В бурьянах (Детство Шевченка)

Так поклонись же тем нашим бурьянам...

Из письма Шевченко

I

Жизнь нашего поэта настолько удивительна, что, слушая её, можно было бы подумать, что это легенда, если бы всё это не происходило у нас на глазах. Мне хотелось бы начать повесть о нём, как начинаются сказки.

За морями широкими, за лесами дремучими, за горами каменными, не в нашей, а в дальней стороне, был когда-то веселый, роскошный и богатый край, заколдованный злыми людьми, порабощённый двойным рабством. Одно — панское, другое — царское. И жили там заколдованные в неволе люди, как рабы, в тяжком и чужом труде. Свет был им завязан, говорить запрещено, ходили немые…

* * *

Украина… В одном только этом слове — и для нашего уха, и даже для чужого — звучит музыка тоски и печали… Украина — страна грусти и красоты, страна, где больше всего любят свободу и меньше всего ею владеют, страна горячей любви к народу и глубокой ему измены, вековой, героической борьбы за волю, результатом которой стало огромное кладбище: высокие могилы в степи, руины и дивная, всемирно прекрасная, безымянная, неведомо кем и когда сложенная песня… Тяжёлый сон, двойное рабство и тьма, как ворон. Лишь Днепр с камышами, лишь ветер с могилами степными шептали по ночам: "Гай-гай… умер прекрасный край…" Украина — это тихие воды и ясные звёзды, зелёные сады, белые хаты, поля золотой пшеницы, молочные и мёдовые реки… Украина — это оборванные, нищие, голодные люди… Идут на барщину чёрные и немые. Идут, ведут детей… Украина — это царское и панское безмерное произволие… Труд до седьмого пота…

Светятся нищета и боль.

Украина — роскошный венок из руты и барвинка, над которым сияют заплаканные золотые звёзды…

Поэма скорби и печали… красоты и беды…

И одна из самых печальных страниц этой поэмы принадлежит её огненному поэту, невиданному во все времена и народы.

Легендарному поэту сказочной земли…

Великому борцу за свободу своего народа, своей земли, за безграничную волю всех угнетённых народов мира.

За всех угнетённых — близких и далёких…

* * *

Год 1814-й. Ночь с 26 на 27 февраля по старому стилю. Тёмная ночь, перед рассветом. В селе Моринцы, на Звенигородщине, в доме Григория Шевченко, крепостного господина Энгельгардта, вспыхнул единственный на всё село огонёк — родилась новая крепостная душа для пана, а для Украины — её великий певец Тарас Шевченко.

О тех родах сестра поэта Катерина, которая тогда была маленькой девочкой, повзрослев, рассказывала якобы так. Проснулась она ночью на полу и увидела в хате таинственную картину. Над печью горел светильник. На печи стонала мать. Что-то пищало сердито и нетерпеливо. Какая-то старуха возилась в ночвах, что стояли на печи. Отец сидел на лавке и разговаривал с бабкой. И было странно то, что несмотря на стоны матери и тот неведомый пронзительный крик, разговор отца с бабкой был спокойным, даже радостным.

Катерина вскочила и села.

— Что это такое?

— Проснулась? — отозвалась бабка. — Будет тебе игрушка — будет кого нянчить… — пояснила: — Нашли тебе в конопле братика.

Отец отозвался:

— Вот кому-кому, а Кате работы с ним будет. Хочешь — не хочешь, а нянькой станешь.

"Ага! — догадалась Катя, — значит, у нас родился ребёнок."

Отец был весел, подавал бабке то одно, то другое, шутил, допытывался, чтобы она угадала судьбу новорождённого. Бабка всегда к этому охотно, а тут — молчит… Какая будет, такая и будет, не обменяем. Вдруг затрещало что-то в дверь, мать вздрогнула и простонала: "Каждый день стучит, а всё не привыкну." Грохот, аж в ушах звенит, крик: — Григорий — на ток молотить, Катя — к госпоже прясть (мать тоже Катя). Быстро, уже светает!

Панский десятник.

— Сегодня у меня праздник — бог сына дал, не могу бросить роженицу с малыми в доме, — отвечает из хаты Григорий.

— Не моё дело, пану скажешь. Быстро, а то прогул запишу.

Мать напряглась, перестала стонать. Слабым голосом:

— Иди, Григорий, не простят всё равно; ещё и припишут. Иди — я как-нибудь до вечера доживу.

— Хоть бы чем позавтракать. — Снова треск в дверь. — Сейчас! — Кусок хлеба со стола в карман, шапку на голову, из хаты.

А тот всё стучит, и стучит…

Мать: "Чтоб тебе кат постучал." Мать снова болезненно застонала. Сквозь стон, помолчав, горько сказала:

— Лучше бы те дети не рождались, что в неволе должны расти. Бабка уговаривает:

— Так нельзя говорить, дочка, — грех! Может, судьба как раз твоему дитю счастье готовит… — добавила таинственно.

