Боже мой... такие странные... Знаете, пани, такие, что видят гораздо дальше, чем обычные человеческие. Она должна быть необыкновенно умна". А когда я повела разговор о тебе дальше, он сказал мне, что не может жениться, потому что у него мать еврейка и никогда бы на это не согласилась. А он, наоборот, на еврейке никогда бы не женился.
Мария ничего не ответила. Увяла. Потом всю ночь плакала. Днём — тонула в книгах или рисовала. И всё его лицо рисовала. И каким бы ни вышел рисунок — его лицо. Всюду находила сходство между ним и собой...
Но вскоре оставила рисование. Оно стало ей вдруг таким слабым и бледным по сравнению с тем, что носила в своей душе, что нужно было иметь что-то сильнее, чтобы её удовлетворило. Тогда она взялась за перо — и никогда уже больше его не оставляла. Исписывала стопы бумаги. Не думала о том, чтобы стать какой-то писательницей. Не понимала этого. У неё не было систематического образования, о литературе не имела ясного понятия. Знала лишь одно: ей хотелось писать — и она писала. Описывала его и выдумывала всевозможные события и действия. О публикации того всего и не думала. Не знала, зачем бы это нужно было печатать.
Впрочем, ей самой всё это было стыдно, и она скрывала и пряталась с этим, как с преступлением. Не могла справиться с тем, что было в ней, — и писала. Незаметно всё больше и больше отходила от подруг и сверстниц, а затем вдруг оказалась выше их. Замкнулась от них. Больше всего дружила со своей учительницей — дамой необыкновенной образованности и умной. С ней ходила до поздней ночи на прогулки. Однажды хотела ей признаться в своём "преступлении", но потом... снова замкнулась.
Боялась прикосновения чужой руки к тем местам и боялась тайного насмешливого осуждения. А когда бывала в обществе, всё это стояло у неё на уме, и оно парализовало живость её души, её остроту и ясность. Она становилась мрачной и неприветливой, переставала улыбаться и теряла уверенность в себе.
Лишь тот, кто её очень хорошо знал и кому она имела большое доверие, мог испытать её большую нежность и богатство чувств...
Но таких у неё было немного. Она всё время боялась той минуты, которая, как невидимый удар, обрушится в её душу и нанесёт горькую боль, и всегда вооружалась против той минуты и замыкалась...
Однажды остановилась карета Якоба возле дома родителей Марии. Она это заметила. Была полуденная пора в мае. Он навещал знакомых и приехал сюда. В первую минуту её охватила мысль — убегу из дома. Глаза её испуганно метались по всем дверям. Куда? сюда? или туда?.. Или на ту сторону?.. Но мать, которая не могла сразу выйти к гостю, что должен был вот-вот остановиться, приказала пригласить его в гостиную. Не было выхода, и Мария должна была пригласить.
Он вошёл в дом, а она стояла напротив него бледная, как смерть. Потом пригласила дальше. Он шёл молча за ней и что-то говорил. Тихим, мягким, спокойным голосом, пока не появилась мать. Когда мать вошла, Мария сидела молча и смотрела на него. Что-то было в его лице, что напоминало ей её саму. Чего-то в нём недоставало. Может, мягкости, может, чего-то другого...
Потом он ушёл.
Она целый день ходила как не своя и думала о нём. Вскоре после этого ей приснилось, что она была в каком-то большом зелёном саду. Думала, как обычно на прогулке, о нём. Вдруг он вышел из какой-то маленькой низкой хаты. Его глаза пылали гневом, искры сыпались из них.
— Чего ты хочешь от меня? — спросил нетерпеливо. — Чего? Собственно, чего?..
Она не могла от неожиданного испуга ответить... Смотрела на него, хотела что-то сказать, но он исчез.
Вскоре после того была на каком-то вечере. Это было летом. В зале окна были широко открыты, и можно было видеть, как горы поднимались лесистыми великанами к ясному небу, а звёзды мелькали, дрожа на небесах. "Он сердится на тебя, — сказала себе. — Сердится". Так говорила её взволнованная душа. Она была при его присутствии словно паутинка, такая нежная и ранимая. А он был там. Танцевал кадриль с какой-то замужней дамой. После кадрили она вдруг выпрямилась.
Что ей был целый мир? Что для неё значил весь мир, если она его любила? А она его страшно любила. Как-то здесь потеряла сознание от душевной усталости, сидя вечером на веранде. Вечер был такой прекрасный, что-то необыкновенное было в нём. Душу словно что-то разносило — и она вдруг лишилась чувств. Бедная мать испугалась, а Мария стиснула зубы, как железо.
И теперь она могла бы обращать внимание на мир — когда он сердился на неё? Она знала наверняка, что он сердится...
И не заметила, как оказалась посреди зала наедине с ним. Молодая, в каком-то светлом платье, словно мотылёк, который откуда-то здесь появился, бледная от внутренней боли, волнения и смелости, с горящими глазами.
— Пан Якоб!..
Он обернулся.
— Вы сердитесь на меня?..
Он удивлённо открыл глаза:
— На вас? Нет. Почему же?.. нет... никогда в жизни! За что же я должен был бы сердиться на вас?..
Он говорил так искренне и мягко, так уверенно, что она успокоилась. Не сказав ни слова... лёгкая улыбка скользнула на мгновение по её юным непорочным устам... отвернулась от него и отошла. Потом попросила брата отвезти её домой. Марию окружили вопросами — почему она захотела домой? Но она не отвечала. Это был весь её разговор с ним. Один раз на всю жизнь...
