— Знаменитый человек, великий воин. Это генерал Йосиф Бем! Запомни его имя. В нём наша главная надежда.
Гриць ничего не слышал о Беме, потому и не мог понять радости панича. Он пытался издали внимательно рассмотреть знаменитого генерала, но не мог — генерал почти не сводил с него глаз, а Гриць не выдерживал его взгляда.
Пока гости ели и пили, разговор шёл шумный, общий, беспорядочный. Но как только съели всё, что было на столе, Никодим разлил по рюмкам, генерал достал из кармана серебряную табакерку и звонко постучал по ней ножом. В комнате стало тихо, и генерал передал слово хозяину дома — Никодиму. Тот говорил кратко, поблагодарил гостей за визит, особо поблагодарил генерала и выпил за здоровье всех присутствующих. За ним выступил полковник, главный комендант народной гвардии. Поблагодарив хозяина за гостеприимство, он перевёл разговор на Гриця, назвав его героем из-под крестьянской стрехи, надеждой лучшего будущего.
— Пока среди нашего народа есть такие золотые сердца, такая верность, такая любовь к своим панам — до тех пор мы смело можем провозгласить всему миру: Jeszcze Polska nie zginęła!
Эти слова все присутствующие повторили с большим воодушевлением, а некоторые снова бросились обнимать и целовать Гриця. Но вот генерал снова позвонил, и полковник продолжил прерванную речь. Он предложил сделать для этого сердечного брата-крестьянина небольшой подарок — на память о сегодняшнем дне, чтобы кто что может — пожертвовал. Все с не меньшим пылом поддержали предложение, полковник взял свою гвардейскую шапку и сам пошёл собирать пожертвования. Но, очевидно, в компании денег не водилось, подаяния сыпались скупо, и когда сбор был завершён, полковник начал что-то шептать Никодиму. Собрали так мало, что было стыдно вручать это Грицю, который всё это время сидел как на иголках и не знал, куда себя деть от смущения. Совещание длилось довольно долго. К нему привлекли ещё нескольких господ из компании, и, договорившись с ними, полковник велел участникам забрать обратно то, что они дали, а сам, якобы от имени всего собрания, подарил Грицю красивое золотое кольцо с ярко-красным камнем, которое было у него на пальце.
— Носи его, сынок, на память о сегодняшнем дне! — сказал старый воин. — На память о тех искренних друзьях, которых ты сегодня нашёл в каждом из нас.
Гриць не знал, что делать. Он был твёрдо решил не брать денег, но кольцо — отказаться от него было как-то неловко. Он поблагодарил за честь и подарок отрывистыми словами, но шёпотом сказал паничу о своём опасении: вдруг кто увидит у него такое дорогое кольцо и скажет, что он его украл.
— Это можно уладить, — сказал панич. — Вырежем на внутренней стороне кольца твоё имя и фамилию — и носи спокойно.
Когда после этого эпизода воцарилось хоть какое-то спокойствие, заговорил генерал. Его голос был сухой, отрывистый, словно удары палкой по доске.
— Głupstwo to!* Говорим по существу! Насколько вы готовы к восстанию?
Никто не мог толком ответить на этот вопрос. После довольно долгой и тягостной паузы полковник начал перечислять генералу отряды гвардии во Львове и в провинциальных городах, но генерал скривился и прервал его.
— Głupstwo to! Ваша гвардия не стоит и пучка пакли. Есть у вас пушки?
Полковник пожал плечами.
— Пушки — это основа, — продолжал стучать своим деревянным голосом генерал. — Поставлю две пушки на Высоком замке, а две — на платформе возле костёла св. Юра — и весь Львов у нас в руках. Пушки должны попасть к нам. Эй ты! — вскрикнул он вдруг, оборачиваясь к Грицю. — Ты, Грицю! Сюда!
Гриць поднялся, шагнул военным шагом к генералу и встал перед ним по-уставному.
— Сколько у вас пушек на цитадели?
— Не знаю, пане генерале. Я служу в пехоте.
— Должен узнать и доложить мне через неделю. Понял? Садись на место.
Гриць отошёл и сел.
— Вот это не гвардия, — полушёпотом сказал генерал полковнику. — Таких Грицев нам нужно хотя бы несколько рот. Приняты меры, чтобы их привлечь на нашу сторону?
Полковник пожал плечами.
— Не знаю, генерале. Это не в моей компетенции. У меня и так полно хлопот с гвардией, чтобы как-то её подготовить. На войско я влияния не имею.
— А кто имеет?
— Не знаю... кажется, пан Никодим.
— Dziable!* — вскричал рассерженный генерал. — Полковник, если бы я был командующим и вы дали бы мне такой ответ, я бы приказал вас расстрелять. Вы комендант, вы обязаны всё знать и всем управлять.
И, обратившись к Никодиму, он крикнул:
— Пан Никодим!
Тот подбежал и встал перед генералом.
— Как обстоят дела с войском? Сколько у вас надёжных людей?
Никодим покраснел и несколько мгновений тщетно пытался что-то сказать.
— Пока... пока что... я установил контакт...
И он наклонился и что-то прошептал генералу.
— Głupstwo to! — сердито буркнул генерал. — Наше дело чистое и ясное, не должно бояться дневного света. Прямо к цели — вот мой девиз. Эй ты, Грицю, — крикнул он, оборачиваясь. — Сюда!
Гриць сидел как оглушённый. Он начал понимать, о чём тут речь. Что-то холодное сжало сердце, но он быстро справился с собой и закалил душу той же решимостью, которая помогла ему, когда комиссар отдавал его в руки солдат для пыток. Услышав голос генерала — к которому теперь ясно ощущал внутреннюю неприязнь — он встал и подошёл.