— Нам всем — одна судьба: и деду, и отцу, и ребёнку — вечное панское ярмо. — Закашлялась.

— А ты не клич на ребёнка беду, а вот послушай, что скажу, — прошептала бабка. — И начала рассказывать:

— У нас, у баб, есть примета: если, прежде чем войти к роженице, заглянешь в окно, то увидишь судьбу ребёнка. Когда я глянула в ваше окно — обомлела. Сколько бабствую — такого не видела. Не знаю, говорить ли.

Бабка взглянула на девочку и умолкла.

Мать к девочке:

— А ты не подслушивай, Катюша, спи! — Мать даже стонать перестала: — И что ж вы, бабушка, увидели? Бабка понизила голос.

— А увидела я: за столом сидит много панства, а между ними — мужик, стоит, читает из бумаг. А они кулаками машут, а подойти боятся. И вдруг, откуда ни возьмись, что-то вроде царя в короне — и как не сцепятся с тем мужиком: тот за грудки, а тот за шею… Я, говорю, так и оцепенела, дальше глядеть испугалась… Вот и видишь — вырастет твой сын не простой человек, будет бороться с панами и царями… А за что — сама догадайся. Говорят, родится такой, что у панов свободу отнимет… А вдруг это — он?

— Свободу? Мой сыночек! Расти и набирайся сил.

— Только ты, Катя, молчи — ни слова никому. Узнают, не дай бог, паны — и не дадут вырасти, сгноят.

Дальше — к девочке:

— Ты слышала, Катя, что я сказала?

Маленькая Катя прикинулась, что спит.

II

Прошёл год. Отец и мать на барщине, Катерина — сама ещё ребёнок — связана с малым Тарасом, как цепью: пеленала, качала, пела, засовывала в рот куклу, чтобы не плакал, носилась с ним по углам. А самой — хочется побегать, поиграть. Посадит малого на выгоне в ромашках, в ямке, вырытой мальчишками, пригрозит пальцем: "Сиди и не вылезай!" — и вихрем несётся к девчачьей толпе. Забыла. А он — один, как лист, оторванный от ветки, смотрит в небо, на ворон… Солнце греет, ромашки пахнут, аж чихается — хорошо, как в купели. Малыш тянет ручки к солнцу, смеётся, как будто хочет лететь к нему. А тем временем где-то рядом, в бурьяне, бродит и хрюкает детская беда — свинья. Высунулась, фыркает, бочком подходит к ребёнку. Смотрит грязными, красными глазами. Кто измерит ужас маленького сердца? Плач, крик! — а никто не видит и не слышит. Один на один с дикой тварью. Надежды на помощь нет. И вдруг малыш замолкает, хмурит брови, глаза сверкают — в них блеск человеческого достоинства. Он ромашкой хлещет животное по рыла: "Чу-чу, свинья!" Зверюка пугается и отступает. Но вскоре снова ползёт. И снова: "Чу-чу!" — борьба продолжается. Никто не видит этой муки. Катя, увлечённая игрой, вспоминает о брате только когда с поля показалось стадо. Расширила глаза: "А где же мой малыш?" Бросается — сидит. Уже и слёз нет — только опухшие веки, всё личико — в слезах. Увидел Катю — и слёзы потекли, ручонки — к ней. Радость, жалоба, упрёк. Катя прижимает его, обнимает.

— Моё маленькое! Скучал? — Она со страстью обнимает, клянётся: "Никогда больше не оставлю тебя." Уже не впервые.

— Кушать хочешь? — находит жеваную корку, жует и даёт в рот. Ребёнок жадно её грызёт, сжимая кулачки.

Катя пристально смотрит в его глаза — она одна понимает его.

— Что, мой цветочек? Паця пугала? Вот мы ей!.. Пошли маму с поля встречать.

Идёт за село, садится у сарая, смотрит вдаль. Ставок блестит, над ним — вербы, солнце сквозь ветви смеётся. Катя говорит малышу:

— Сейчас солнце сядет, пан отпустит маму, она придёт кашу варить, Тарасика кормить. Ну, пой, Тарасику:

А уже солнце за вербами,

Пусти нас, пане, хоть с рёбрами…

Солнце тоже шутит с ним, прячется за вербы, как мама: "Ку-ку!" — и снова нет…

Такое тёплое, радостное…

Вот только беда — на свете ещё есть паця… Ну, мы ей!..

И ребёнок победно грозит ручкой: "Ну-ну-ну!"

III

Проходит год, два, пять лет… Растёт Тарас Шевченко. Только стал на ноги — началось детское бродяжничество. Родители — на панщине, брат — пастух, сестра — в огороде. А ты, Тарас, — куда хочешь, туда и иди: на луг, к ставку, за село, к мельнице, в сад тёмный и густой, за сад — на могилу… А бурьян — непроходимый! Залезет — до вечера не выберется… И бродит маленький человек по миру с утра до вечера, смотрит на диво, набирается разума…