Маруся Страница 5

А коли при этом они ещё и носиками друг друга поцелуют... тут он уже и не выдержит... зажмурится, защебечет, затрещит — аж будто осипнет, а потом с новой силой залопочет. Запрыгает так, что и дыхание захватит... И всё это так красиво, так красиво, что словами не передать, а на душе — радость!

Вот и листья на берёзах зашелестели между собой — словно радуются, что по милости Божьей будут красоваться под ясным солнышком. Очнулась травка, когда её окропила небесная росинка; поднялись стебельки, распустились цветочки и, раскрыв свои ротики, наполнили всю долину таким ароматом, что, вдохнув его, забудешь обо всём и только подумаешь с благоговением: «Боже милосердный! Отче наш небесный! Всё это, всё, что есть на земле, в воде, под небесами — Ты, по одному Своему милосердию, создал для человека? А он, это ничтожное создание, эта былинка, эта пылинка и прах, — разве благодарит Тебя? И как?.. О, Боже праведный! Будь и всегда оставайся милостив к нам, грешным!..» Больше и не умеем, что сказать…

Вот и лёгкий туманец опустился на реченьку, словно паренёк прижался к девушке, и вместе они побежали прятаться между крутыми берегами. Потом и облачка начали расходиться, стали редеть и группироваться в кучки, как клубки, расступаться, словно освобождая дорогу какому-то важному, великому гостю — будто самому царю, несущему добро всему миру, — и покатились вдаль, за высокие горы, чтобы оттуда наблюдать, что же здесь произойдёт! Вот и зарделась та дорога, по которой ему нужно пройти, расстелилась, как кармазиновый ковёр, алая; затем будто серебряными цветами кто её усыпал, а потом и весь путь засиял, как золотым песком посыпанный по красному полю… Зазолотились и верхушки деревьев в лесах… и вот золотой свет начал сыпаться по ветвям всё ниже и ниже… Всё стихло… Чего-то ждет! Начало подниматься из-за земли… что? И свет, и огонь, и красота… И уже на край его невозможно взглянуть, что ж будет, когда он весь явится миру?.. И золотые лучи от него осыпали всю землю, и самые небеса будто стали ещё прекраснее. Всё молчит, жаждет, чтобы скорее явилась в полноте красота мира!.. Он идёт… выкатилось солнце… оглядело землю и… будто сказало: «Восхваляйте Господа, что сотворил и меня, и вас, и каждый день посылает меня даровать миру свет и всякому дыханию — жизнь…» Тут снова птички, будто по чьей-то команде, защебетали, всё будто ожило вновь, человек опять взялся за своё дело… и что же: весь мир обрадовался!

Вот вышел и Василий из садка. Он хорошо знал, что Маруся с Оленой условились вместе идти в город, так он и не пошёл уже домой в город, а всё тута в селе (вёрстах в четырёх от города) всю ночь скитался, а как стало светать, то уже и стерёг их. Подглядывая из садочка, увидел, что две девушки далеко-далеко отстали от остальных людей, тихо идут и беседуют; он сразу догадался, кто это идёт, — сердце у него ёкнуло и дало знать; вот он и пошёл будто бы в город, медленно, голову опустив, как задумался, а у самого аж ноги трясутся и дух захватывает от радости, что снова увидит Марусю и поговорит с нею.

Вот идут девушки: Олена, как сорока, стрекочет, что в голову взбредёт, а Маруся будто и слушает, да всё своё думает… как вдруг взглянула?.. и узнала своего Василя! Руки и ноги затряслись, в животе похолодело, дух перехватило, и сама не может ступить с места.

— Да иди же скорее! — крикнула на неё Олена. — Чего ты замерла? И так уже опаздываем.

— Да кто его знает, может, споткнулась, — говорит Маруся, а сама и с места не сдвинулась, хоть бы и полетела к Василию, как голубка к голубю; ведь уже и забыла, что, может быть, он её не любит, что он уже посватан на дочке хозяина… всё забыла, только бы быть вместе со своим Василем.

Как услышал Василий, что девушки уже за его спиной разговаривают, оглянулся к ним, снял шапку, поклонился и говорит:

— Добрый день, девушки. Да поможет вам Бог!

— Спасибо! Пусть и вам Бог поможет! — сказали ему хором девушки.

Вот Василий и говорит:

— Не пробегала мимо вас какая собака?

— Чтоб её черти побрали! — говорит Олена. — Мы её не видели. А что, где бегает?

— Тут вот только что перед вами на людей бросалась, — говорит Василий. — То прогонят, а она откуда-то вынырнет, и не знаешь, откуда ждать нападения. Такая злая, на всех кидается. Вот я и выломал себе дубинку и иду, оглядываюсь.

— Ой, боже ты мой! Я её боюсь. Вернёмся, Марусю! — говорит Олена.

— Не бойтесь, девчата; раз вы в город, и я в город, так я с вами пойду, а если нападёт, так защищу вас.

— Вот за это спасибо! Теперь нам, Марусю, не страшно, — сказала Олена, а сама была довольная, что с парнем пойдёт всю дорогу. Вот так и пошли вместе.

Совсем же Василий солгал, будто там бегала собака. Он нарочно их напугал, чтобы они попросили его проводить и чтобы не стеснялись идти с ним.

Вот идут, Василий их опережает — понятно, мужская походка против девичьей быстрее — и поджидает их; вот Маруся собралась, как бы с ним заговорить, и, наконец, говорит:

— Вот мы и идём себе тихонько, а вы нас всё обгоняете. Может, мы вам мешаем?

