Та это же страшные деньги! Его нерешительность сразу пропала.
— Хорошо, — сказал он, — пойду с вами. Когда выходим?
— Завтра.
— Ладно, пойду завтра. Только знаете что, реб Фавель? В воскресенье мы должны быть снова тут.
— Я обычно возвращаюсь в пятницу, а иногда бываю в городе и по два раза в неделю.
— И в понедельник мы обязаны оставаться в городе.
— А это почему?
— Потому что я придумал тут ещё один гешефт.
— Вот э-э-э как! — протянул Фавель и пристально взглянул на Гаву, удивляясь его неугомонной предприимчивости.
IV
Всю неделю Гава ходил с Фавелем по сёлам, выкрикивая под окнами хат: «Щетина, шкурки, волоски!» Грубой палкой он отгонял деревенских собак, торговался с людьми как старый, опытный скупщик и завистливо поглядывал на крестьянских ребятишек, свободно гуляющих на просторе. Время было рабочее, торговля шла вяло, и оба они с весьма скромной добычей вернулись в Дрогобыч в пятницу вечером. Свиную щетину Гава сдал щеточнику и продал хорошо, а остальной товар купил у него сам Фавель. Весь недельный заработок, после вычета расходов на еду, не дал даже ринского. Гава скривился.
— Не бойся, дурак! — сказал Фавель. — Чего ты хочешь? Сейчас лето, в поле работа, а наша торговля только зимой идёт как надо. Зимой крестьянин режет свиней, тогда у него щетины вдоволь, да и шкурку куницы, барсука или зайца иной раз за бесценок купить можно — вот тогда и гешефт!
Но Гава уже не слушал. Всё это было для него «потом», а он заботился о «сейчас». На следующий день, хоть это была суббота, он пошёл на спичечную фабрику и закупил оптом на весь ринский спички, а отдельно — коробочки. Несмотря на субботу и ругань опекунши, он тут же взялся раскладывать спички по коробкам и укладывал их по-своему, прикидывая и подсчитывая, так что к вечеру имел уже не 100, а 150 коробков, считая каждый по крейцеру.
Настал понедельник, базарный день в Дрогобыче. Гава взял спички, бросился на рынок и к торговым рядам, где стояли крестьянские повозки, и начал изо всех сил выкрикивать:
— Си-ирички све-е-еже, си-ирички!
Для ярмарки это была новинка, так что его быстро окружили бабы и мужики. Хотя рядом, под навесом, было полно лавок со спичками, шилами, бичами, ремнями и всякой мелочью, нужной в хозяйстве, — товар Гавы расхватывали, как горячие пирожки. Один не хотел отходить от повозки — вдруг кто украдёт чего; другой покупал у Гавы, потому что на базаре суета, а тут можно спокойно выбрать и рассмотреть; третий — просто потому, что другие покупали. К вечеру Гава распродал все свои спички и заработал сверху ринского целых 50 крейцеров.
— Ну, слава Богу, — сказал он, — на начало даже очень хорошо!
С того времени его торговля разделилась на две части. Всю неделю он ходил с Фавелем по сёлам, скупая щетину и шкурки, а по понедельникам бегал по ярмарке с коробками спичек. Со временем его понедельничная торговля сама собой расширялась.
— А нет ли у тебя бичей, жидёнок? — спросил однажды у Гавы мужик, которому тот совал свои спички.
— Бичей? — удивился Гава. — А зачем вам бичи? — Ему показалось, что мужик над ним издевается.
— Как это зачем? На продажу. Купил бы, а идти на базарную лавку не хочется.
— А откуда мне иметь бичи?
— Как это откуда? Жид всё должен иметь.
Эти слова Гава крепко запомнил.
— Знаете что, дядьку, — сказал он, подумав минутку, — подождите чуть-чуть — сейчас будут бичи.
И пулей он бросился к лавке и купил с полдюжины бичей — на выбор: верёвочные и кожаные. Продал их в тот день без наценки, потому что не мог брать дороже, чем на базаре, а там ему и не хотели отпускать дешевле. Но в голове сообразительного паренька уже созревала мысль: добраться до источника, откуда те лавочники получали бичи и свою прибыль, и выйти на такой же гешефт, какой отлично пошёл у него со спичками.
V
Прошла зима, прошёл целый год такой работы. Гава не жалел ни рук, ни ног, ни голоса — но и зарабатывал так, что и не один взрослый еврей мог бы ему позавидовать. А тем временем этот заработок уже его не устраивал. Больше всего Гаву злила конкуренция, что, словно тень, шла по пятам. Теперь каждый понедельник по всему городу бегала куча маленьких жидят с коробками спичек, бичами, мазью для телег и всякой мелочёвкой; заработок становился всё меньше, зато обман — всё наглее, почти в глаза, и отталкивал покупателей. Пришлось Гаве искать новых способов заработка.
Давно уже привлекал его внимание один старик в старосветском мещанском костюме, каковые носят ещё кое-где в глухих городках. Каждую понедельничную ярмарку он появлялся с чепцами — белыми и зелёными, очень хорошей домашней работы. Навесит тех чепцов на палку с колокольчиком наверху и разноцветными ленточками — и идёт по тротуару вокруг рынка, держа палку высоко над толпой. Время от времени потряхивает ею — но никому ни слова. Покупали у него, но немного. Старик был, видимо, нелюдим, говорить не любил и торговаться не желал. Первое его слово — и последняя цена.
