Давайте деньги!
— Нет, — говорит Йойна. — Знаете что, дорогие мои, ночуйте вы сегодня здесь! Я вам завтра заплачу, не буду смотреть, что шабат. А сегодня я вам ничего не дам, чтобы вас не тянуло на гулянку. Принесите сюда хлеба, горилки, колбасы — я сейчас прикажу Менделю, чтобы прислал вам всего достаточно, а сами никуда не ходите. Прошу вас, эту ночь никуда не отходите. Пригледите за этой ямой! Мне всё кажется, что этой ночью тут что-то будет. А если, не дай бог, что-то случится, то прошу вас, хоть среди ночи, сразу дайте мне знать.
Он говорил, тараторил, гладил нас по бородам, отходил и снова возвращался, уговаривал и заискивал. Видно было, что ему страшно не хотелось отходить от ямы. Каждую минуту он вставал над ней, вглядывался в её тёмное горло, нюхал тяжёлый нефтяной сопух, что валил оттуда клубами, и всё прислушивался, не булькает ли что в её нутре. Так и трясло его, чтобы взять лампу и при её свете заглянуть внутрь ямы, но это было опасное занятие — мог произойти взрыв. Я всё ещё лежал, будто больной, на охапке соломы, расстеленной в углу кошары, что служила постелью для того, кто ночевал у ямы. Лежу и переживаю: а ну как чёртова кипячка бухнет в ту минуту, зашипит, заклокочет и забулькает. Несколько раз мне даже чудился этот клокот, но всё это был обман. Наконец, как-никак, Йойна ушёл. На небе замерцала первая звезда, ему пора было садиться за шабат. Я поднялся с соломы и проводил его глазами до конца улицы. Он жил с женой и детьми в селе, в доброй четверти мили от ямы.
Ну, ушёл! Исчез! Теперь уж точно не вернётся...
V
— Эй, парни! — крикнул я своим рипникам. — Сюда! Ко мне!
— А что там?
— Будет полуйка.
— Когда?
— Сейчас.
— Как это сейчас? Разве есть кипячка?
— Ещё нет, но если я захочу, то будет сейчас. Бегите кто-нибудь к Нуте. Кажется, он ещё в кошаре.
— Я его слышал, он там ещё что-то гремит со своим кассиром, — подтвердил один рипник.
— Бегите к нему, зовите его сюда, но так, чтобы никто не знал зачем.
Пока один ловко перемахнул через забор и побежал искать Нуту, я на ощупь полез к яме.
— Парни! Двое ко мне! Держите меня за ноги! Крепко!
Они, не говоря ни слова, ухватили меня за ноги. Тогда я, свесившись головой вниз в яму, а потом и всем телом, нащупал на сучке обшивки конец того шнура, что привязал там, когда меня вытаскивали наверх. Сопух из ямы душил меня, но мне это было всё равно. Обвив этот шнурок крепко вокруг руки, я шепнул своим:
— Тяните меня!
Потянули. Я сильно дёрнул шнуром, поднял кирку, что была вонзена в землю на дне ямы, и её острие — я почувствовал это — отломило там хороший кусок глины. И в ту же минуту в яме засвистало, зашипело, словно полсотни злых гадюк, а потом забулькало, заклокотало, как кипяток в большом котле. Мои товарищи поняли:
— Кипячка!
В эту минуту вбежал Нута в кошару.
— Ну, что тут слышно?
— Слушайте, Нута!
Он долго и не вслушивался.
— Ну, нівроку-нівроку! — сказал он как-то так, словно его вдруг скривило от сильной кислятины.
— А зачем вы меня звали?
— Не знаете зачем? Это же наша полуйка. Купите себе её.
— А!
Он воскликнул это так радостно, будто нашёл на дороге сотню.
— Хорошо.
— Почём даёте?
— Как обычно: десятка за бочку.
— Сколько у вас пустых бочек?
— Те, что на возах, все двадцать пустые. Моя яма сегодня вычерпана; я её забил.
— Ладно. Готовьте деньги. А мы, парни, за работу!
Сразу мои ребята кинулись, разобрали одну секцию забора, прикатили воз с бочкой, положили в ведро тяжёлый камень и спустили его в яму. Недалеко и шло вниз! Через минуту вернулось полным. Тут же мы от Нути принесли ещё три ведра, повесили все четыре на один вал на две верёвки и начали черпать. Через полчаса бочка полная — назад с ней на Нутин участок! Сюда свежую! Через полчаса и эта полная — назад с ней! Сюда свежую!..
