— Есть у вас, слава богу, такой зять, что неплохо зарабатывает на железной дороге, то как-нибудь выживете. А может, через месяц-другой и на чепцы снова будет спрос. Только начнут покупать — можете быть уверены, я сразу к вам обращусь.
— Ну а те, что уже готовы, что с ними будет?
— А много их у вас?
— Сорок штук.
— Ха, что ж делать — заберу. Пусть в убыток, но слово сдержу.
Гава взял чепцы и заплатил деньги. Старомиский стоял возле стола, поглядывая на пустующие ткацкие станки и грустные лица дочерей, почесывая затылок.
— Нет, Гава, — решительно сказал он напоследок, — так не пойдет, не можем мы сейчас бросить работу.
— Ну, так работайте, — пожал плечами Гава.
— Слушай, Гава! Я вот думаю: а не сделать ли так. У нас тут еще есть немного крейцеров, купим материал и будем дальше работать, а как только начнут покупать — ты получишь готовый товар.
Гаве только этого и надо было.
— Ну что ж, если хотите — пусть будет так. Только заранее скажу: не знаю, сколько придется ждать покупателя.
— Что ж, сколько надо будет ждать, столько и подождем. А пока будем работать. Ведь сейчас на заработки не пойдешь, а сидеть без дела дома — грех. А так хоть надежда, что не зря трудимся.
Гава ушел от Старомиских в отличном настроении. Дело само собой пошло в такую сторону, что итог уже можно было безошибочно предугадать.
IX
Прошло два месяца. Казалось, что Гава совсем забыл о своих старых знакомых — не навещал, ни единым словом не давал о себе знать.
И вот однажды в понедельник, в ужасную слякоть и стужу, он повстречал Старомиского на дрогобычском рынке. Старик, весь забрызганный грязью, потрепанный и продрогший, сгорбился и постарел лет на десять. В окоченевшей от холода руке он держал свою палку с бубенчиком, а на ней — связку чепцов. Никто не обращал на него внимания, никто даже не подходил узнать цену.
— Как поживаете, пан Старомиский? — обратился Гава, подходя к старику.
— А, здравствуй, Гава! — ответил Старомиский каким-то надломленным голосом.
— Ну, что у вас нового?
— Беда, Гава! Похоже, нам всем суждено помереть прямо тут, на корню.
— Как это помереть? С чего бы вдруг? Зачем?
— От нужды, от голода! Зима на носу, а заработков нет — хоть в петлю лезь!
— Почему же? На железной дороге сейчас как раз хорошие заработки, платят прилично.
— А толку? У зятя один конь сдох. А с одним конем из дому не выехать.
— Один конь сдох! О, это плохо! Надо купить другого.
— Ба, купить, а за какие шиши? Что было — мы потратили на нитки, наплели этих проклятых чепцов — лежат целыми кучами, а никто не покупает.
— А вы пробовали сами продавать? — спросил Гава, едва скрывая свое злорадство.
— А что же мне оставалось? — словно оправдываясь, ответил Старомиский. — Возил я их и в Самбор, и в Перемышль, и в Дрогобыч — нигде никто и смотреть не хочет. Что теперь делать, ума не приложу.
— И я не знаю, — сказал Гава. — Мои чепцы тоже лежат мертвым грузом.
— Видно, бог нас окончательно оставил! — простонал Старомиский, хлопнув ладонью по колену.
— Ну, не говорите так, пан Старомиский, — наставительно сказал Гава. — Так не годится. Знаете что, пойдем вместе в шинок, выпьем по кружке пива, согреемся хоть немного — тут ведь чертовски холодно — и поговорим, может, найдем какое-то решение.
Старомиский с радостью последовал за Гавой.
Перед ним мелькнул луч надежды.
— Знаете что, пан Старомиский, — заговорил Гава, когда они немного согрелись и выпили по кружке пива, — а много у вас этих чепцов готовых?
— Целых пять кип. Чепцы как золото, а что мне с них?
— Никто не покупает?
— Сам видишь — никто.
— Я же вам говорил еще тогда. Ну да ладно — что теперь говорить. Надо действовать. Сколько вам надо на коня?
— Да хоть бы самого захудалого. Сейчас с кормами у нас плохо — за тридцать ринских можно кое-как купить.
— Тридцать ринских — сумма немаленькая, пан Старомиский. Но знаете что — я вам дам эти тридцать ринских за ваши чепцы.
— Как это — за мои чепцы?
— Ну, так — за все пять кип.
— Бойся бога, Гава! — вскрикнул Старомиский. — Я за один только материал заплатил двадцать пять серебром, не считая работы...
— Знаю, знаю. Но что я могу сделать? Я и так по доброте душевной хочу вам помочь. У меня же еще старые чепцы лежат, а эти покупаю в явный убыток. Пять кип! Что я с таким количеством делать буду? А не хотите — так и не навязываюсь.
Старомиский даже задрожал. Луч надежды, только что мелькнувший перед ним, начал меркнуть и тонуть в темноте.