— А что, бабушка, — спросил как-то Гава у женщины, только что купившей чепец у того старика без торга, — хорошие чепцы у того старого?
— Кто, у Староместного? О, нет лучше его чепцов. Один на десять лет хватает. Я этот для снохи взяла. Не первый раз у него беру — у него цена всегда одна и та же.
— А почему же у него так мало берут?
— А я знаю? Потому что не жид. К жидам все бегут — и берут последнее тряпьё, да ещё и наторговаться до седьмого пота надо, прежде чем за ту же цену получишь.
Гава быстро всё обдумал и подошёл к мещанину.
— Добра вам, пане Староместный! — сказал он, кланяясь.
Старик удивлённо посмотрел из-под нависших бровей на замызганного жидёнка, что здоровался с ним, будто со старым знакомым.
— Тьфу на твоего отца, лоскутного! — сказал он, сплёвывая. — А ты откуда меня знаешь?
— Да, пане Староместный, кто же вас не знает! Вас, слава Богу, все знают. А почём чепцы продаёте?
— По двадцать новых, а что?
— А я бы хотел у вас купить.
— Ага, а тебе зачем? Для матери твоей лысой?
— Для матери, или не для матери — вам-то что до того? Сколько у вас тут есть?
— Ещё восемь, а что?
— Да какие же вы! Восемь по двадцать новых — это шестнадцать шестерок. А что уступите, если все возьму?
— Тьфу тебе на голову, паршивец! А тебе на что все?
— Что уступите, если все возьму? — твердил своё Гава, улыбаясь.
— Да отвяжись ты от меня! — закричал Староместный. — Я не твой дурак, чтобы ты надо мной потешался!
— Ну-ну, хотите двенадцать шестерок? Нет? Вот вам тринадцать за все сразу, живыми деньгами! Чего вам надо? Мотаться с ними ещё три понедельника? Лучше ведь сразу наличку взять!
Старик задумался, всё ещё не доверяя Гаве. Такого оптового покупателя у него ещё не бывало.
Ремесло это велось в его семье испокон веков, по старосветскому обычаю. Его дед и отец, люди довольно зажиточные, занимались этим делом разве что на досуге: вязали чепцы «на заказ», и никогда не ходили с ними по базарам. У него же вышло иначе. Разделив родную землю между двумя старшими сыновьями, что жили по отдельности, хозяйничая сами, хоть и небогато, старый Староместный остался в родовом доме с женой — и не один: у них было ещё три дочери, здоровые, красивые и статные, но все три — калеки на ноги. Ноги у них от рождения были слабыми, чахлыми, едва передвигались. Эти бедные существа, обделённые природой, словно созданы были для сидячей работы, для нитки и иголки, что и стало их судьбой. Швеи из них вышли знатные: зарабатывали не только себе на жизнь, но и родителям помогали. Когда не было заказов, плели чепцы, а мать возилась в огородике или приглядывала за коровой и хозяйством. А как накапливалось чепцов несколько пар, отец отправлялся с ними в ближайшие города, ходил с ярмарки на ярмарку и за торговый день редко выручал больше 20–30 крейцеров, считая свои расходы. Мало когда ему удавалось распродать всё. А тут вдруг — какой-то обтрёпанный жидёныш скупает всё разом!
— Давай четырнадцать! — сказал Староместный.
— Ни, дай Бог добрый початок! — сказал Гава и отсчитал деньги. — Только давайте всё, с палкой!
— А палка тебе зачем?
— На счастье!
— Тьфу тебе на голову! Бери и палку, только за колокольчик 10 крейцеров верни!
— Знаете что, дядьку, — сказал Гава, — подождите тут в трактире, я вам палку сейчас верну. Я только на время её возьму, в долг.
— Ну хорошо, — пробормотал Староместный и поплёлся в трактир выпить кружку пива на такой удачной продаже. Но, сидя за столом, над пивом, снова почувствовал какое-то неудовольствие.
— Обдурил меня проклятый жид! — ворчал он. — И чепцы за собачьи деньги купил, ещё и палка с колокольцем пропадёт.
Но ворчал он без злобы, просто для порядка, потому что на самом деле был доволен продажей, а палки жалеть было нечего — простая лещиновая, а колокольчик так себе, маленький.
А тем временем Гава, заполучив чепцы и палку, мигом оказался на базаре, среди повозок, потом кинулся по рядам, по лавкам — и такого крика и шума наделал, нахваливая товар, что народ сбегался, будто он ведмедя с собой водит. Не прошло и получаса, как Гава распродал чепцы не по 20, а по 25 крейцеров.
— Здравия вам, пане Староместный! — с таким возгласом он влетел в трактир, весь красный и запыхавшийся. — Вот вам ваша палка.
— А чепцы где? — спросил Староместный.
— Как где? Домой отнёс. Знаете что, может, выпьете ещё кружку пива?
— Да выпить бы выпил, да денег, клянусь Богом, нет. Надо ещё ниток на новые чепцы купить.
— Ни, выпейте за мой счёт. А я пока вам одно дело расскажу.
— Тьфу на твоего отца заплывомизького! Что, помана какая ко мне прилипла с этим жидёнышом? — ворчал Староместный, но на этот раз улыбался совсем добродушно, пока Гава заказывал пиво.