Так как же ей не быть несчастной, когда потеряла тот клад, что дороже всего на свете: "Веселье сердца — жизнь для человека, и радость человеческая — есть долголетие" (Сирах).
Как же не потерять, если вместо добрых услуг лишь оскорбляет друзей и родных, близких и дальних, соотечественников и чужеземцев? Как не оскорблять, когда она обществу приносит вред? Как не повредить, если плохо исполнять обязанности? Как не будет плохо, если нет усердия и неутомимого труда? Откуда же появится трудолюбие, если нет желания и старания? Где же взять желание без природы?
Природа — всему начальная причина и движущая сила. Она и есть мать желания. Желание же — начало, склонность и движение. Желание, по пословице, сильнее неволи. Оно стремится к труду и радуется ему, как своему сыну. Труд — живое и неусыпное движение всей машины, пока не завершится дело, что сплетает творцу своему венец радости. Коротко говоря, природа укрепляет к делу и утверждает к труду, делая его сладким…
Скажу тебе: когда желаешь, чтобы сын твой охотно и безошибочно исполнял свои обязанности, должен помогать ему при выборе звания, соответственно его качествам. Сто сродностей — сто званий, и все почётные, как законные.
Разве не знаешь, что имущество — от честно исполненных обязанностей, а не обязанности от имущества зависят? Разве не видишь, что низкое звание часто находит богатство, а высокое — губит?
Не смотри, кто выше и кто ниже, кто заметнее и незнатнее, богаче и беднее, но смотри на то, что с тобой сродно. Мы уже сказали, что без сродности всё ничто…
Когда владелец имений живёт счастливо, не потому он счастлив, что владеет ими: счастье к имениям не привязано.
Когда говорить о владении по сродности, следует понимать и виды всех внешностей. Внешнее то, что лежит вне человека: грунт, род, чин и прочее. Ищи, что хочешь, но не потеряй мира. Знатный список лежит вне тебя, а ты вне его вполне можешь быть счастлив. Он без мира ничто, а мир без него — нечто, без чего нельзя быть счастливым и в эдемском раю.
Кот с пасеки, по давней дружбе, зашёл в село к своему приятелю и был щедро почтён. За ужином дивился богатству своего друга.
— Дал мне бог должность,— сказал хозяин,— от которой имею ежедневно по 20 тушек отборных мышей. Должен сказать, что в селе я ныне — великий Катон.
— Именно потому я и пришёл повидаться с вами,— ответил гость,— узнать о вашем счастье и, кроме того, повеселиться охотой. Слыхал, что у вас появились хорошие крысы.
После ужина улеглись спать. Хозяин во сне начал кричать и тем разбудил гостя.
— Вам что-то страшное приснилось? — спросил тот.
— Братец! Казалось мне, будто я утонул в пропасти. А была это самая обычная охота. Показалось, что поймал чистокровного сибирского крыса.
Гость снова заснул, выспался и проснулся. Услышал, что хозяин тяжко вздыхает.
— Уже выспались, пан Катон?
— Нет, я после того страшного сна и не спал.
— Вот так. А отчего?
— Такую уж имею натуру: когда проснусь, больше не засну.
— Из-за чего же? Какова причина?
— Есть у меня тайна… Эй, друг мой! Не знаешь ли, что я вызвался быть рыбаком для всех котов на селе. Так вот, как вспомню лодку, сеть и воду, тяжко становится на душе…
— Зачем же вы взялись за то рыболовство?
— А как же, братец! Надо же как-то питаться. Кроме того, и сам к рыбе вкус имею.
Гость, покачав головой, ответил:
— О почтенный! Не знаю, какой силы для тебя слово природа. Но если бы ты делал то, что дано нам природой, которую ты напрасно обвиняешь, был бы вполне доволен одной тушкой в день. Прощай с твоим счастьем! Мои беды лучше.
И кот вернулся в свой лесок.
Отсюда пошла эта притча: Catus amat pisces, simul odit frumen aquarum — "Кот охоч до рыбы; да воды боится". Это зло преследует каждого, кто падок не на звание, а на прибыли. Разве не несчастно это суждение — люблю от хозяина платёж, а виноград копать не хочу? Конечно, тот не хочет, кто не рождён к этому. Настоящему охотнику больше радости даёт охота и труд, чем жареный заяц на столе. На изысканную живопись каждому приятно смотреть, но к рисованию охоч тот, кто любит день и ночь выражать свои мысли в картинах, замечая пропорции, пиша и подражая природе.
Никто не пожнёт твёрдой славы от любого искусства, если будет трудиться без наслаждения и вдохновения. Тот вернейший друг своему званию, когда и прибылей мало, и бедность, поношение, гонения не могут погасить его любви. Но без природы труд никак не может быть сладок.
Многие, попирав природу, выбирают себе ремесло самое модное и прибыльное, но этим лишь обманывают себя. Прибыль не есть утеха, но должна служить для удовлетворения телесных нужд, а если и утеха, то не для сердца; утеху для сердца обретёте в сродном труде. Тем дело приятнее, чем сроднее. Если бы утеха была от роскоши, то разве было бы так мало богатых? Но спокойных и бодрых среди них мало.
Богатством питается лишь тело, а душу веселит сродный труд. Вот где палата сладкого её пира. Здесь она, словно хитрая машина, что вращается на полный ход, радуется и, обходясь лишь ржаным хлебом и водой, не завидует царским хоромам.
