Сойчине крило Страница 8

А какой будет наша встреча после всего… всего того, что вот здесь стоит, как ряды мертвецов, на этих страницах?

Плевать! Не думаю об этом.

Скорее, скорее к концу, будь он каким угодно!»

*

«Никанор Ферапонтович был очень добр ко мне. Но грубость его натуры и неотёсанность его поведения вызывали у меня отвращение — тем сильнее, чем больше он старался придать себе вид цивилизованного человека.

Боже мой, когда я вспоминаю те три месяца, проведённые с ним…

Нет! Зачем тебе мои впечатления, мои горькие переживания, оплаканные кровавыми слезами? Скорее, скорее к концу!

Весной, недалеко от Красноярска, когда мы вдвоём ехали на один из его заводов, на нас напали бродяги. Видно, долго засели в засаде. Возможно, извозчик был с ними заодно. Едем лесной просекой — вдруг: гоп! Лошади встали, и со всех сторон — страшные, лохматые лица, блеск ножей, револьверов…

Никанор Ферапонтович сопротивлялся. Он был страшно силён. Но с самого начала один из бродяг всадил ему нож между лопатками. Он рванулся, но нож остался в теле. Пока нож был в теле — он дрался. Швырял нападавших, как снопы, ломал им ноги ударами своих огромных сапог. Но когда бродяга подкрался сзади и выдернул нож, Никанор Ферапонтович сразу ослаб и рухнул на землю.

Его мучили страшно… Издевались над ним, пока не умер.

Я сидела в повозке, как труп, и смотрела на это мёртвыми глазами.

Потом мы поехали. Кто это был? На козлах сидел другой извозчик, а рядом со мной в шубе Никанора Ферапонтовича… Зигмунт.

— Целый месяц охотимся за тобой, — сказал он коротко. — Ну, слава богу, наконец поймали.

На лесной поляне — совет. Боже мой, какие лица! Какие фигуры! Какие голоса!

Делили добычу. Из-за меня возникла драка. Зигмунт доказывал, что я его жена, но там, в сибирских лесах, этот аргумент ничего не стоил. Я досталась вожаку. Его звали коротко «Сашка», но кто он, какой национальности и какой веры — не знал никто, и всем было всё равно.

Мне кажется, что он был еврей.

Зигмунт покинул банду, шепнув мне на прощание:

— Не бойся.

Через две недели банду в их лесном логове окружили три роты солдат. Сашку тут же повесили. Остальных заковали.

Меня забрал капитан. Зигмунта, который навёл их, заковали вместе с другими. Больше я его не видела. Ночь свела нас, ночь и развела. Для меня он остался страшным порождением ночи.»

*

«Передохну. Вспоминаю…

То, что пришло потом — почти целый год, — было самым тяжёлым, самым страшным из всего, что я пережила в жизни.

Ни жизнь среди воров, ни скитания по сибирским тундрам, ни дни в тайге среди бродяг — ничто не было для меня таким ужасным и тяжёлым, как жизнь в доме капитан-исправника Серебрякова.

У него была законная жена, злая, как гадюка, но запуганная им, жившая в страхе и постоянных побоях. Подумай, каково было нам жить вдвоём?..

Капитан постоянно пил, а пьяным избивал нас обеих без разбора.

Дни и ночи проходили для меня, как в самой тяжкой каторге.

Наконец я сбежала. Хотела броситься в Байкал, но попала на поезд, на котором ехали войска на войну с Китаем. И уехала с ними. Мне было всё равно — с кем…»

*

«Это была страшная ночь. Бомбардировка — сильнее, чем когда-либо прежде. Казалось, весь город будет стёрт в пыль.

Микола Фёдорович умер. Хоронят его с почестями.

Сегодня тихо. Штурм отбит. Обе стороны хоронят убитых и перевязывают раненых. Если бы ты знал, что скрывается за этими короткими, невидимыми словами!..

Китаец говорит мне:

— Сегодня ночью — почта ушла.

