Гуси-лебеди летят. Страница 26

— А как он тебе?

— Почему-то и как суженый, и вроде как отец кажется, — прошептала Марьяна.

— Да что ты такое говоришь? — удивилась мать.

— Это, наверное, потому, что я и не помню своего папу. А ещё мой Максим у самого Котовского был кавалеристом и так владел саблей, что даже орден заработал.

— Орден?! — радостно вскрикнул я.

— Ага! — с гордостью сказала Марьяна, а потом наклонилась ко мне и поцеловала в щёку. — Прощай, Михайлик, прощай, моя радость, потому что увидимся мы с тобой не скоро, ох, не скоро. И учись, Михайлик, учись так, чтобы все знали, какие мы, крестьянские дети. Пусть не говорят ни паны, ни подпаны, ни всякая мерзость, что мы только быдло. Были быдлом, а теперь — баста!

Грусть и жалость перехватили мне горло. Я не сразу, с трудом выговорил:

— Ты приезжай к нам, Марьяночка, потому что мы все очень тебя любим.

— Если будет возможность. Прощай, дорогой, — она ещё раз поцеловала меня и вышла из хаты.

На улице стояли запряжённые кони. Молодой, горбоносый парень в шинели красиво обернулся к нам и приветливо улыбнулся. Отец первым подошёл, поздоровался с ним.

— Умеешь же ты, парень, присмотреть себе девушку. Такую ведь долго искать нужно.

— А я и правда долго искал. Три года в седле проездил. Вот судьба и склонилась ко мне, — с теплотой говорит парень и протягивает руку невесте: — Садись, Марьяна.

Девушка ловко вскочила на повозку, а в это время кто-то тихонько дёрнул меня за рукав.

Я обернулся. У плетня, с торбочкой через плечо, незаметно стояла Люба. И у неё почему-то светятся глаза.

— Молодая? — поднимает голову в сторону Марьяны.

— Молодая, — удивляюсь, как она сразу догадалась.

— Ой, это так здорово! — радуется девочка, не понимая, как мне тяжело прощаться с Марьяной.

— Прощайте, добрые люди, — прикоснулся рукой к шапке молодой и щёлкнул вожжами. Кони ударили копытами, и под ними зазвенела и брызнула соком мартовская земля.

Мы все поворачиваем головы и долго-долго смотрим вслед Марьяне. Вот уже кони сворачивают на другую улицу, вот уже в последний раз мелькнули головы молодожёнов, а мы всё ещё смотрим и смотрим и на дальние, весной приглушённые поля, и на солнце, и на ветряк — ту крестьянскую птицу-сказку, что всё собирается взлететь в небо, да не может расстаться с землёй.

— Какова будет её судьба? — спрашивает кто-то, не то у солнца, не то у земли, мать.

А мы с Любой, взявшись за руки, идём в школу, идём по тем свежим колеям, что остались на мартовской дороге.

И вдруг над моей грустью зазвучали тревожные звуки далёких колоколов. Мы с Любой поднимаем головы к небу, к празднично белым облакам и видим, как прямо из них вылетают лебеди и осыпают дома, землю и души свою лебединую песню.

И хорошо, и странно, и радостно становится мне, малому, в этом мире…

— А лебеди летят… над моим детством… над моей жизнью!..

Киев — Ирпень — Дяковцы

1963–1964