Оргия Страница 3

я, собственно, должен бы спросить
твоего согласия... но вельможные паны
не любят ждать...

А н т е й

Ты продал Нерису?!

Ф е д о н

Нет, статую богини Терпсихоры.

А н т е й

Ты бы и саму богиню продал,
когда б лишь мог, в римский дом разврата!

Ф е д о н

(встаёт оскорблённый)

Такого ты не смеешь говорить!

А н т е й

Тебе не к лицу такая обидчивость,
ведь ты же продал туда свой лучший труд,
где презирают всё, что нам свято.

Ф е д о н

(увлекаясь речью)

Ничего там никто не презирает!
Там ценят гений, там дарят и славу,
а не одни лишь деньги. Я не продал
своей Терпсихоры. Я поставил
её на диво людям, словно в храме.
Иль уж она и для храма свята
по-твоему?

А н т е й

По-моему, кощунство —
равнять дом римлянина с храмом!
За деньги или славу — ты продался
вкупе с творением рук твоих.

Ф е д о н

Антей!
Ты хочешь довести меня до того,
чтоб я пошёл и выкупил назад
ту статую. За деньги невозможно,
чтоб Меценат раз купленное продал,
но, может быть, ещё не вся угасла
искра вдохновения, может, создам я
ещё прекрасней — ей на выкуп.

А н т е й

Ты купишь новый грех, и тот ещё тяжелее.

Ф е д о н

Не понимаю, что ты хочешь с меня!
Неужто ж и я всю жизнь, как ты, сидеть
должен без хлеба и без славы?

А н т е й

То должен
терпеть эллин, если хлеб и славу
добыть он может только с римских рук.

Ф е д о н

Кто славы не желает, тот не эллин, —
сей жадности отцы нас завещали,
полученной от дедов.

А н т е й

Деды венцы
своих побед брали из рук Эллады-матери,
отцы позволили связать ей руки
и тем лишили сыновей венцов.
Авжеж, Федон, отныне, как безславна
сама Эллада — эллины должны
жажду славы в сердце заглушить.

Ф е д о н

И множить безславье своей земли?
А чем же прославится сама Эллада,
если её сыны венков не принесут?

А н т е й

Уж точно не из вражьих рук принять!

Ф е д о н

А почему ж бы нет? Ведь Гомер сказал:
«И от врага хвала бывает сладкой».

А н т е й

На поле боя —
но не в плену!

Ф е д о н

И в плену и слава
всё ж остаётся славой.

А н т е й

Не надейся!
Нам дозволяют носить лишь бесславье,
а славу Рим берёт, как дань с покорных.
И та Терпсихора, что продал ты,
прославит не Элладу и не тебя,
а тот богатый Рим, что все сокровища
собрал руками тысячи Меценатов.
Его коллекцию твой труд прославит,
но не тебя; ты лишь тот раб, что хистом
оргию господскую украшает,
а оргия всё ж господской остаётся,
хоть руки рабские её наряжают.

Ф е д о н

Рабам на оргии не светит честь,
но кто туда как гость войдёт,
как я и ты...

А н т е й

Того не жди!
Чтоб я пошёл на оргию с тобой!
Добивайся уж сам вельможной ласки,
а я останусь «без хлеба и без славы»,
как ты сказал, но, может, не без чести.

Ф е д о н

По правде, я бы радил всё ж пойти.

А н т е й

Да уж конечно! Волам в упряжке легче
ярмо таскать.

Ф е д о н

Вижу, ты не веришь,
что я тебе добра желать умею.
Но всё ж, хотя ты тяжко оскорбил,
я не забыл, что мы с тобой друзья.

А н т е й

Так я тебя, а не ты меня обидел?!

Ф е д о н

Авжеж, я Терпсихору откуплю,
а ты обидных слов не возвратишь.

А н т е й

И ты того не можешь откупить,
что сотворил. Ты опозорил хист.
Из богини ты сделал вещь обычную.
Хоть возвратится из неволи Терпсихора,
но богиней она уже не станет.
А мрамор — если не бог, то просто камень.

Ф е д о н

Когда он богом стал, то уж навеки
не обратится камнем. Творчество
везде останется творчеством. Твоя
эпиталама прозвучала
не хуже в школе римской, широкой,
чем в твоём тесном бедном доме.
А если б ты сам исполнил её
в палате Мецената звучной,
под звуки лиры дорогой...

А н т е й

Федон! Не говори мне такового,
а то возненавижу я тебя навеки!

