* * *
Марией назвали её при крещении. Была некрасивым ребёнком, который вечно чего-то хотел, а когда не получал желаемого — заливался слезами.
Ей было семь лет, когда она однажды оказалась в большом обществе. Случилось так, что в какой-то момент она сидела одна на шёлковом диване, любуясь цветами, вплетёнными в дорогую материю, которой был обит диван. Сидела и вела пальчиком по цветам, что переплетались один в другой — и нигде не разлучались. Ни здесь, ни здесь, ни там... А там лишь одной ниточкой убегали дальше, а всё же не разлучались! Это так чудно, так чудно было!
Вдруг подняла глазки. Перед ней остановилась какая-то молодая пара. Блестящая, белая, прекрасная, как царевна из сказки, — показалось ей, — и какой-то господин. Две большие голубые глаза, решительные, как сама судьба, остановились на её худеньком загорелом личике. Мгновение одно. Потом отвернулись. "Czy pan widział coś podobnego brzydkiego w swojem życiu?" [1] — спросила "царевна" и, произнеся это изнеженным, избалованным голосом, опустила, словно в отчаянии, голову ему на грудь, будто защищаясь от какого-то страшного вида, готового ворваться в её душу и навсегда оскорбить чёрным пятном.
Он улыбнулся.
Ребёнок смотрел спокойными глазками невинно в лицо и ничего не чувствовал. В её маленькой груди не было зародыша злобы — и слова не имели, обо что отозваться. Без понимания прозвенели эти слова возле её уха, но сами собой не исчезли. В белую, ещё не исписанную жизнью память от природы уже талантливого ребёнка они врезались и навсегда остались в душе.
Несколько лет спустя память отдала эти слова и растолковала их значение. И не раз, вновь и вновь, толковала она себе смысл тех слов...
Позже они стали вождём её мыслей, шагов, движений и поведения. Выросли в какую-то холодную силу, что подчинила себе её впечатлительную натуру, — отняли уверенность в поведении, доверие к себе, замкнули уста, а позже и душу. Душу на тяжёлые железные двери, что отворить могли разве что сильные рабочие руки, и то потребовали бы всей силы, чтобы отодвинуть их в сторону.
Чем больше уста молчали, тем больше скапливалось за железными дверями. А когда уж достаточно накопилось, выплеснулось золотой струёй поэзии из молодой груди...
* * *
— Карл тебя любит!
— Неправда.
— Вот говорю тебе.
— Враньё.
— Клянусь, Мария, побожусь... он любит. Сам сказал мне. В саду. Перелез к нам в сад и сказал.
Глаза четырнадцатилетней Марии вспыхнули каким-то диким, болезненным огнём перед лицом её старшей школьной подруги, губы скривились фарисейской усмешкой, и она сказала:
— Чтобы ты никогда больше не приходила ко мне с такими вещами! Раз и навсегда...
Потом обернулась и начала одеваться нервно и зло. Именно в школе, после урока, шепнула ей подруга эти слова, слова, что как гром ударили в её стыдливую, замкнутую железными дверями душу. О, как же они её взбудоражили!
Карл любит. Прекрасный, ладный мальчик тот, которого она всегда видела на уроках религии. (Катехит собирал мальчиков и девочек маленького городка вместе в мужской школе).
Карл сидел всегда с одной стороны, на краю скамьи, а она на другой. И она не смотрела. Бог свидетель, что она не слишком смотрела в его сторону. Зато он смотрел.
А красив был какой! Светловолосый, аккуратно одетый и очень тихий.
У него была безумная мать. Это такое несчастье, большего и не найти. Мать безумная! Про это рассказывала её старшая школьная подруга, что жила неподалёку и знала всё про близких соседей. Из её сада можно было видеть весь двор Карла, и дом, и даже сени! Однажды она тоже была в том саду: пошла вроде бы за "заданием". А потом подкралась, как вор, к забору и подглядывала в щели к Карлу. Может, увидит его или, что ещё важнее, его безумную мать! Ей было очень жаль старушку. Она и сказать не могла: "Безумная мать! безумная мать". А её мать была такая добрая, была здорова... и заботилась о ней! Всё у неё дома было хорошо. И отец, и мать, и сёстры... а он, Карл, был такой красивый светловолосый мальчик... тихий такой... а у него мать безумная... Сразу бы она ему всё отдала, что имела! Всё, всё, что только захотел бы.
Когда обернулась к подруге, её некрасивое личико было серьёзным и строгим. Губы замкнулись, но за железными дверями билось сердце. Маленькое детское сердце, переполненное невыразимой жалостью и состраданием к чужому горю.
* * *
И другие мальчики смотрели на неё. Бог знает почему. Она на них не глядела. Одежды у неё никогда не было красивой, всё от старшей сестры или самая обычная. Родители у неё были небогатые, семья большая, и нельзя было доставать много красивого. А между теми другими мальчиками был один, которого она ужасно ненавидела. Он был большой, неуклюжий и очень некрасивый. Говорили: "кузнецом" будет, потому что не учится. Тот тоже за ней глядел, но за это она его ненавидела. Ужасно.
Она училась в четвёртом классе, когда Карла отправили в гимназию в город... За всё время знакомства она с ним ни словечка не сказала. Только что виделись от скамьи до скамьи на уроках религии.
Однажды — это было в женской школе во время перемены — учительница Марии Миллер вышла на минутку к своей подруге в другой класс, а девочки начали носиться по классу. Мария с ними. Скакала, как дикая коза, по скамьям. Подгоняла других книгами, тетрадями, разбрасывала вещи по всей комнате, а наконец сказала ловить её.
