Написана 1776 року, 28 березня.
Поднесена в день Пасхи
ВЕЛЬМИШАНОВНОМУ ПАНОВІ
СТЕПАНУ ІВАНОВИЧУ, ДОБРОДІЄВІ ПОЛКОВНИКОВІ
ЙОГО ВИСОКОРОДІЮ ТЕВ'ЯШОВУ
Вельмишановний пане!
Хорошо известное слово Сократа: "Другой живёт для того, чтобы есть, а я ем для того, чтобы жить"3.
Жизнь не то означает, чтобы только есть и пить, быть весёлым и куражным, и сытость телесная не даст бодрости сердцу, лишённому своей пищи.
В этом-то понимании учил своих друзей Эпикур, что жизнь зависит от наслаждения, и веселие сердца — это жизнь человека. Гораций так же, как Эпикур, мыслит: "Nec dulcia differ in annum…", то есть: "Наслаждений не откладывай на год". А что он под наслаждением разумеет веселие сердца, видно из следующего: "Ut quocunque loco fueris, vixisse libenter te dicas", то есть: "Чтобы мог ты сказать про себя, что всюду тебе жилось отрадно"4.
Утеха и кураж, кураж и наслаждение, наслаждение и жизнь — это одно и то же. И что Гораций сказал: "Наслаждений не откладывай"5, то Сенека6 истолковал: "Жизнь не откладывай". "Sera nimis est vita crastina. Vive hodie"7. "Живи сегодня".
Силы этого слова не раскусив, люди во всех веках и народах опозорили Эпикура за наслаждение и считали его самого пастухом свиного стада8, а каждого из друзей его величали: "Epicuri de grege porcus"9.
Но если жизнь от сердечного веселья, а веселие от наслаждения, то от чего зависит наслаждение, что услаждает сердце?
Объясняет боговидец Платон*: "Нет ничего слаще истины"10. А мы можем сказать, что лишь в истине живёт настоящее наслаждение, и только она животворит наше сердце, владеющее телом. И не ошибся мудрец, положивший границей между учёным и неучёным грань мёртвого и живого.
Пифагор, постигнув эмблему треугольника и увидев в нём истину, с радостью восклицает: "Нашёл! Нашёл!"11
Видно, что жизнь жива тогда, когда мысль наша, любя истину, любит исследовать её пути и, встретив её взор, торжествует и веселится этим неугасимым светом. Этот свет услаждает и старость Солона; а он, старея, каждый день откусывает что-то от общими силами потребляемых, но неисчерпаемых наслаждений, которые согревают и питают сердечные мысли, как весеннее солнце каждое существо. И как правильное круговращение крови у зверей, а в травах — соков порождает здравие их телу, так истинные мысли просвещают благодушием сердце. И неудивительно, что памятники и записи некоторых избранных людей имеют в заголовке такую надпись: "Житие и жизнь такого-то".
Житие означает: родиться, есть, расти и убывать, а жизнь есть плодоношение, выросшее из зерна истины, царившей в их сердце. И не напрасно друг истины — Цицеронов Катон12 любил на старости пиры, но наполненные питательными для сердца мудрыми беседами, что рисуют невидимую, но прекрасную картину истины, привлекающей все их чувства и услаждающей.
К чему же эта речь? К тому, что люди высоких родов не только в судах, войнах, коммерциях, строениях, искусствах, но и в самом первом пункте, то есть в мыслях о Боге, должны находить истину и противиться суевериям.
Правда, что земной шар без болотных луж, без мёртвых озёр, без гнилых и долинных низин быть не может. Но в таких местах пусть лягушки и сродные им птицы гнездятся, а соколы с орлами вверх, в пространство чистого неба, пусть подымаются, оставив дрожжи для невежественной подлости.
Итак, благочестивое сердце между насыпями буйного безбожия и между подлыми болотами рабской страстной суеверности, не уклоняясь ни вправо, ни влево, прямо течёт на гору Божию и в дом Бога Иакова.
Правильное слово, что царь и судья израильский, а христианский Бог — есть Библия.
Но этот наш Бог сперва на еврейский, потом на христианский род навёл несчётные и страшные потоки суеверий.
Из суеверий родились нелепости, секты, споры, вражды междоусобные и дивные, ручные и словесные войны, детские страхи и прочее. Нет более жёлчного и твёрдого, чем суеверие, и нет ничего более дерзкого, чем буйство, распалённое слепым, но рьяным жаром глупой веры, когда эта ехидна, предпочтя безумную и ничтожную ложь милости и любви, забыв чувство человеколюбия, гонит брата своего, дыша убийством, и этим надеется служить Богу.
Этот семиглавый дракон (Библия), извергая водопады горьких вод, всю свою земную сферу покрыл суевериями. Они не что иное, как неразумное, но будто Богом совершаемое и охраняемое понимание.
Говорят суеверию: "Слушай, друг! Не может это случиться… Против природы… Тут что-то скрывается". Но он изо всех сил с желчью кричит, словно вправду летали кони Илии. Будто при Елисее плавало железо, разделялись воды, возвращался Иордан, при Иисусе Навине остановилось Солнце, при Адаме змеи имели человеческий язык… Вот! Будто скоро конец света… Бог ведает, возможно, в следующем 1777 году падут на землю звёзды… Что? Разве нельзя, чтобы Лот был пьян от свежевыжатого вина?.. Пусть у нас оно не хмельное, а от Бога всё возможно…
Опившись этих дрожжей, суеверный пирует и козлоголосит, объявляя врагами и еретиками всех, кто с ним не соглашается. Лучше не читать и не слышать, чем читать без глаз, а без ушей слушать и учиться пустоте. Это детское мудрование, разоблачающее дерзость и непостоянство блаженной натуры, будто она когда-то и где-то делала то, чего теперь нигде не делает и впредь не сделает.