Ф е д о н

Антей, да это странное упрямство.
Ведь эллинам не впервой хвалу
чужих принимать, и где ж тут позор?

А н т е й

Чужих — да, но не победителей.
Победитель только тогда похвалит,
когда побеждённый склонит чело
ему к ногам и поцелует прах
из-под его стоп.

Ф е д о н

Такое у персов бывало
и у других восточных дикарей. Никогда
Рим от нас сего не требовал.

А н т е й

Не требовал? А кто же прошагал
по нас, как по мосткам, к святыне славы
всемирной? Кого ж мы на себе
из бездны дикости на гору несли?
Иль не легли мы камнем краеугольным
в мавзолей своим же победителям?
И мы ещё должны радеть о том,
что нам позволят в их богатых залах
сыграть на лире, вырванной у нас?

Ф е д о н

Разве той лире лучше замолчать?

А н т е й

Да, лучше!

Ф е д о н

Нет, я думаю, что хуже.
Ведь лучше мавзолеи воздвигать,
пусть даже не себе, чем быть, как трава
дорожная под ногами у того же
победителя. Он, если захочет,
вооружённой ногою мигом втопчет
все наши гордыни, все буйные мечты...

А н т е й

Ну что ж? Нам лучше самим всё растоптать,
чтоб не давать врагам такой работы?
Так жрец прекрасного рассудит, скажет?
Осталось лишь одно — так и поступить.
Ты не продался — хуже! Ты отдался
врагу в руки, как мёртвая глина,
из коей каждый вылепит, что хочет.
Но кто тебе вдохнёт огонь живой,
когда из творца ты стал лишь творивом?
Иди служить своeму Меценату,
забудь заветы красоты великой,
забудь бессмертный образ Прометея,
борца с богами, и забудь мученья
Лаокоона, страдника за правду,
не вспоминай героини Антигоны,
ни мстительницы Электры. Выкинь мысль
о Греции, что, как Андромеда скованна,
отдана чудовищу на растерзанье,
с тоской ждёт Персея-избавителя.
Ты не Персей, ты окаменел
перед лицом римской Медузы.
Ты уж не чтишь великой красоты,
той красоты борьбы, хоть без надежды...

Ф е д о н

Нет красоты в упрямстве безсилья...
Но с тобой, вижу, спорить невозможно!
Будь здоров. Я уйду.

А н т е й

Прощай, Федон.

Ф е д о н

Мы уж не как друзья расстанемся?

А н т е й

Боюсь, как бы врагами не сошлись.

Федон, пожав плечами, уходит.

Н е р и с а

(выходит из гинекея, едва за Федоном захлопнулась калитка)

Антей, я не пойму тебя совсем!
Так грубо ты с Федоном обошёлся,
а в чём его вина?

А н т е й

Ты подслушала?
Так надо уж и слушать было вправду.
Иль, может, по душе тебе как раз,
что будет на позорище стоять
твой образ в доме у победителя?

Н е р и с а

Какое позорище? Кто победитель?
Чем виноват Меценат, что дед его
или, быть может, прадед бился с эллинами?
Теперь же Меценат не отбирает
никаких наших ценностей насильно,
но покупает, да ещё за цену добрую.

А н т е й

Тем золотом, что собирается в Рим
с покорённых, в том числе и с нас самих.

Н е р и с а

Но сам же Меценат того не собирает.
И ты, как наследство получив от отца,
не спрашивал, как то богатство нажито.

А н т е й

Я знал, что то приобретенье честное.

Н е р и с а

Так, верно, думает и Меценат
о достоянии отцов. Он возвращает
немалую часть нам обратно в Элладу,
а ты за то сильнее всех враждуешь.
По-твоему, то лучше, чтобы у нас
по закоулкам прятались творенья,
чтоб от голода художники хирели,
чтоб мрамор покрывала плесень, струны — ржа,
чтоб эллины до варваров скатились,
лишь бы римлянам чем не послужить?

А н т е й

Довольно уж им служат. Я не стану.

Н е р и с а

Никто от службы этой не добивался.
Иль Меценат тебя унизил чем-то,
когда через друга позвал на пир?

А н т е й

На пир? Ты думаешь всерьёз, что Меценат
поэта кличет к себе на оргии
для дружеской беседы, а не для песен
в утеху гостям?

Н е р и с а

Ну что ж, а если б ты и спел там малость?
Ведь твои песни и так там уже были.