Её ловили. Вот-вот уже поймают. Крик и шум, смех и гам.
Когда вдруг вошла её старшая подруга из другой комнаты. Позвала Марию к себе, а ученицы погнались за другой жертвой.
— Я тебе должна кое-что сказать, — прошептала тайно подруга, беря Марию под руку и садясь в уголке скамьи.
Мария обеими руками откинула волосы с разгорячённых щёк, хотя глаза её ещё смеялись.
— Карл написал мне письмо...
Весёлое, ещё минуту назад смеявшееся детское лицо Марии вдруг стало серьёзным. Она выпрямилась. Все нервы напряглись... Она замолчала. Глаза приняли какой-то странный, упорный, презрительный взгляд, нижняя губа выдвинулась.
— Овва... — произнесла неясно.
— И велел тебя поздравить.
Пауза.
Молодая грудь поднялась сильным дыханием, но губы не разомкнулись.
— Вот его письмо! — Подруга вытащила из кармана письмо и широко развернула его на коленях. Руки Марии не двигались. Она только глянула на письмо. Маленький листок, написанный сиреневыми чернилами, вытянутым, почти лежащим по линиям почерком.
— Видишь?.. Это уже третье письмо. Пишет, что я его единственная подруга на свете; что я одна знаю его тайну, а тебя велит поздравить. Вот видишь здесь. Сама прочитай.
Перевернула письмо и, поднося его Марии прямо к носу, показала пальцем на одно место.
Разгорячённый взгляд юной Марии остановился на указанном месте. Она была вынуждена прочитать. Торопливо и опять, как вор, словно крала что-то, что не принадлежало ей: "Поздоровай дорогую Марию. Тысячу раз. Она моё счастье". Прочла и застыла.
— Видишь?... — смеялась подруга. — А ты не верила!
Мария окинула её взглядом — перепуганным, смущённым и глубоко тронутым.
— Не приходи больше никогда с такими вещами, я уже говорила тебе однажды, — вспыхнула изменённым голосом.
Тон был строгим, словно у старой дамы, что, как спасение, держится этикетных форм. Но глаза говорили совсем другое. Если бы немного старшая подруга Марии была лучшим психологом, она бы поняла, что эта новость взбудоражила счастьем всю душу странной, недоверчивой девочки. Но подруга равнодушно пожала плечами и, спрятав письмо в карман, обратилась к другим девочкам.
Мария не пошла бегать, села за парту на своё место, вынула какую-то рукоделие и начала что-то в нём считать. Но это только на вид. На самом деле она старалась справиться с тем, что бурлило в её душе. Она не очень понимала, что это было. Напоминало дикую радость... или даже нечто большее. Гораздо большее. Но к той радости примешивалось какое-то чувство. Чёрное, холодное. Оно так часто наведывалось в её грудь... Само по себе появлялось. Не знала, как и почему. Чёрное чувство всё говорило: "Неправда. Ты уродлива... ты уродлива..." Образ светловолосого Карла всплыл перед её душой. Такой красивый был и такой тихий! Вежливый!.. Тысячу раз велел её поздравить. Тысячу раз! Это что-то значило.
Вдруг бросилась на скамью и начала плакать. Неправда! Она уродлива. Это она знала уже давно. И не раз какая-нибудь подружка — когда поссорятся — скажет: "Ты чёрная, как цыганка или как египтянка! Стыдись..."
Ей было горько.
* * *
Несколько месяцев спустя наступили пасхальные каникулы. Мальчики из некоторых семей, что уже учились в гимназиях в главном городе, возвращались домой. Среди других и светловолосый Карл. Погода была прекрасная. Солнышко пригревало, сияло золотом. Перед домами в палисадниках маленького горного городка красовались робкими горстями весенние цветы: анютины глазки, белые нарциссы, тюльпаны. Деревья набухли, трава позеленела, а сирень пышно расцвела.
В маленькой женской школе маленького городка был шум. Это девочки выбегали из класса — последний урок. После него простирались целые четырнадцать дней каникул. Роскошь. Не надо было возиться с книжками изо дня в день, с утра до полудня, а потом и после обеда сидеть в школе. Таблицы и скамьи не будут и во сне мешаться. Теперь каникулы, хорошая погода, тут и там новое платье, шляпка... кто бы мог описать всю эту яркую радость и разобрать фантазии, с которыми витали те свободные, золотые четырнадцать дней!
С Марией сегодня подружки не могли справиться. Когда серьёзная — то серьёзная, а когда разыграется — остановить невозможно. И никак нельзя было её сегодня успокоить. Она ждала двух старших братьев, что должны были приехать вечером из школ тоже на каникулы домой, и будто на голову хотела всем скакать. Уже не могла дождаться вечера. А приходилось — теперь ещё было дополдень! Мария необычайно любила своих братьев и сестёр и потому вполне "бесилась".
У них было хорошее жильё, большой сад; родители — хоть и небогатые — всё, что могли, делали во благо своих детей. Мать, необычайно умная и добрая женщина, жила лишь для детей, — так почему бы им не радоваться жизни?..
Мария выходила из класса между двумя подружками. Одной серьёзной еврейкой, что обожала её, и подругой Карла. Та последняя только что перед минутой отцепила от подола её платья длинную бумажную цепочку, что тайком прикрепила, и оттого потом до слёз, до истерики смеялась! Теперь Мария закинула обе руки за этих верных подруг и, опираясь на них таким образом, время от времени высоко подпрыгивала между ними.
Пройдя так с ними всё школьное подворье, остановилась перед калиткой.