Маруся Страница 14

Такая радость тут... после святого причастия... что же будет в Царстве Небесном? Прими и меня, Господи, в царство Твоё святое! — Священник, посидев немного и прочитав кое-что из Писания, ушёл домой.

Спустя немного услышали, что у Маруси кашель будто бы утих, и хотя она не стонет и будто бы спит, в горле стало сильно хрипеть, а в груди аж клокочет…

Вот Настя и говорит старику:

— Да ей-богу, она не умрёт; видишь, ей стало легче.

— Молчи и молись Богу! — сказал ей Наум, а сам аж дрожит. — Сейчас, — говорит, — святые ангелы летают над нею. Страшный час настаёт, когда праведная душа уходит. Нам, грешным, остаётся только молиться Богу!

— Господи милостивый! Да ты сам боишься, так и меня пугаешь.

Так сказала Настя, не замечая своей беды, а Наум всё хорошо знал, и знал, к чему что ведёт, и потому говорит:

— О если бы Господь милосердный сотворил чудо! — Затем он зажёг «страшную свечу»* (*«Страшная свеча» — свеча, которую зажигали в Страстной четверг), поставил перед иконами, а сам пошёл в комнату… и как начал молиться! Чего только не обещал: и в паломничество пойти, и сколько скота раздать на церковь, нищим…

И вдруг Маруся довольно крепко сказала:

— Батюшка!.. Маменька!.. Подойдите ко мне. — Они и подошли. А Наум видит: Маруся вся изменилась в лице — стала румяной, как зорька перед восходом солнца; глаза сияют, весёлая, будто светится. Он понял, к чему это — задрожал весь, укрепил сердце, а слёзы текут, только мысленно молится: «Час пришёл… Господи, не оставь меня!..» А Маруся им говорит:

— Батюшка, маменька мои родные! Простите меня, грешную!.. Попрощаемся на этом свете… пока Господь не сведёт нас вместе в Своём Царстве.

И стала целовать им руки, а они и сами обливаются слезами, целуют её. А она опять говорит, весело, с улыбкой:

— Спасибо вам, родненькие мои, что вы меня любили!.. и берегли… Простите, если когда вас не слушалась… или обижала… Господь мне грехи простил… простите и вы!.. Не убивайтесь сильно по мне — это грех… только поминайте мою грешную душу… не жалейте скота — всё прах и пыль… Хватит, хватит, не плачьте… Видите, какая я весёлая… там мне будет хорошо… Когда-нибудь ведь умирать надо… Мы ненадолго разлучаемся: там год — как минута… Видите, я не жалею, что ухожу… ведь скоро увидимся… Ва… ох! Василёчка моего как увидите — скажите, пусть не убивается… скоро встретимся… Я его очень, очень любила!.. Орешки мои положите мне в руку, когда умру, а платок… верните ему… Где вы? Я вас не вижу… Батюшка! Читай мне… вслух молитвы… а ты, мамочка… крести меня… Бла-го-сло-ви-те же… меня…

Наум стал читать молитвы, а Маруся пыталась, но не могла и слова повторить за ним; он же, как только скажет слово — и в слёзы, плачет, потом снова читает. Настя перекрестила два раза и обессилела — тут же упала. Соседка подала Марусе в руку свечу, с трудом разжала пальцы — уже начали застывать… Вот уже и голос её не слышен… Наум склонился и прямо у уха громко читает: «Верую во единого Бога» и «Богородицу»… А она — вдруг взглянула, широко открыла глаза и громко сказала:

— Слышите?.. Что это такое?.. — Наум упал на колени и говорит:

— Молитесь все! Ангелы прилетели за её душой!

Потом Маруся ещё спросила:

— Видите?.. — и замолкла… Тяжело вздохнула… Только и прошептала: — Матерь Божья!.. Прими… — и успокоилась навеки!

Наум вскочил, всплеснул руками, поднял глаза к небу и долго так стоял. Потом пал на колени перед иконами и молился:

— Не оставь меня, Господи, Отец милосердный, в этот горький час! Век Ты меня миловал, а на старости, когда мне самому пора в землю лечь, послал Ты мне такое горе!.. Укрепи меня, Господи, чтоб я не согрешил перед Тобой!

Бросился к Марусе, припал к ней, целовал руки, щёки, шею, лоб — и всё приговаривал:

— Прощай, моя доченька, утешение, радость моя! Завяла ты, как цветочек садовый; засохла, как травинка! Что я без тебя теперь? Сирота! Хуже младенца. О детях жалеют, детей приглядывают, а кто теперь меня приглядит?.. Теперь ты в новом мире, среди ангелов святых, знаешь, как мне тяжело, как мне горько без тебя: молись, чтоб и меня Господь к тебе взял! Закрываю твои глазоньки до Страшного Суда! Не увижу в них больше своей радости! Складываю твои рученьки — те, что меня кормили, заботились, обнимали…Он бы долго так убивался, да тут соседка подошла и говорит:

— Пойди, дядьку, ты уже её не поднимешь; вот девушки пришли наряжать Марусю; иди, займись делами — глянь, Настя без чувств лежит.

Наум встал над Настей, опять горько заплакал и говорит:

— Вставай, мать! Подружки пришли — пусть наряжают к венцу нашу молодую… а я пойду готовить свадьбу!

Пришёл он к священнику, не смог и слова сказать — только плачет, так что хоть Господи зови! Священник сразу всё понял и сказал:

— Царство небесное ей! Праведная душа была, упокой её, Господи, со святыми!

