Ой, какие же это были пытки! Будучи совсем мёртвой, изображать какую-то пародию на живого человека. Тут уже и "студии" не помогли, я уже ни фальши, ни правды не чувствовала, я угасла, я умерла заживо. Это, наконец, заметили. Я провалилась. Потом заболела. Но это вы уже и сами знаете.
— И вы больше не виделись с ним?
— Нет. Зачем? Всё равно… Я потом уехала… не нарочно, потому что и то было всё равно… труппа переехала, и я вместе с ней…
Она замолчала и словно заснула, западный луч солнца упал ей на закрытые глаза, она не заметила.
Поэт сидел тихо и задерживал дыхание, чтобы не нарушить тишины. Луч затрепетал на стене мелкими пятнами, потом погас… Актриса медленно открыла глаза…
— Как могли вы полюбить такую мёртвую, как я?
— Я полюбил вас давно, ещё в Харькове.
— Ах да, правда… Это я в Сибирь ехала… тогда я была ещё живой… Это нехорошо, что я держу вас при себе? — спросила она как-то серьёзно, почти деловито.
— Вы не держите меня, — сказал поэт и склонился.
— Так… вы говорите — я ваш фатум. Я верю. Такое бывает. Может быть. По крайней мере, пока я ещё на свете. Но я скоро умру, и вы будете свободны.
— Тогда и я умру!
Её уста едва шевелились.
— Это так прилично говорить поэту…
— Вы думаете, я…
— Нет, не думаю, ничего не думаю. Разве только вот что: если бы он умер ещё тогда, давно, я бы до сих пор была свободна и не угасла… А впрочем, не знаю… Довольно об этом… Почитайте мне что-нибудь.
— Что же?
— Свое, конечно.
Поэт нерешительно перелистывал свой рукопись и молчал.
— Закончите то, что начали.
— То?
— Конечно. Мне так будет хорошо. Читайте. Начните сначала, а то я вас перебила.
Поэт поправил свои буйные волосы и начал:
— "Великая, роковая любовь — это самум…"
Поэт разливался в сравнениях, актриса лежала тихо и медленно наматывала прядь своих тёмных тусклых волос на тонкий бледный палец, наматывала и снова разматывала, долго-долго…
1905 г.
76
Амплуа (франц.).
77
Подставка для цветов (франц.).
78