— Нет, Гава! — взмолился он, обнимая своей старческой рукой худой, жилистый локоть Гавы. — Я знаю, ты добрый парень, но побойся же господа бога! Тридцать ринских за пять кип чепцов — это ж выходит по десять крейцеров за штуку, ровно половина от их настоящей цены!
— Знаю, знаю, — уперто твердил Гава, — но что я могу поделать, если такой товар сейчас и за полцены не уходит?
— Ну, а если подождать, может потом продашь и с прибылью.
— Подождать! — вскрикнул Гава, словно ужаленный. — Что значит — подождать? Зачем мне ждать? Ждите вы, если вам хорошо! Думаете, у меня деньги с неба падают? Что я хозяин, богач? Если у меня сегодня нет денег — я подыхаю с голоду. Мне ждать — это смерть, еще хуже, чем вам.
— Ну-ну, Гава, не злись, — успокаивал его Старомиский. — Я это так, не со зла сказал. Ну пусть уже будет по-твоему, что мне делать? Ведь не могу же я своими глазами смотреть, как дети мучаются. Ох, Гава, если бы ты знал, какое у нас дома пекло с тех пор, как конь сдох!.. Сердце разрывается. Дети плачут, а зять как безумный ходит, чуть ли не бьется головой о стену — ни слов, ни дела в доме. Лучше бы уж кого из нас похоронили — не было бы так тяжело.
Две крупные слезы повисли на седых ресницах Старомиского. Гава отвернулся, чтобы не видеть этих слез.
— Ну, — сказал он после паузы, пока старик немного пришел в себя, — так что с чепцами? Принимаете мою цену?
— Что мне остается? — вздохнул старик. — Пусть будет по-твоему. Только, Гава, не забывай нас! Дай нам работу, чтобы мы не сидели без дела, а то с ума сойдем от этих страданий.
— Э, ну что вы, пан Старомиский, какие глупости! Дай бог нам всем здоровья! А теперь слушайте: я позову писаря, составим контракт при свидетелях у нотариуса — и я вам сразу дам деньги.
— А это зачем? Разве ты мне не веришь на слово?
— Ну, верю не верю — но так спокойнее. А расходы я сам покрою — это мое дело.
— Гм, раз уж ты так хочешь — пусть будет по-твоему.
Гава быстро нашел «покутского писаря», что сидел тут же в шинке, и тот, за кружкой пива, составил нужный контракт. Гава велел принести еще по кружке пива себе и Старомискому и, пока писарь черкал пером, завел с ним разговор еще об одном «делишке».
— А что до дальнейшей работы — не знаю уж, как и браться, — говорил Гава. — Разве сделаем так: вы будете плести из моего материала.
— Нам-то без разницы.
— За работу буду платить по восемь крейцеров за штуку.
— Восемь крейцеров, Гава? Это мало.
— Мне кажется, что нормально. Слушайте дальше: каждую неделю вы делаете мне тридцать штук — обязательно, будет ли спрос или нет. Так в неделю вы заработаете два ринских и сорок крейцеров. Мало — да, но лучше, чем ничего. И не все пусть делают. Одна дочка пусть шьет, другая прядет. А как только спрос возрастет — работы будет больше и заработок лучше. Ну, что, согласны?
Старомиский опустил седую голову. Он понимал, какое ярмо Гава надевает ему на шею, но не видел способа избежать этого, и недолго думая, согласился.
— Ну, тогда и на это составим нотариальный контракт.
— Контракт? А как это?
— Ну как — просто. Напишем, что весь следующий год я обязуюсь еженедельно давать вам материал минимум на тридцать чепцов, а вы обязуетесь делать, а я платить — по восемь крейцеров за штуку. Через год — захотите дальше — хорошо, нет — прощаемся. Думаю, можете спокойно подписывать.
И Старомиский действительно подписал. Гава лишь тихонько усмехнулся, радуясь такому выгодному делу. Ведь он лгал старику — его чепцы сейчас продавались лучше, чем когда-либо, особенно в горных районах, а цена, которую он навязал, приносила вдвое больше прибыли, чем прежде. Он тут же сбегал за старым Фавлем и попросил, чтобы тот, как его опекун, подписал контракт у нотариуса от его имени.
Старый Фавель аж по коленкам себя хлопнул и зацокал языком, когда Гава рассказал ему о сделке с чепцами, о которой тот доселе ничего не знал — настолько осторожно и скрытно вел свои дела ученик. Когда оба контракта были подписаны и засвидетельствованы нотариусом, Фавель, выходя из канцелярии, с уважением и удивлением смотрел на сухощавую, длиннолицую, проворную фигуру своего воспитанника.
— Ну, слава богу! — ворчал он. — Из него что-то большое вырастет. В мои времена таких парней не бывало. И подумать только — ему ведь еще и восемнадцати нет! Что ж он покажет, когда двадцать стукнет!
А Гава, спрятав за пазуху халата драгоценные документы, что отдавали в его руки на целый год целую мещанскую семью, вспомнил завет отца и благоговейно прошептал:
— Хвала богу, и это — хороший старт!