Заканчиваю это письмо. Хватит. И так всего не пересказать. А у тебя есть доказательство, что я не хотела утаить от тебя ничего.

Прощай! Милый мой!.. Нет, не буду себя жалеть.

Ведь мы увидимся… если не здесь, то там? Веришь в встречу там? Я верю. Кажется, что если бы на миг перестала верить — сошла бы с ума, наложила бы на себя руки. А может, эта самая вера — уже признак безумия?

Прощай! Пушки гремят. Новый штурм? Я иду к морю, чтобы передать письмо китайцу. Ещё раз прощай! До встречи.

Твоя Сойка».

*

И это должно быть правдой? Нет, никогда!

Глупая, романтическая девчонка всё это выдумала, чтобы…

*

Но что это я?

Без пятнадцати двенадцать! Господи! А я всё сижу над этим письмом, и всё его залил слезами!

Целый час просидел, сам не свой. И — плакал. Что со мной происходит?

Приближается новогодний час. Разве так я надеялся его встретить?

Где мои ожидаемые радости? Где мои эстетические принципы? Где моё спокойное довольство? Пропало, всё пропало! Вот оно — настоящее! Вот — страдание! Вот — борьба, разочарование, бесконечные муки и крошки счастья, ради которых все муки — не муки!

Что такое человек для человека? И палач, и бог! С ним живёшь — мучаешься, без него — ещё хуже! Жестокая, безысходная загадка!

«До свидания». Так она заканчивает. Неужели это возможно? Неужели для нас, разделённых столькими могилами, возможно свидание? Нет, не верю!

А над этими могилами течёт одна — непрерывная — река страдания. И мучает нас.

__ До свидания, сердце! Приди! приди! Всё, что уцелело, переходя через столько могил, что осталось живым в наших сердцах после стольких руин — пусть живёт! Пусть надеется!

Но нет, наверное, не для нас надежда! Не для нас весна. Мы её растратили, похоронили. Нашу весну не воскресит никакая сила!

Где ты теперь? Всё ещё там, в том кровавом Порт-Артуре, среди раненых и обречённых на гибель, сама нося в сердце своё великое кладбище? Или, может, давно уже твои кости размывает бушующее Жёлтое море?

А может, судьба снова выкинула тебя в широкий мир — в сибирские тундры, в грязные китайские предместья, швырнула в болото и играет тобой, как замараной, поломанной игрушкой, пока не выбросит на помойку? Голубка моя! Где ты? Откликнись! Пусть в этот новогодний час хотя бы твой дух перелетит через мой дом и коснётся меня своим крылом! Пусть его дыхание донесёт волну подлинной, широкой, многострадальной жизни в моё слизняковое, бумажное и ничтожное существование! Может, я тоже проснусь, стряхну с себя цепи — и рванусь к новой жизни!

*

Дзинь-дзинь-дзинь!

Звонок в передней! В такой час? Что это? Телеграмма?

Ивась, должно быть, уже спит?

Нет. Слышу — отворяет.

Какой-то шум! Что это? Кто это? Ко мне? В такое время?.. Шаги в салоне.

— Это ты, Ивасю?

Я, прошу пана.

— Ты ещё не спал?

— Нет, прошу пана. Читал до сих пор.

— Что там?

— Какая-то дама в передней. Настойчиво хочет видеть пана.

— Дама? Старая? Молодая?

— Не знаю. Завуалирована. Я извинялся — не захотела уходить. Сняла шубу. Там холодно, а она сидит в такой лёгкой одежде, красной с белыми точками…

— Проси!

Февраль 1905

_______________________

* Сохранять душевное равновесие! (лат.) — Ред.

* Свидетельство убожества (лат.) — Ред.

* Опытный Роберт (лат.) — Ред.

* И умрёт, не сумев поразить (польск.) — Ред.

* Глубокое уважение! (нем.) — Ред.

* Женщина — существо клерикальное (лат.) — Ред.