— Чем же? — спрашивает Василий. А Маруся говорит:

— Тем, что, может, вам... срочно в городе надо быть? Может, вас хозя... хозяин ждёт? — Мол, будто случайно, чтоб выяснить, не скажет ли он чего про дочку хозяина.

— Да ну мне теперь этот город! Забыл про него и думать, — сказал Василий, а потом, тяжело вздохнув, добавил: — Одно у меня на уме: лишь бы Бог помог! Только ради этого и иду к хозяину, чтобы…

— А чего вы вчера на свадьбе не танцевали? — перебила его Олена и начала болтать без умолку. Он ей — слово нехотя или вовсе не ответит, а она ему — десять; и так стрекочет, и так поддевает, и шутки, и подначки, что Василий и отвязаться не может.

А бедная Маруся — зацепила было Василия разговором, — теперь и сама об этом жалеет. Ведь теперь он уже не скрывает, что у него на уме, и что идёт к хозяину по делу. Значит, наверняка по поводу сватовства к его дочке.

Вот в таких мыслях и догадках идёт-не идёт, ноги не слушаются; и сердится на себя — зачем пошла на базар; сердится на Василия — зачем попался ей навстречу, ведь уже посватан, а всё с чужими девушками по базару ходит; сердится и на Олену — чего она такая весёлая, чего с чужим женихом болтает; сердится на всех и за всё, а сама не знает, на кого и за что.

Вот пришли в город, походили по базару; Олена сразу скупила всё, что ей нужно, а Маруся только за ней ходит, скучает и всё уговаривает Олену, что пора бы домой. А Василий всё за ними ходит — как тот мешконос в колядке — носит Марусин кошик и складывает то, что покупает Олена. Потом как-то осмелился спросить Марусю (видя, что она всю дорогу молчала, думал, видно, что сердится), и спрашивает:

— А ты, Марусю, чего ничего не покупаешь?

— Так мне немного... почти нечего покупать... — говорит Маруся и отвернулась от него, чтобы не глядеть на чужого жениха. — Только и надо: матери… кресало для трубки… а отцу… красных ниток… на вышивку к платкам… да говядины… к Петрову дню.

Вот так напридумывала наша Маруся, что чуть Василий в глаза ей не рассмеялся; ещё хорошо, что Олена этого не слышала, торгуясь у торговки за булавки.

Василий только тихонько усмехнулся — догадался, что что-то тут не так, и принялся покупать всё, что нужно было Марусе. Купив и уложив всё в кошик, говорит:

— Ну как бы то ни было, девчатки, а я вас провожу прямо до дома — защитить от собаки; да и у меня, кстати, в вашей деревне есть одно дело.

Опять-таки Василий соврал: не было у него никакого дела, а хотелось ему… да посмотрим, что будет дальше.

Вот и пошли они обратно из города. Только вышли из улиц на степь, как Олена вдруг вскрикнула:

— Ой, дурная я и сумасшедшая! Забыла зайти к сапожнику за отцовыми сапогами. Что мне теперь делать?

Поговорив, посоветовались: пусть Олена сама вернётся в город за сапогами — недалеко и в улицах не страшно, а Василий чтобы остался с Марусей и подождал её тут, — ведь она обещала скоро вернуться.

Вот остались вдвоём Василий с Марусей, сели на бугорке; тут же Василий и говорит:

— Марусю! Пусть ты рассердишься на меня, пусть прогонишь, пусть не позволишь и на глаза показываться — а я тебе всё равно сейчас скажу то, что вчера хотел сказать…

— Что такое? — спросила Маруся, а сама так испугалась, что и не передать, и не знала — чего.

— Марусю! Разве только я один на свете, кто, увидев тебя, не мог бы не полюбить от всей души? Люблю тебя, Марусенька, всем своим сердцем, люблю больше всего на свете! Не сердись на меня, не отворачивайся, не закрывай своих глаз беленькой ручкой; дай её мне сюда, прижму её к своему сердечку — и тогда, хоть умру, если тебе неугодна моя искренняя любовь! Что же ты молчишь? Почему не глянешь на меня?.. Скажи хоть полсловечка, скажи, что не злишься на мою любовь. Расспроси обо мне, разузнай — может, услышишь обо мне что-то хорошее.

Только Василий начал так говорить, как Маруся и опомниться не успела; сердце её так и колотится, а сама, как в лихорадке, вся дрожит; боится — и не знает, чего; разве бы земля разверзлась — она бы туда и прыгнула, да и Василия с собой бы утянула; или, если б крылья, — улетела бы на край света… да не одна, а обязательно с Василием. Что ж ей делать? Земля не раскрывается, крыльев нет, ноги будто не свои, одну руку Василий схватил и держит у своего сердца, а оно так же бьётся, как и у неё; глаза не видят света, а она ещё и второй рукой их прикрыла и спрашивает Василия так тихонько, что и сама толком не услышала:

— Так ты ведь посватан?

— Нет, Марусю, ни на ком я не посватан, и ни об одной девушке до этого времени и не думал. Как увидел тебя вчера — мир у меня перевернулся; без тебя не хочу жить, да и сам вижу, что и дышать без тебя не могу. А где мне найти лучше тебя?

— А дочка хозяина? Ведь он тебя в зятья берёт? — сказала Маруся уже немного смелее, потому что на сердце стало ей не так уж тяжело.

— Не только дочка хозяина, да хоть бы и царевна, и княгиня, и хоть бы самая офицерская дочка — не посмотрю ни на кого, всех презрю ради тебя. Одна ты — моя радость, одно моё счастье, если хоть чуточку полюбишь меня! Расспроси обо мне, я и год подожду, только бы…

— Э! Хватит!..