Голос её был словно надломленным, но я сразу её узнал. — Вот видишь, я к тебе приехала!
Я помог ей сойти с повозки. Вернее сказать, я почти совсем вынес её на руках. Она была лёгкая, как ребёнок. Когда ступила на землю, я начал целовать ей руки.
— Ну-ну, хватит тебе! — сказала она. — Я приехала к тебе умирать.
И при этом она отбросила вуаль со своего лица. Оно было бледным, с выжженными на щеках румянцами. Губы побледнели, глаза горели. Я начал её утешать, хотя у самого сердце стиснуло, словно клещами.
— Нет, сынок, не говори ничего! — сказала она. — Я ведь знаю, зачем приехала. Пока была сила — растрачивала её по свету. Пока была красота — чаровала ею. Пока было здоровье — распоряжалась им. Я жила — что уж там! А теперь приезжаю к тебе умирать. Примешь? Не бойся, долго не протяну.
У меня брызнули слёзы из глаз.
— Эх, ты, вижу, ещё не избавился от сентиментальности. Ну-ну, оставь! Ещё успею тебе надоесть. Болезнь у меня такая, как тот чех говорил: "Ne boj se, Mařiška, já tě budu pomaleňku rizal". Я потому её и таскала с собой уже три года, чтобы не слишком досаждать тебе. А хорошо у тебя здесь! Надо будет пройтись по кладбищу и приглядеть себе местечко по вкусу.
Говорила она почти весело, хотя после каждого предложения делала паузу и тяжело дышала. В груди слышалось лёгкое хрипение. И каждое её слово, каждый такой звук резал меня по сердцу.
Прожила у меня ещё восемь месяцев. До самого конца держалась на ногах, была весела, хотя говорила уже почти только шёпотом. На мои уговоры выйти за меня замуж всегда отвечала решительным "нет". Надо было бы показать метрику (она давно её сожгла), назвать своё настоящее имя и фамилию — а этого она не сделает ни за что. Я звал её Галей, и она полюбила это имя. Кто она была, откуда и какого рода — осталось тайной, которую она унесла с собой в могилу. На тихом сельском кладбище, в тени старой липы, я похоронил её по её воле в простой деревянной гробнице, в той одежде, которую она сама себе приготовила для смерти. Ни креста, ни надгробия она не позволила ставить. "Жизнь дала мне всё, что могла, пусть смерть возьмёт всё, что может", — говорила она.
— Странное Божье дело — такая женщина, — добавил Опанас после паузы. — Смотришь со стороны — пропащая. И она сама себя ни за что не ставит. А ты глянь, какая сила в ней! Одним своим взглядом, одним, может, даже неосознанным движением, небрежно брошенным словом — может столкнуть мужчину в пропасть и поднять его, и толкнуть к труду, к самопожертвованию.
— Не каждого мужчину, Опанас, — добавил я. — А сколько было таких, перед кем твоя Кисонька всю жизнь рассыпала чары своей красоты, жемчужины своей грации, блеск своего ума — и всё-таки не сдвинула их ни на шаг. Всё это было для них "аки усерязь злат в ноздрех свиній": жемчуг сыпался перед ними лишь для того, чтобы они могли его топтать. Для этого тоже нужно обладать определённой способностью, нужно, я бы сказал, иметь в душе свою "отчизну".
1904 г.
_____________________________________
* Пасекой называют в горах место, где весной вырубили, а осенью сожгли лес, чтобы весной посеять там "збіжжя", то есть овёс.
* Крыжовник.
* Гульдены.
* Шустка (шестёрка) = десять крейцеров.
* Форма приветствия, буквально «ваш слуга» (лат.). — Ред.
* Как поживаете? (нем.). — Ред.
* Служанка (нем.). — Ред.
* Ласковая госпожа уехала (нем.). — Ред.
* Не бойся, Маришка, я буду тебя медленно резать (чешск.). — Ред.