— Ты знаешь, о чём тут речь?
— Знаю.
— Ну, о чём?
— Господа хотят устроить восстание.
— И что ты на это скажешь?
— Не знаю, против кого оно направлено и чего вы добиваетесь.
— Хотим иметь свою, независимую Польшу и оторваться от австрийского цесаря. Что ты на это?
— Пане генерале, я австрийский солдат и присягал цесарю на верность.
— Głupstwo to! Когда оторвёмся, присягнёшь польскому королю.
— Пане генерале, я русин и добиваться Польши не желаю.
— Co? Co? Co?*
Генерал словно не поверил своим ушам.
— Ты русин? Что это значит?
— Вы — поляки, для вас поляк значит то же, что для меня — русин.
— Co? Co? Co? — зашумела вся компания.
— Но, милый! — воскликнул добродушно полковник. — Polak a Rusin to wszystko jedno*.
— Русины — это всего лишь часть польского народа, — закричал кто-то из компании.
— Это какие-то святойурцы ему наплели глупостей.
— Польша — это наша общая мать, и русинов, и поляков.
— Как может русин не хотеть Польши? Это всё равно что не любить свою жизнь.
— Głupstwo to! — грозно крикнул генерал. — Tu niema żadnych Rusinów!* Пойдёшь с нами?
— Нет, пане генерале.
— Нет?
Такого ответа генерал явно не ожидал. Он с диким гневом посмотрел на Гриця, потом на Никодима.
— Пан Никодим, — сухо сказал он. — Если бы я был командиром и вы привели бы на тайное совещание человека, враждебного нам, я бы приказал расстрелять и его, и вас.
— Но, генерале, Гриць не враг нам! — оправдывался Никодим. — Он честная душа. Он пойдёт с нами, я уверен.
— Нет, пане, — твёрдо сказал Гриць. — Не надейтесь. Я не пойду с вами. Я присягал цесарю.
— Но тебя же заставили, Грицю!
— Что ж поделать? Но присяге нужно быть верным.
— Мы найдём кого-нибудь, кто освободит тебя от присяги.
— Даже если так — вам я не присягну никогда.
Вся компания застыла от этих слов. Всем было неловко, тяжело. Лишь генерал не сводил сверкающих глаз с Гриця.
— Подай руку, парень! — прервал он тишину.
— Нет, пане генерале, не могу.
— Не бойся! Подай руку. Уважаю тебя за откровенность и честность. Так и должен поступать солдат. Мы не будем тебя принуждать. Иди. А о том, что здесь услышал и увидел — ни слова! Понял? Если хоть пикнешь — помни, мы всё узнаем. И тогда смерть твоя. Бывай здоров. Kehrt euch, marsch!*
Гриць повернулся и пошёл. Уже у дверей, будто что-то вспомнив, он остановился, вернулся к столу, положил на него свой «почётный» перстень и сказал:
— Возвращаю вам его! Может... найдётся... кто-то... достойнее.
Он произнёс эти слова отрывисто, запинаясь, будто с трудом выдавливая их из горла, а потом, отсалютовав, развернулся и вышел.
Все провожали его взглядом до самого порога, но никто не шелохнулся. А когда Гриць вышел и закрыл за собой дверь, генерал произнёс:
— Славный парень! Никодим, за неделю ты должен привлечь его на нашу сторону. Это непросто, но возможно. А теперь запри двери — и составим план кампании!
XVI
Никодиму не довелось больше увидеться с Грицем. Через два дня после того застолья он получил письмо от отца: старик тяжело болен и просит срочно приехать. Никодим уехал и вернулся лишь через месяц. За это время он успел похоронить отца и продать село, давно уже в долгах. Но у него в мыслях была только одна цель: восстание, что готовилось во Львове. Он ехал туда с розовыми надеждами: имел несколько тысяч ринских, на них можно было достать немного оружия, поставить в ряды несколько сот парней, и этого, как ему казалось, достаточно для начала — чтобы захватить казённые кассы. А там дело пойдёт гладко.
Во Львове он застал полную анархию. Гвардия без толковой команды больше упражнялась в пьянках, чем в военном деле, полковник от командования устранился, генерал Бем, разочарованный, плюнул на всё и уехал в Вену. Зато, с другой стороны, среди населения, как ему казалось, рос энтузиазм к восстанию. Немецкие чиновники толпами покидали Львов, войска не могли спокойно передвигаться по улицам, драки и стычки между гвардейцами и солдатами стали повседневностью, так что главный комендант львовского гарнизона генерал Гаммерштайн запретил солдатам выходить в город. В казармах стояла круглосуточная боевая готовность, на цитадели заряженные пушки были нацелены на ратушу, где заседал революционный «Городской совет», и на театр, где бушевала не менее революционная «Народная рада». Взаимное раздражение нарастало. Все чувствовали, что взрыв неизбежен — но никто не хотел быть первым.
Открытое восстание в Венгрии подлило масла в огонь и ускорило катастрофу. Венгерские солдаты, стоявшие в Галиции, массово дезертировали с оружием, чтобы присоединиться к повстанцам за Карпатами, ослабляя тем самым силы правительства в крае. Но одновременно множество поляков, охочих до всякой революции, бежало в Венгрию — что, в свою очередь, ослабляло ожидаемое восстание в Галиции. Городской совет отправил делегатов в Пешт — договориться с Кошутом о совместном плане действий. С другой стороны, Гаммерштайн распускал по Львову слухи, что в случае восстания он призовёт русинское крестьянство из окрестных сёл — и утопит город в крови мятежников.