Мартин Боруля Страница 9

Совсем!

Микола. Вот и прекрасно! Я так рад, что ты останешься в селе! Снова будем дружить.

ЯВА IV

Входят Палажка, Гервасий и Протасий.

Палажка. Стёпа! (Обнимает и целует его.) Ну что? Видел отца?

Степан (вздохнув). Видел.

Палажка (сквозь слёзы). Как смерть… как смерть.

Гервасий. Успокойтесь, успокойтесь, — слезами не поможешь.

Степан. Здравствуйте, Гервасий Семёнович! Протасий Матвеевич!

Гервасий. Здоров, казак, здоров!

Целуются.

Протасий (целуется). Как служба?

Гервасий (увидев Николая). А ты чего тут оказался?

Микола. Услышал, что Степан приехал.

Палажка (к Гервасию). Заходите, Гервасий Семёнович, прямо сюда.

Гервасий. Может, лучше сначала сказать ему, чтоб не волновать.

Палажка. Ну-ну, хорошо, скажу. (Уходит.)

Гервасий. Ну что ж, Степан Мартынович, скоро станешь столоначальником?

Степан. Где там! Я уже не служу, Гервасий Семёнович.

Гервасий. Что?!

Степан. Остался за штатом.

Гервасий. Вот как?! Слыхал, слыхал — мне Красовский говорил, что земский суд упразднили. Значит, ты теперь лишний! — И зачем тебе та служба? Много ли ты там жалованья получал?

Степан. Два года ничего не получал, а вот на третий, по расчету, назначили два с половиной в месяц.

Гервасий. Два с половиной?! Господи! Здоровый, молодой человек два года сидит даром, а на третий получает два с половиной в месяц!!

Протасий. Я вот когда служил у покойного землемера, Харитона Харитоновича Кацавейченко, он жил в Трахтемирове, на Дворянской улице, в доме… дай бог памяти… в доме графа…

Гервасий (машет рукой на Протасия и перебивает его). Послушай, Степан, брось ты думать о чиновничестве! Совсем с ума сошёл старик: рабочему платит на своём довольствии тридцать рублей, а сына, вместо того чтобы к хозяйству приучать, отправил на службу — байдики бить!.. Сейчас не те времена, с твоей наукой далеко не ускачешь. Всё это дворянство виновато. Надо отца сбить с этой дворянской колеи, а то всё хозяйство пропадёт, а из тебя чиновника не выйдет…

Степан. Так я уже руку набил, Гервасий Семёнович, некоторые бумаги и сам умею писать…

Протасий. Покойный землемер Кацавейченко…

Гервасий (не слушает Протасия, к Степану). Плюнь ты на это дело! Отец стар, болен, а единственному сыну, имея хорошее хозяйство, не стоит шататься по канцеляриям и за два с половиной в месяц губить здоровье, тратить деньги на одежду, на питание… Хорошо, если дослужишься до чего путного; а если так и помрёшь канцелярским писарем, не научившись вести хозяйство, не привыкнув, — что тогда делать на старости? Вот и сейчас — за штатом, если бы не было хозяйства, что бы ты делал? Бросай, сынок, бери́сь за дедовское ремесло.

Степан. Да… оно… я и сам теперь понимаю… я не против… не знаю, как отец…

Гервасий. Я с ним поговорю.

Степан. Только сейчас не говорите, Гервасий Семёнович, а то, не дай бог, ещё сильнее заболеет…

Гервасий. Я знаю, когда сказать, только ты отцу не потакай, не гонись за дворянством, всё будет хорошо.

Палажка (из двери). Идите, Гервасий Семёнович!

Гервасий уходит.

Старик обрадовался, будто ожил немного!

Гервасий и Палажка ушли.

ЯВА V

Протасий, Николай и Степан.

Протасий. Стёпа!

Микола. Идёмте, я вам расскажу.

Николай и Степан берут стулья и садятся возле Протасия. Вот Гервасий говорит, что два с половиной — это мало, а я у покойного землемера Кацавейченко получал полтора! Правда, всегда в командировках, на его довольствии… Один раз, знаете, поехали межевать землю к Губачевским-Носачам… Тогда они все жили вместе в СемиКратах… А отец их — никто из вас не знал отца? Он лет пятьдесят назад умер, не знали?.. Нет, не знали… Перерезал себе горло бритвой… Он был женат на Свербихвостовой, — та ещё женщина была, упаси господи всякого крещёного от такой!.. С молодости крутила хвостом с уланами… Недалеко от них стоял уланский полк, так она одного улана… вот фамилию забыл… крутится на языке… вроде на птицу или жеребёнка похожа… так закрутила, что он оставил службу и переехал к ней в село, будто бы управляющим, и начал всем заправлять… Ги! Ги! А сам Губачевский-Носач тут же живёт и молчит… Заперся у себя в кабинете, как будто его и нет… Ги! Ги! Так мужикам стало жаль барина, он, покойник, хороший человек был, а улан этот… вот забыл фамилию… Ксёкачевский! Чёрт бы тебя побрал, точно — Ксёкачевский! Я же говорю, на жеребёнка похож — ксё, ксё, Ксёкачевский! Мужики застукали его на току, связали и отвели в стан! Вот такое было… А под старость, когда уже начало от старой Губачевской гнилым деревом тянуть, она начала добиваться от старого Губачевского-Носача любви… всё пела ему: «Гори, гори, моя лампада…» Ги! Ги! И до того довела, что он перерезал себе горло бритвой. Тогда съехались наследники, и надо было размежевать землю. Кацавейченко, покойник — царствие ему небесное — и говорит мне: бери астролябию — поедем! А дождь как из ведра…

Выводят Мартына под руки Гервасий и Палажка, за ними идёт Марися.