А н т е й

Но в том моей вины нет.
Н е р и с а

Нет, ты «виноват»,
ты дал ученикам песни списать
и, значит, сам их выпустил на свет.
А что римлянин оценил их выше,
чем земляки, так это уж обычно,
вини в том, если хочешь, Мецената.
Теперь в Элладе тот лишь славы стоит,
кого похвалит Рим. Коринф признает
своего певца тогда, когда утратит.
Когда б ты в Рим поехал с Меценатом
и там добыл заслуженный триумф, —
ведь Рим умеет гениев венчать! —
а потому вернулся в наш Коринф,
то лавры родины, как ряст весенний,
устлалися бы мягко под ногами.

А н т е й

Топтать венцы родимые не хочу.
Триумфы Рима — для меня лишь срам.

Н е р и с а

Чего ж ты ждёшь?

А н т е й

Признанья в родном крае,
без помощи победоносных ласок.

Н е р и с а

Когда ж то будет? Как окончишь жизнь?
Посмертная слава — обычный дар
для певцев, как ты. Пока же живы,
никто не слышит их, никто не видит,
как будто уж в могиле схоронённые.
Погрузшись глубоко в мечты и думы,
такие певцы с места не двигаются,
а над ними пролетает шумно
пёстрая вакханалия земная
и бросает лавры, цветы тому,
кто умеет ловить их на лету.
Такому ж, как ты, разве достанется
увядший лист да венки погребальные.
И думаешь ли ты, что победишь
такою неподвижностью ты Рим?
Когда б я была тобой, я б ослепила
всей славой гения — и Эллады,
на всех бы сценах я бы царствовала,
все форумы и портики заняла,
и имя моё заглушило б гул
имени цезаря! Вот это б
была победа настоящая!

А н т е й

А все б сказали:
«Каких певцов скупает ныне Рим!
Совсем уж обнищала Греция!»

(Берёт в руки Евфрозинин лавровый венец).

Смотри, Нериса, этот венец единственный
я заслужил при жизни, но он дороже
всех прочих славных римских триумфов.
Когда ж иные будут только гробовые,
так что ж, пускай скорее смерть придёт!

(Возлагает венец на голову с гордой и спокойной улыбкой).

Н е р и с а

Антей, послушай! Я не в силах больше
терпеть всё это. Можно задохнуться
в могильном воздухе того жилища.
Ты или я должны пойти в тот мир.
Я так тебя люблю, что соглашусь
твоей лишь славой жить, но без неё
совсем я жить не в силах — я эллинка!

А н т е й

И хочешь добывать
у римлян славу?

Н е р и с а

У римлян или прочих —
всё равно. Мне слава необходима,
как хлеб, как воздух и как жажда жизни.
И если ты не в силах дать мне то,
без чего я не проживу, то буду
сама искать её, а умирать
я не хочу, я слишком молода.

А н т е й

А чем же ты добудешь эту славу?

Н е р и с а

Тем самым, чем и ты добыл бы, — хистом.

А н т е й

Ты всё же хочешь выйти на сцену?

(После паузы).

Ну что ж, Нериса, я скажу по правде: —
когда зовёт тебя не прихоть пустая,
а муза Терпсихора, я не смею
с богиней спорить. Может быть, и вправду
ты сможешь возродить для Коринфа
святую тайну самого Диониса.

Н е р и с а

О нет, не для Коринфа! Ты не думай!
Меня коринфские аплодисменты
не манят. Живая Нериса перевесит
камённую Терпсихору у Мецената,
когда протанцует перед ним сегодня
танец Танагры!

А н т е й

Ты, верно, бредишь?

Н е р и с а

Нет, я ещё не в горячке.

А н т е й

Ты ж не можешь
на оргию пойти!

Н е р и с а
Приду и скажу: «Мой супруг недужен,
но, чтобы не обидеть Мецената,
прислал меня, свою жену, на пир...»

А н т е й

Нет, ты не пойдёшь!

Н е р и с а

Ты меня запрёшь?
Тогда уж я наверно буду знать,
что ты меня перекупил в неволю.
Но и рабыни иногда бегут.
Не полагайся на замки.

А н т е й

Нериса!!

Н е р и с а

Что, господин мой?

(Пауза).

Ну так решай же ныне:
или ты, или я.

А н т е й

Ох, если б только силы я имел
тебя от сердца вырвать и швырнуть,
как змею ядовитую, под ноги
тем римлянам проклятым!

Н е р и с а

(с коротким злобным смехом)

Не можешь?
Тогда ты должен покориться.