– Узнали моего товарища?
– А как же, узнала.
И ко мне приветлива!
Что ж вы думаете? В один миг провернул дело Назарко. И петуха продала, и даже торбинку на него одолжила.
Иду домой, везу петуха... И не так уж сильно радуюсь... Как-то неловко мне...
А чем дальше, тем хуже и хуже надоедает мне то добытое добро, потому что проклятая птица без конца так трепыхается в торбинке, что лошадка настораживает уши. Ну, думаю, свяжу я его получше, потому что та Варка, приглядывая и прислушиваясь к своему ухажёру, чёрт знает как связала.
Остановил лошадку, вытащил того неверного петуха из сумки, собрался крепче стянуть верёвку, когда бесов петух фурх! – и в степь... будь оно трижды немецкое! Я за ним... и крылья, и ноги у него спутаны, а ничего не сделаешь: подпрыгивает да подлетает, словно бешеный. Остановлюсь я, остановится и он – разинет клюв и глядит, будто глаза сейчас выскочат, только я шевельнусь – он прыг дальше в степь. Хорошо разогрел чуб, пока его поймал...
Привёз домой, пустил во дворе. Жена только в ладони всплеснула.
– Вот, – говорю, – я таки докупился...
А сам раки пеку, аж в глазах зеленеет.
Лучше бы и не вспоминать!
Так вот побежало глупое бесёнок искать того дядьку Володьку.
Известное дело, какой у чертового отродья нюх и чутьё, а всё же только на другой день выследил живчика-дядьку аж за семь миль от города – на ярмарке в Хрещатках.
Ярмарка аж кипела. Толпились и гомонили люди, ржали кони, ревел скот, скрипели возы, гоготали гуси, щёлкали перекупки, клялись цыгане, ругались кацапы, шварготали жиды... гвалт, шум, крик, разноголосица...
А в самой толпе вьётся дядько Володько, трясёт какой-то свиткой да выкрикивает: "Люди добрые! Люди добрые! Вот свита над свитами! Новая! Чудесная! Стоит семь карбованцев с копой, а отдаю за два! Так уж вышло! Спешите! Покупайте, не мешкайте! Два карбованца! Разве это большие деньги? Два карбованца! Стоит девять! А вам за два! Новая! Чудесная! Два карбованца!
– Дядько Володько! Дядько Володько! – кричит Хапко.
Не дослышал дядько. Хапко кинулся было в самую толпу, а народа – что и палкой не протолкнёшь. Но, конечно, бесёнок везде пролезет, и вот уже Хапко возле дядька, как вдруг какой-то великан хвать бесёнка за галанцы да как пустую макитру откинул в сторону на плечи двум добродиям. Добродии в крик, а бабы возле них в визг... А великан к дядьку Володьку: "Ага, таки застукал неверную ступайку!" А дядько Володько: "Прохорец! Прохорец! Друг! Брат!" (Эге, думает Хапко, так вот какой этот Прохорец!) да как вскрикнет: "Ой, смерть моя!" И повис, словно неживой, на Прохорцевых руках.
– Притворяется! – крикнул кто-то из толпы, – я его знаю: скворцами выкормленный!
– А я вот научу, как притворяться! – говорит Прохорец.
Однако немного вроде утихомирился и уже положил дядька Володька на землю осторожненько.
"Как его выручить?" – думает Хапко.
В аду, чтобы вы знали, как побратаются, то уж за побратима, как за родного батюшку, не то что у нас – при добром часе побратим, а при лихом – мигом за шапку, да будь здоров, побратиме...
– А выручу!
1 Вистоялочка – водка, что отстаивается год, а то и два, иногда зарытая в землю (прим. автора).
2 Медвежонок — горилка жгучая, как огонь, с ароматами. Какой-то, говорят, протопоп семь лет обдумывал, пока выдумал (прим. автора).
3 Рарах, Рарог – у древних славян-язычников – огненный дух, связанный с культом очага. Рарога представляли в образе хищной птицы или дракона с искрящимся телом, пылающими волосами и светом, исходящим из пасти (клюва), а также в виде огненного вихря.
4 Потом приписка в конце:
Хапко малоопытен, но талантлив.
Чёрти ужасно много трудятся, придумывая сложные соблазны, а дядько быстро и совсем просто, наглостью:
Смотри в глаза и ври, а своего сторожа занедбай, будь оно трижды немецкое!