Потом договорю. Очень интересно.

ЯВА VI

Мартин, Гервасий, Протасий, Палажка, Марися, Николай и Степан. Мартына усаживают на стул. Он жёлтый — от разлития желчи.

Мартин. Здравствуйте!.. Видите, до чего дошёл Боруля!

Гервасий. Послушай меня, Мартин, я тебе добра желаю. Сейчас и выздоровеешь.

Мартин. Нет… я ещё поеду в город, отвезу все дворянские бумаги Каетану Ивановичу…

Гервасий. Опять за своё! Мало тебе бед от этого чудаковатого дворянства?

Мартин. Бумаг же, бумаг много… Пять лет дело шло… почти признали, приписали… и не утвердили! И из-за чего? Пустяки! Написано в бумаге, что фамилия указана неверно: в новых бумагах — Боруля, а в старых — Беруля!.. Чтоб руки выкрутило тому писарю, что написал — Беруля… Я и сам не знаю, кто я: Боруля или Беруля… Может, и Беруля!.. И вот так оставить? Живая боль берёт за сердце… А может, ещё Каетан Иванович…

Гервасий. Сдерёт с тебя сотню-другую.

Мартин. А если докажет, что Боруля и Беруля — это одно и то же?

Гервасий. Почему же до сих пор не доказал? Поверь мне, Мартин, ничего из этого не выйдет, только хозяйство загубишь, детей нищими сделаешь и сам в бедности умрёшь. Чего ты хочешь?

Мартин. Дворянства…

Гервасий. Нет, торбы! Оно же тебя в болезнь загнало, посмотри на себя… оно тебя рассорило с Красовским и со мной, — все беды твои от него!.. Хозяйство еле дышит, а дворянство без ума и науки хлеба не даст. Послушай меня: сожги все бумаги, чтоб не зудело, потому что ты болен на дворянство и умрёшь от этой болезни.

Мартин. А если утвердят?.. Может, хоть после смерти утвердят…

Гервасий. Ну, делай как знаешь!

Палажка. Старик, пожалей нас, послушай Гервасия, зачем нам то дворянство, если ты умрёшь, а мы без хлеба останемся…

Марися. Родной мой, милый папочка! Нам не нужно дворянство; мы хотим только одного — чтобы вы поправились, и снова будем жить весело, как прежде…

Боруля ищет глазами Степана.

Степан. И я, папочка, не хочу дворянства…

Мартин. И ты, Стёпа?! Не хочешь? Дворянства не хочешь?.. Ты? (Вздыхает.) Все не хотят… Хлопы… хлопы!.. (К Палажке.) Пойди, душа, принеси папку, она у меня под подушкой…

Палажка уходит.

Пусть Омелько принесёт соломы и затопит печку.

Марися уходит, а через некоторое время возвращается с Омельком, который вносит солому, засовывает в печку и растапливает.

Погаснет последняя искра от бумаг, погаснет и моя жизнь… Умру у вас на глазах, увидите!

Палажка вносит папку, полную бумаг. Мартин развязывает.

Право на дворянство!.. Грамота… герб!.. И всё это сжечь?.. (Читает сквозь слёзы.) Отношение Дворянского депутатского собрания от 16 февраля 1858 года за №1541 о признании рода Борули в дворянстве. (Говорит.) Было же, значит, за что признать… Аттестат прапрапрадеда. Подписал сам суперинтендент Савостьян Подлевский… Бумага синяя… как лубок… старинная бумага! (Читает.) Отношение Казённой палаты о несостоянии рода Борули в подушной подати… (Говорит.) Везде — Боруля, а там где-то — Беруля!.. Ох!.. Копия свидетельства двенадцати дворян, что весь род Боруль всегда вел жизнь, свойственную дворянам… Особенно я! Герб… герб!.. Красное поле, а по красному полю голубой крест, знамёна сверху, а внизу — две пушки…

Омелько. Поджёг, горит!

Мартин. Не кричи! Чего орёшь? Чтоб тебя черти подожгли в аду, — спешишь! И своими руками сжечь дворянские достоинства?.. Не могу!..

Гервасий (хочет взять). Давай, я сожгу.

Мартин (защищает бумаги). Постой, постой! Дай я ещё на них насмотрюсь!.. Хоть герб оставить на память внукам, и грамоту прапрапрадеда, и аттестат…

Гервасий. А чтобы снова зачесалось дворянство? Не будь ребёнком — жги!

Мартин. А!! Ну, поднимите меня!

Поднимают.

(Он берёт бумаги, делает два шага к печке и замирает.) Не могу!! Руки трясутся… сердце колет…

Омелько. Так отдайте мне, пан, на папиросы!

Мартин. Чтоб ты подавился! Чтоб ты утонул!.. Дворянские бумаги на папиросы?! Счастье твоё, что я болен.

Омелько. Да что я такого сказал?

Мартин. Молчи! А то я тебе из носа шампиньон сделаю!

Омелько. Пока соберётесь, всё и погаснет. Пойду ещё соломы принесу.

Мартин. Стёпа!.. А как же ты будешь служить без дворянских бумаг? Тебе же и чина не дадут?

Гервасий. Да он и так не служит, его за штат вывели, — земский суд упразднили, теперь такие чиновники не нужны.

Мартин.