Всё же то невеликое, что не нужно, и ненужно всё то, что не всегда и не везде возможно. Возможное и нужное, а нужное и полезное есть то же и наоборот. Какая же слава и хвала — делать невозможное?
Всё, запрещённое законом блаженной натуры, есть тем неполезное, чем невозможно, а чем полезно, тем возможно. Потому-то и благословенно царство её, и дивный вкус имеет это слово Эпикура: "Благодарность блаженной натуре за то, что нужное сделала нетрудным, а трудное ненужным".
Восставать против её царства и законов — это несчастная гигантская дерзость, что любит препятствия, невозможность и пустоту, а супостат ползёт.
Как же могла восстать сама на свой закон блаженная натура, если она велела железу тонуть — и так было?!
Такие нелепые мысли пусть имеют место в детских и подлых умах, а не в возмужалых и знатных людях. Пусть вкушают эту Божью ложь и буйство дети, и то до времени, а рассудительные пусть готовятся к лучшему столу. Они, не участвуя в этой лжи и буйстве, могут не зажигать, а тушить факел, нарушающий всеобщую тишину и пировавший раскол.
Нет ничего более вредного, чем то, что создано для высшего добра, а стало растленным. И нет более смертоносной для общества раны, чем суеверие — листья для лицемеров, маска мошенникам, завеса тунеядцам, стимул и подогрев для людей с детским разумом.
Оно разгневало премилосердное чрево Тита, сравняло с землёй Иерусалим, разрушило Царьград, залило братской кровью парижские улицы, сына на отца вооружило14. И не напрасно Плутарх худшим, чем безбожие, считает суеверие. Для меня же лучше, если люди скажут, что Плутарха на свете не было, чем что он был дерзкий, непостоянный, немилосердный и прочее. Да и правда, суеверный печалится, если кто молится на юг, а не на восток вместе с ним. Один злится, что окунают, другой бесится, что обливают крещаемого. Один клянет квасной хлеб, другой — пресный… А кто сочтёт всю паутину суеверных голов? Будто Бог варвар, чтобы из-за мелочи враждовать.
Во всех этих нелепостях бегут к своей покровительнице Библии, а она с непокорными развращается.
Библия есть ложь и буйство Божье не в том, чтобы учила нас лжи, но лишь в лжи отпечатала следы и пути, ведущие ползучий разум к высшей истине, как показывает этот вопрос: "Когда же введёшь меня в пределы их?" "Знаешь ли пути их?" (Иов, 38).
Все же создания — ложь непостоянная и обманчивая, и все создания — поле следов Божьих. Во всех этих ложных терминах или границах скрывается и является, лежит и встаёт пресветлая истина, и о ней же слово: "Истина от земли возсияла". "Золото земли той добро".
И всем этим следам, и писаным, и изречённым в ней, будет исполнение от Господа, то есть конец и бытие несуществующим существам даст истина Господня. Вот что значит: "От Бога всё возможно", то есть по существам оно пустое и недостаточное, а по Богу действительное и точное.
Кто? Разве кто в бреду или в горячке скажет: "Железо плавает… От Бога же всё возможно…" И какой же это дивный вид богословия, если в нём речь о железе, а не о Боге? Это значит: начать за здравие, а закончить за упокой, по пословице.
Впрочем, будет, когда наконец над полем тленного создания (железо ли оно, золото ли, алмаз ли) явится обвитая железом по рёбрам своим пресильная истина, тогда рассудительный не умолкнет и скажет: "Всплывёт железо" (4-я кн. Царств, гл. [6]).
Как солнечный блеск по поверхности вод, воды по поверхности голубого озера, и как пёстрые цветы, рассыпанные по шёлковому полю в хитроузорных тканях, так в Библии по лицу сплетённого множества созданий несчётных, как манна и снег, во своё время являет прекрасный свой взор вечности истина. И об этих-то ткачах и книгоплётах, каким был Веселеил и другие, гремит вопрос Божий к Иову: "Кто дал женщинам мудрость ткания и ловкость вышивания?" (гл. 38).
Здесь авторы называются женщинами, которые соткали библейские свитки разных полотен. Илия нам тоже не нужен. А эта тень ведёт себя немного лучше. Там и написано так: "Разумеешь ли, как Илия поднялся?.."
Будто за ухо ухватив, велит догадаться, что в этих баснях, как в половe, скрылось зерно истины. А это и мальчик понимает: "Илия был схвачен вихрем…" Что ж это значит? Ответ: это слово Божье, не человеческое и не о человеке. Илия есть тень того: "Кто ходит на крыле ветреном". А чья колесница и конница? Израилева?.. Вовсе нет! Колесница Божья и конница Его же. Иаков же, как и Илия, есть слабая тень того: "Вознёс вас, как на крыльях орлиных, и привёл вас к себе".
Этот на них всех, как на апостолах и на ангелах своих, ездит, и не Симеон его, а Вечный Симеона и их всех, как тряпьё своё, носит.
Подобный истине видом своих фигур, будто ездит по ним. А они, возвышаясь в тонкий разум божества, как бы появляются из земли и, достигнув своего начала с Иорданом, потом отпадают, как листья после плодов, на прежнее место тления своего с Давидом: "Ослабь меня, дай отдохнуть даже прежде…"
И это значит: "Преобразит тело смирения нашего". Истина, вознося Илию, преобразует и их всех. В эту гавань стремится душа Давидова и в этом безопасном месте намерена, как олень, отложить свои рога.