Помолившись, стал утешать Наума, пока не собрались дьяки; потом пошли в церковь, священник стал служить панихиду, а по душе велел звонить на непорочные, как по знатному и уважаемому человеку, и послал сукно и подсвечник, велел читать псалтырь.

Войдя в церковь, Наум пал перед иконами, молился — и за упокой души своего дитяти, и всё взывал:

— Господи милосердный! Дай мне разума, чтобы при такой тяжёлой беде не разгневать Тебя ни словом, ни даже мыслью!

А как запели «вечную память» — почувствовал, что на душе как-то стало легче, и хоть дочку жалко — уж, что говорить, очень жалко! — но тут же подумал: «Воля Божья! Она теперь в Царстве; а за такое горе, что мы теперь терпим, Бог и нас сподобит быть с нею!»

Бодро дошёл до дома. Марусю уже нарядили, положили на лавке, у окна. Встал Наум над ней, помолился, сложил руки на груди крестом — и приговаривает:

— Доченька моя милая! Марусенька моя незабвенная! Что ж ты не взглянешь своими карими глазоньками на своего батюшку родного? Что не обнимешь ручками его?.. Почему не скажешь ни словечка?.. Ты ж всегда меня так встречала… а теперь… закрыла свои глазоньки — до того часа, как узришь Господа на Страшном Суде; сложила рученьки — пока с этим крестом, что держишь, выйдешь из гроба навстречу Ему; смолкли уста — пока с ангелами не начнёшь хвалить Его!.. На кого ж ты нас покинула?.. Унесла с собой нашу радость; кто будет радовать нас такою добротой, как ты? Кто нас, сирых, на старости пожалеет?.. Кто, как травинку в поле, нас приглядит?.. Кто утрёт наши горючие слёзы?.. Кто промочит пересохший язык?.. Не порадовала ты нас своей жизнью с Василем! Не обрадовала свадьбой своей! Уходишь невестой в сырую землю… Но подружки украсили твою русую косу, как к венцу: скиндячки положены… цветами убрана… и справа цветок — чтобы все видели: девой ты была на земле, девой идёшь и на тот свет.

Сколько народа собралось — полная изба, и у окон много заглядывало — все навзрыд плакали! И как было удержаться, глядя на старика, совсем уж седого, как лунь, немощного — стоит над своим единственным дитятей, которого пережил, которое на самом цвету хоронит, а сам остаётся на земле — с немощами, с бедой, один-одинёшенек со старой женой, до каких пор? Какая у них теперь будет жизнь?.. Да и какая дочь была! Не просто какая-нибудь — таких и во всём селе не сыскать: богобоязненная, молитвенная, в работе неутомимая, послушная, кроткая, скромная, тихая, разумная — да что уж и говорить про красоту! И вот: кто знал, кто не знал — все любили и уважали, и как услышали, что умерла — все, и стар, и млад, даже детки — все горевали, сбегались посмотреть и попрощаться…

О старой Насте уже и говорить нечего: не то что порядком заняться — с места встать не могла; всё сидела у покойницы, и уже не плакала — слёз не осталось, только тяжело вздыхала и ни слова сказать не могла в голос.

Послушав псалтырь, что дьяк читал, Наум сел возле своей старушки и говорит:

— Что, старая! Управились мы с тобой! Свадьбу собирались играть — а вот и похороны! Ох-ох-ох! Благодари Бога, Настя!

— Это нам за грехи наши, Науме, Бог наказание послал, — сказала ему Настя.

— За грехи! — сказал, подумав, Наум. — Есть ли такая кара, чтобы можно было ею искупить наши грехи? Каждый день, каждый час мы тяжко согрешаем перед Господом нашим — так чего ж мы достойны?.. Если бы Отец наш Небесный поступал с нами не по милости, а по правде Своей святой — давно бы нам не быть на этом свете. Нет меры Его доброте!

— Но зачем же Он взял у нас одну нашу радость? Что теперь с нами будет?

— Зачем?.. Глупая, глупая! Затем и взял, что дитя было доброе, по доброте своей Господу милое, пожив на этом злом свете и насмотревшись на других — чтобы не пошла следом за теми, кто поступает не по Его воле. А за плохое дитя Бог наказывает отца и мать — так мы были бы за неё в ответе; а теперь, коли дитя наше было доброе, то, может, и нам Бог через неё что-то из грехов простит.

— А на кого ж мы теперь остаёмся? Кто нас на старости и в немощах доглядит? — всё же спрашивала Настя.

— И я то же сперва думал, — говорит Наум, — а потом, в молитве, Бог дал мне разум: не было у нас дитяти — сами жили, и без неё проживём. Ты скажешь: тогда мы были молоды и здоровы, а теперь стары, не можем работать. Настя, Настя! И в молодости мы не сами по себе жили, и работали, и пропитались — Бог нам помогал; и теперь не даст пропасть. Поживём ещё, потерпим за грехи свои на этом свете; по Его воле придёт и наш час. Ты мне глаза закроешь, а тебя… тогда, круглую сироту, и в беде не оставит Тот, Кто и комарика бережёт, — и соберёт нас вместе, и Маруся наша встретит нас там. Когда-нибудь этот час настанет; не сто лет же тут страдать… А пусть бы и сто лет, пусть бы и больше, и пусть бы Бог ещё горше беду послал — если есть беда горше этой — разве же это сравнится с тем, что нас ждёт у Господа милосердного и где теперь наша Маруся? Хватит, хватит, не плачь — давай распоряжения.