две снежинки, тихие, как не произнесённые слова.

— Помни, — советует Славко мама, — помни, но без злобы.

Всё закончилось будто красиво и просто. Два плюс два — четыре. Умный Юлько Ващук, два плюс два — четыре. Так неожиданно просто и легко всё разрешилось. Пришла та женщина, посмотрела и сказала, что он — это вовсе не он, то есть не тот самый, не Славко Беркут. Всё будто так просто, так красиво. Как в сказке. Судили — простили — ошиблись, не злись — завтра задачу на доске объявят. Задача задача, а что если это кто-то из седьмого «Б»? Только не из седьмого «Б», а то как же тогда? Как тогда?

Мама наклоняется, набирает в ладонь снега и — снежком — прямо в плечо Славко.

Славко улыбается — криво, лишь уголками рта, и мама больше не пытается развеселить его. Ему страшно хочется оглянуться, там, на другом конце улицы — седьмой «Б», все вместе, кто бы подумал, что они живут в одном доме, что они едут одной дорогой со Славко Беркутом, не догоняют, но и не расходятся, Славко хочется оглянуться и вместе с тем очень трудно сделать это, будто кто-то придерживает ладонями лицо — не оглядывайся, не оглядывайся.

— Нет, вы скажите — мы же правильно сделали, что пошли к той женщине в милицию! Представьте, если бы не подсказал Антон Дмитриевич, что так нужно поступить,

— вы только подумайте, как бы всё обернулось, дети! — в том хоре Лили разводит ладонями в белых перчатках.

— Что? — спрашивает Юлько и вдруг останавливается. — А что бы ты ему сделала? — Он стоит и смотрит на Лили — губы дрожат и никак не складываются в привычную презрительную гримасу. Юлько видит чёрный город в чёрной ночи, белый снег и белые перчатки Лили. «То же был король Данило, князь добрый, храбрый и мудрый, в чьи дни созданы города многие… и украшены разными красотами… был же братолюбив со своим братом Васильком…»

— Не знаю. Что-то такое бы сделала, чтобы он навсегда сам себя презирал и никогда не мог бы на себя взглянуть.

Белые перчатки мерцают перед глазами Юлько, одна, две, десять. Глупости, откуда десять перчаток? Завтра, конечно, та женщина войдёт в класс и укажет на него, на Юлько Ващука.

— А если это был я? — медленно шевелит тяжёлым, каменным языком во рту Юлько.

Лили не замечает его окаменевшего напряжения, она смеётся, белые перчатки мерцают перед глазами Юлько, белые перчатки прикрывают смехом рот девочки.

— Нет, вы только послушайте, послушайте, что он говорит! Дети, он говорит…

— Молчи! — Юлько пробует поймать белую перчатку. — Лили, молчи! Слышишь?

Пусть завтра, пусть не сегодня. Ещё не сегодня.

Седьмой «Б» далеко. Седьмой «Б» идёт посередине улицы, а они вдвоём стоят. «Послушай, Юлько, ты же выдумываешь, правда, выдумываешь?» Белые перчатки замирают, сложенные вместе, Юлько отступает, отходит, ему страшно перед теми замирающими белыми перчатками, он не осмеливается повторить снова, что это вовсе не он, что он не выдумывает, всё правда. «То же был Данило, князь добрый, храбрый и мудрый…»

— Юлько, подожди, куда же ты, Юлько, ну скажи, что это неправда! — просит Лили, но не бежит ему навстречу и не догоняет, стоит сломленная и одна, белые перчатки на тёмном фоне зимнего пальто.