КАРТИНКА ИЗ ЖИЗНИ ПОДКАРПАТСКОГО НАРОДА
I
Отец хотел оставить ему деревню и, обладая определёнными способностями, наверняка бы этого добился, если бы не любил так без памяти своего потомства. Но поскольку он Гаву любил безоглядно, то не смог удержать разумной меры в своей жадности. Хватал, как говорится, больше, чем мог проглотить. Ну вот и подавился — и оставил Гаву без единого крейцера.
Умирая, он дал ему лишь один жизненный урок:
— Гава, если в жизни тебе случится что-то хорошее — хоть самое малое — всегда говори: слава Богу, и это в начале уже хорошо!
Гаве было двенадцать лет, когда умер его отец. Он рос в селе, целыми днями бегая с деревенскими мальчишками, слоняясь по хатам или забавы ради ловя руками раков в потоке. Ещё будучи ребёнком, он проявлял исключительное любопытство, ловкость и хитрость, и знал о крестьянском быте больше и точнее, чем десять других крестьянских детей его возраста.
После смерти отца Гаву взяла под опеку какая-то дальняя родственница — тётка или стрыя, что жила в Дрогобыче. Это была старая еврейка, простая перекупщица, которая на свои скромные доходы кормила пятерых собственных малых детей. Кроме них, у неё уже было трое взрослых сыновей, живших на своём хлебе, работавших на себя и даже не думавших помогать матери.
Опекунша отдала Гаву «в ученики» к сапожнику, но Гаве ремесло не понравилось. Потому что уже на второй день после поступления один из подмастерьев, посылая его за водкой в кабак, вместо денег на «кватирку» дал ему подзатыльник. Гава, ошеломлённый таким странным авансом, невольно вспомнил последнюю волю своего отца и громко выкрикнул: «Слава Богу, и это в начале уже хорошо!»
Эта «остроумность» так понравилась всем подмастерьям в мастерской, что с того дня то один, то другой каждую минуту делал Гаве «доброе начало» — то кулаком, то шнуровкой, то шилом, то колодкой. Прожил Гава в этой муке неделю, но дольше бедный мальчик не выдержал: сбежал от мастера и со слезами умолял свою опекуншу больше не отдавать его в ремесло.
— Я и без того себе на хлеб заработаю! — гордо уверял он.
— А как же ты, дурень, заработаешь, не умея никакого ремесла? — спрашивала тётка.
— А что, я что — гой, или как? — вскрикнул Гава. — Чтобы и без ремесла не сумел выжить?
Замечание было метким и убедило опекуншу. Она дала Гаве полную свободу делать что угодно, но сразу предупредила: больше недели бесплатно кормить не сможет. Разве что разрешит ему ночевать в её доме.
— Неделя бесплатно! — радостно воскликнул Гава. — Значит, то, что за эту неделю заработаю — будет моим! Слава Богу, и это в начале уже хорошо!
II
Гава вспомнил свою сельскую жизнь — на улице, у потока, среди полей, в лесу с деревенскими ребятами — ту свободную, полную забав, свежего воздуха и движения жизнь. Но сейчас ему было не до игр. В этих воспоминаниях он хотел найти что-то, что можно было бы сейчас использовать. И нашёл.
Проходя каждое утро по базару, он неизменно видел женщину, что сидела у большого корзина, полного живых раков, и продавала их копами или поштучно. Он вспомнил, как ловко умел ловить этих водяных созданий, и тут же кинулся расспрашивать евреев, где и по чём можно продавать раков. Но поскольку спрашивал о «трефной» вещи, то евреи не только ничего ему не сказали, но ещё и накричали. Однако Гава не унывал. Он пошёл прямо к той женщине, что продавала раков. Это была жена мельника из Вороблевичей; её муж ловил раков в здешнем большом пруду, но в Дрогобыче продажа шла так хорошо, что обычно и на всех покупателей не хватало. Старуха охотно согласилась покупать у Гавы столько раков, сколько он добудет, и обещала платить по 10 крейцеров за копу, хотя сама за ту же копу брала 15, а порой и 20 крейцеров. Но Гава был доволен и этим. Не теряя времени, он сшил себе длинный узкий мешок с верёвкой через плечо и на следующий день утром, прихватив за пазуху добрый кусок хлеба, направился за город искать место, где водятся раки.
Но в реке, что течёт возле Дрогобыча, раков было мало — они погибали от нефтяной жижи, стекающей с фабрик и отравлявшей воду.
Тогда он пошёл вверх по течению, пока не набрёл на ручей, текущий от села Дерижичи среди сенокосов, вдоль дубового леса Тептюж. Ручей был неглубок, но, поскольку тек медленно, имел множество извилистых плёсов, тихих и глубоких омутов. Берега его почти сплошь заросли ивой и ольхой, нависавшей над самой водой, полощущей в ней свои корни. Гава аж всплеснул в ладоши от радости.
— Вот это место! Специально для раков создано! — вскричал.
И правда, стоило раз внимательно глянуть на дно, чтобы убедиться — раков тут пруд пруди. Местные крестьяне раков не ели, вот они и плодились в воле. Гава чуть ли не кинулся целовать благословенные берега, что уже считал своей собственностью.