Когда отнять у человека сродное действие, тогда для него — смертельная мука. Грустит и тревожится, как пчела, запертая в светлице, когда солнечный светлый луч, что пронзает окна, зовёт её на медоносные луга. Эта мука лишает человека здоровья, то есть согласия, отнимает бодрость и расслабляет. Тогда человек всем недоволен, гнушается и положением своим, и местом жительства. Мерзкими кажутся ему соседи, неинтересными — забавы, докучливыми — разговоры, неприятными — стены жилища, немилыми — все домашние; ночь — скучной, а день — ненавистным; летом хвалит зиму, а зимой — лето; нравятся лишь минувшие Авраамовы или Сатурновы времена; хочется из старости вернуться в молодость, из молодости — в отрочество, из отрочества — в детство, из детства — в отрочество, из отрочества — в зрелость; бранит свой народ и обычаи своей страны, поносит природу и сам на себя гневается. То для него приятно, что невозможно; желанно то, что минуло, и завидно то, что далеко. Там лишь добро, где его нет и когда его нет. Больному всякая пища горька, услуга — надоедлива, а постель — твёрда. Жить не может и умереть не хочет.
Скука для врачей — первая примета всех телесных болезней и расстройств. А душевное недовольство — дверь ко всем страстям и внутренним волнениям.
Не увидишь ветер, что пенит море, не увидишь и скуку, что волнует душу; неощутима, но мучает, мучает, но неощутима.
Она — дух мучительный, мысль нечистая, буря лютая.
Ломает всё и тревожит, летает и садится на позолоченные крыши, проникает сквозь светлые горницы, добирается до престолов сильных, нападает на воинские станы, достигает и на кораблях, находит на Канарских островах, углубляется в дикую пустыню, гнездится в душе.
Тоска лютая повсюду летает
На земле и на воде;
Дух сей, будто гром, постигает
Нас и в счастье, и в беде.
Один лишь верховный отец может эту бурю превратить в тишину, направить к гавани, а душу сродным трудом, как уздой и вожжами буйный скот, удержать может.
Афанасий. О брат! Дивину вкладываешь в уши мои… А люди имеют скуку за ничто и, чтобы прогнать этого врага, считают лучшим оружием деньги, вино, сады, музыку, шутки, карты, прогулки…
Григорий. Друг мой! Не может быть ничем то, что вырастает во великое. Не считай за малое то, что вызывает великое. Малая щель в корабле впускает внутрь страшную течь. Не думай, что невидимое и бессильное — одно и то же. А люди лишь то ценят, что можно сжать в кулак, боятся того, чего не следует бояться, и наоборот.
Вексель страшен не бумагой и чернилами, но обязательством, там скрытым. Бомба опасна не чугуном, а порохом и способностью того пороха гореть.
Всё невидимое сильнее видимого, и видимое зависит от невидимого.
Скуку древние христианские писатели называли бесом уныния. Чего эта злая искра не производит?
Всё в треск и в смуту обращает, вселяет в душу змеиное гнездо. Мысль, что гложет, — не неусыпный ли червь и не змеиное ли гнездо? Жгучая печаль или зависть — не лютый ли дух и не лютая ли мысль?… Язык — малая часть, но, как руль на корабле, владеет всем телом, не так ли мысль владеет и правит телом? Язык лишь тень, что, как часовой колокольчик, звенит в воздухе, а сама пружина — это мысль. Мысль — невидимая голова языка, семя делу, корень телу. Мысль — это язык, что не умолкает, неослабленная пружина, непрерывное движение, что движет и несёт на себе, как ветхую ризу, тленный телесный прах, что прилип к своей мысли и исчезает, как тень от яблони.
Видишь ли теперь, друг мой Афанасий, что невидимое сильнее видимого и что видимое зависит от невидимого?…
Благодарный Эродий
* * *
…Рождённого к добру нетрудно научить добру,— научить, или принатурить, или приучить. Наученный, принатуренный, приученный — это одно и то же. От природы, как от матери, лёгонько сама собою развивается наука. Она сродная, истинная и единственная наставница. Сокола довольно быстро научишь летать, но не черепаху. Орла за минуту приучишь смотреть на солнце и находить в этом удовольствие, но не сову. Оленя легко направишь на Кавказские горы, легко приучишь пить из чистейших источников, но не верблюда и не вепря.
Когда всё строит премудрая природа, не она ли одна и лечит и учит? Всякое дело имеет успех, когда природа благоволит. Не мешай лишь природе и, если можешь, уничтожай препятствия, очищая ей путь; воистину всё она чисто и удачно сделает. Клубок сам собою покатится с горы, убери лишь камень, что лежит на преграде. Не учи его катиться, а лишь помогай. Не учи яблоню родить яблоки: уже сама природа её научила. Ограждай её лишь от свиней, срезай будяки, чисти гусеницу, смотри, чтобы на корень не попадала моча и т. п.
Учитель и врач не есть учитель и врач, они лишь слуги природы, единственной истинной и целительницы, и наставницы. Так будет: кто захочет чему-нибудь научиться, должен к тому родиться. Не от человека, а от природы — суть всего. А кто осмелится без природы учить или учиться, пусть запомнит пословицу: "Волка в плуг, а он в луг". Пока кольцо висит в свиной ноздре, дотоле она не роет. Вынь — испортит землю.
Это не воспитание и не обучение, а усмирение при помощи человека, что управляет всех беззаконников.