Что питало её любовь к нему?.. Откуда она бралась? Откуда приходила?..
Если бы он попросил её у её отца в жёны — это было бы счастье, — и оно, наверное, убило бы Марию. А может, из неё вышла бы такая жена, что ноги мужу вытирает своими волосами. Не из покорности, а из любви. Великая любовь не знает никакого унижения. А настоящая любовь серьёзна, как смерть; любовь сама себя питает и других и становится с самой смертью в бой.
Он почти не знал её. Не бывал в тех кругах, где она находилась, и их дороги шли рядом, но никогда нигде не соединялись.
Она замкнулась в себе, стала равнодушной к обществу, себя возненавидела. Она сама была виновата, что он её не любил и не обращал на неё внимания. Она была какая-то не такая... Другие девушки были другими. Со всеми другими у него находились слова, хотя бы несколько. А с ней...
* * *
После долгих трёх лет немого невидимого боя она наконец успокоилась. Он никогда бы не женился. Оставил суд, где с неслыханной амбицией защищался от обвинений, сделанных ему начальником за какой-то поступок, и жил на частный капитал. У него было имение. Из него вышла ясная, деловая, трезвая голова, и он добился состояния. Смеялся над всеми чиновниками, что кланялись ему покорно.
Она навсегда подружилась с книгами. Уже писала без остановки. Тайно и открыто. Фантазия и чувство не давали ей покоя. При этом поглощала массу книг. Учила с братьями то, что учили они, а если их не было рядом — училась сама. Всё дальше и выше её гнало — всё дальше... А жила в узком мире. Вокруг неё окружение однообразное, мелкое. Общество консервативное, провинциальное.
Она их перегнала, и когда почувствовала себя самостоятельной — не могла больше вернуться в круг их идей.
Однажды ей стало тесно. "Прочь отсюда, прочь". Уже не было больше, откуда черпать пищу, а неспокойный дух гнал дальше. Хотела больше знать, хотела — это уже ясно сложилось в её душе — стать писательницей. Собственно, странно она это себе представляла. Никогда не общалась с литераторами и не знала ясно, что это такое — литература, и как за неё браться? Что написала — того, наверное, ещё было недостаточно. Но всё же своих мечтаний она вслух не высказывала. Её часто видели в скромной комнатке за столом и книгами, но что писала — не знал никто.
Однажды услышала Мария от брата, что там, в главном городе, где он учился, жил старый профессор университета. Он был и профессором брата. И был он весьма учёный человек, имевший у себя большую библиотеку. И пришла Марии безумная мысль в голову: выйти за него замуж. Что ж! — он был учёный, честный человек, был, конечно, добрый и, как говорил брат, благородный, — почему бы ей не выйти за него? При нём она могла бы дальше получать образование, да, да, при нём могла бы дальше учиться. Она могла подняться к высокому, серьёзному... могла писать, писать, писать. Он был бы её наставником.
И нарисовала себе в одно мгновение своим воображением жизнь рядом с ним. Учёный, высоко уважаемый старец, а она его жена. О, она бы его очень уважала. Она бы ему многим обязана. При нём, с его помощью она достигла бы каких-то прекрасных целей... А здесь?.. Что ей за жизнь, как здесь?.. Здесь её ничего не возвышало духом... здесь тесно, мелко — а её гнало выше, выше...
И написала Мария письмо незнакомому старику-учёному, описала ему свою жизнь и просила принять её в жёны. О, он был бы ею доволен, она бы своего слова ему не нарушила и заботилась бы о нём, как поклялась бы. Ей лишь науки хотелось. Святой науки, чтобы идти дальше.
Но её удержали от отправки письма. Во-первых, тревога, потому что это могло повредить её брату, могло навлечь гнев всей семьи, а она страшно боялась всякого гнева и громких сцен; а во-вторых, её старшая сестра, которой она доверилась со своим серьёзным планом, письмо спрятала. Оно у неё и поныне.
Это одно её остановило, потому что ничто другое не стояло у неё на пути. Никого не любила, никто из молодых людей её не занимал, а когда уже привязалась однажды к той мысли — стать женой учёного старца, — начала присматриваться и изучать старые лица. И они ей показались красивыми. Что-то находила в них её чувство. Следы какой-то красоты, какой-то давности.
Так шло время, текло, проходило, и она всё одним занималась: книгами и писанием.
Со временем Мария с родителями переселилась в главный город. Здесь уже серьёзно трудилась над мечтой стать писательницей. И это уже была не мечта. Это была серьёзно выработанная мысль, которой она была до глубины души проникнута и которую ни за что в мире не заменила бы.
Но если кто думал, что она сама в глубине сердца верила в свой талант, тот горько ошибался бы. Не верила. Да и откуда бы ей это взять? Когда познакомилась с одним молодым человеком, который был компетентен оценить её работы и оценил их необычайно благосклонно и который почти приказал ей писать, сказав, что у неё значительный литературный талант, — Мария ответила ему злобно, что он это из милости ей говорит. Несколько раз её произведения возвращали из зарубежных журналов, куда она их посылала для печати, — тогда она хотела покончить с собой. Зачем ей жить? Зачем? Что она могла ещё найти в жизни?