Сразу скинул с себя всю одежду, даже рубаху, связал всё в узел и спрятал под кустом, перебросил мешок через плечо и полез в воду. Медленно, по порядку, лишь слегка постанывая, стал засовывать руки в рачьи норы и почти из каждой вытаскивал огромного рака, который напрасно раздвигал клешни, вертел длинными усами и таращил глупые глаза — будто удивляясь, какой новый порядок воцарился в потоке, где с незапамятных времён никто не тревожил рачью породу.
Не прошло и часа, как у Гавы была уже целая копа крупных раков в мешке. Ещё час — и мешок стал таким тяжёлым, что верёвка врезалась в тело. Гава почувствовал голод и усталость. Вода его выжала, он продрог, а трава «рвущая», росшая вдоль берегов, изранила в кровь голое тело.
— Э, на сегодня хватит! — сказал он себе и вернулся к одежде, волоча за собой в воде мешок с раками.
— Спасибо Богу, — продолжал он, одеваясь и стуча зубами, — на начало это совсем неплохо. Если считать копу по 10 крейцеров, то за сегодняшний улов я получу больше 20 крейцеров, а этого хватит на неделю пропитания! Э, хорошо идёт! — закричал Гава и стал подпрыгивать на одной ноге у потока — неясно, от радости или чтобы согреться после долгой купели. Потом выломал сучковатую палку, повесил на её конец мешок с раками и, взяв палку на плечо, пошёл в Дрогобыч, доедая по пути тот кусок сухого хлеба, что дала ему тётка на целый день.
До города было совсем не близко, не меньше полумили, а для Гавы, который продрог в воде, ослабел от голода и нёс мешок на плечах — это было очень далёкое расстояние. Лишь поздним вечером добрался он до убогой хижины своей опекунши. Сначала он боялся, как бы раки в мешке без воды не передохли, и всю дорогу прислушивался к их тихому шелесту. Но, убедившись, что шум не утихает, приободрился. И всё же, когда он дома высыпал добычу в ведро со свежей водой — увидел к своему великому огорчению, что почти полкопы уже мёртвые. Чуть не расплакался Гава от такой утраты. Переворачиваясь с боку на бок на своей жёсткой постели, несмотря на страшную усталость, он ещё долго не мог уснуть — всё думал, как бы в следующий раз сделать так, чтобы ни один рак не сдох по дороге. Но сам ничего путного не придумал, потому и заснул с решением — завтра всё выяснить у мельничихи, которой он должен был сдавать раков.
III
Раки очень помогли Гаве, но ненадолго. Крестьяне, чьи сенокосы прилегали к тому ручью, сначала не обращали внимания на парнишку, который ежедневно плескался в воде. Но потом, приглядевшись, поняли, что это еврейский мальчик, и ловит он раков. А зная, что евреи раков не едят, сообразили — значит, на продажу. Тогда они запретили ему ловить в их ручье. Сначала Гава думал, что это шутка — но люди начали ругаться. Он ещё несколько раз пытался красться туда, но как-то раз его поймали, избили, отобрали раков, хотели даже одежду снять. Тогда Гава понял: его заработку пришёл конец.
Но и этого мало — на рынке появились опасные конкуренты, испортившие весь спрос. Крестьяне, увидев, что за этих гадких, презренных раков можно получить хорошие деньги, сами бросились их ловить и посылали каждый день целые ватаги детей к ручью. Ежедневно вывозили мешки раков, так что вскоре они стали стоить копейки. А потом и ручей опустел — осталась только мелочь, вовсе непригодная для торговли.
Горько плакал Гава, не столько от побоев, сколько от первого в жизни разочарования. Проклинал крестьян, ненавидел их — но чувствовал, что против силы не пойдёшь. Другого такого ручья поблизости не было, да и к чему теперь? Оставалось одно — искать новый заработок.
— Чего это ты шатаешься без дела, Гава? — спросил его однажды старый Фавель.
— А что же мне делать? — ответил Гава.
— Нечего делать? — удивился Фавель. — Плохо, когда нечего делать. Еврей всегда должен иметь дело.
Гава рассказал ему о своей беде с раками.
— Глуп ты, Гава, — сказал Фавель. — Не еврейское это дело — ловить трефных раков.
— Зато деньги за них не трефные, — ответил Гава. — Я прожил на них больше двух месяцев и успел накопить целых два ринских!
— Целых два ринских! — воскликнул Фавель. — Э, да ты богач! Слушай, Гава, — сказал он, помолчав немного, — пойдём со мной по сёлам на заработки!
— А что у вас за заработки?
— Не знаешь, что у меня за заработки? «Щетинки, шкурки, волоски» — вот что я покупаю. И ты будешь со мной в деле. Придём в село — ты одну половину обойдёшь, я вторую. Ты будешь покупать для себя, я для себя.
— Ну а как накупаем, что дальше?
— Я научу, что дальше делать — кому и как продавать.
— Э, а вдруг это плохой гешефт?
— Не бойся, дурачок! Старый Фавель дурного не посоветует и обманывать тебя не станет. Вижу, хоть ты и мал, но парень ловкий, так и думаю — лучше тебе заработать что-нибудь, чем слоняться по городу без дела. Пойдёшь?
— А скажите, сколько вы так за неделю можете заработать?
— По-разному, Гава. Можно ринского, а можно и десять — не считая еды.
Гавины глаза засверкали диким огнём, когда он услышал, что за неделю можно заработать даже десять ринских.