Так мы работали до самого утра. Нута сам при нас не сидел, но его кассир, отпустив своего сторожа, всю ночь просидел в своей кошаре. Едва начало светать, а все двадцать Нутиных бочек были полны. Тогда мы забор поставили на место, следы замели, в своей кошаре прибрали, и, получив каждый, а нас было восемь, по двадцать пять ренских на руки, а сверх того ещё десятку на почёт, улеглись спать, будто и ничего не было.
Едва мы немного полежали, не успели и задремать, как бежит наш Йойна.
— Что тут слышно? — это были его первые слова. И, не дожидаясь ответа, он сразу бежит к яме. Не нужно было и заглядывать в неё: ворот, верёвки, вся обшивка — всё было чёрное, всё капало от кипячки.
— Иван! Иван! — крикнул он не своим голосом, дёргая меня за плечо.
— А что там? — буркнул я как бы спросонья, хотя я и не спал, всё прекрасно слышал.
— Ну, что тут случилось?
— Да сами видите.
— Есть кипячка?
— Есть.
— А чего ворот мокрый? Чего обшивка мокрая?
— Потому что рвануло и всё забрызгало.
— Ой-ой! Рвануло! Так сильно рвануло!
— Гляньте, нас всех обдало.
— Всех вас? Это как?
— Да как начало в яме шипеть да свистеть, мы проснулись и вскочили все к яме, а в ту минуту как бухнет кипячка — так нас всех и окатило.
— Нет, Ивануню, так не может быть! Вы меня обманываете!
— Так посмотрите на меня, какой я!
И правда, я выглядел как чёрт, весь вымазанный кипячкой. Мы ночью об этом и не подумали, а теперь пришлось выкручиваться. Но еврей, как вчера был разгорячён и сам не свой, так теперь, когда был уверен в своём, стал холодным, словно его окатили ледяной водой.
— Эй, Ивануню, что-то мне не верится! Я ещё не слыхал, чтобы кипячка так рвалась.
— А я слыхал и сам своими глазами видел.
Тем временем в кошаре становилось всё светлее, и было видно следы свежей разрытой земли, перемешанной с кипячкой, и следы колёс, ведущие к Нутиному забору. Йойна чуть глазами не пожирал эти следы.
— Ивануню, а это что за следы?
— Какие следы?
— Вот эти, словно возы заезжали и выезжали из кошары.
— Может, вы ещё и копыта увидите? Наверно, чёрт четвёркой заезжал и вам богатство в яму кинул.
— Нет, Ивануню, не шути! Что это за следы?
— Да это от наших тачек следы. Мы ещё вчера вечером вывозили глину из кошары.
— Ага! Но тут же всюду накапано кипячки!
— Да что вам, Йойна, мерещится? Чего вы пристаёте? Накапало, потому что из ямы брызнуло и накапало. Мы ведь вашу нефть не украли. Заберите её себе! Вон там у вас, небось, полная яма.
— А может, вы и украли, Ивануню, а? Знаете, я не хочу сказать вам злого слова, но мне кажется, что вы уже немного её начерпали.
— Ага! — крикнули рипники, что, лёжа в кошаре и до сих пор молча прислушивались к разговору. — Теперь мы вас поняли, Йойна! Вы так говорите, чтобы не дать нам полуйки.
— Конечно, не дам! — вдруг крикнул Йойна, даже подпрыгнув от злости. — За что я должен давать? Вы сами взяли себе. Вы мне не дали знать! Вы обокрали меня! Вы всю ночь черпали мою кипячку. Гвалт! Воры! Разбойники! Что мне делать?
Йойна начал кричать и скакать по кошаре, словно безумный.
— Тише, Йойна, — сказали мы ему спокойно, но с нажимом. — Тише, а то будет хуже. Где у вас хоть один свидетель того, что вы говорите?
— Я найду!
— Найдёте — тогда говорите. Жалуйтесь на нас в суд. А пока — тише! И заплатите нам за работу.
— Заплатить? За что я вам буду платить? Вы обокрали, обграбили меня, а я ещё должен вам платить?
Это уж было слишком. Вижу, мои парни зубы сжимают — а это плохой знак. Когда человек натощак зубы сжимает, берегись его.
— Парни, — говорю я, — спокойно. Йойна шутит.
Но Йойне было не до шуток. Его глаза, как мыши, всё бегали по следам колёс от кошары к забору и обратно. Дальше он не выдержал, выскочил из кошары, как кот, взобрался на забор и глянул на ту сторону.
— Ай-ай! А тут что! А тут что! — закричал он, схватился за пейсы и тут же, как длинный, грохнулся с забора.
— Да что там, Йойна?
— Я сейчас бегу в Дрогобыч! Дам знать в криминал. Пошлю за жандармами. Это кража! Это разбой на большой дороге! Тут, как на ладони, виден целый путь, куда мою кипячку возили. Целые лужи накапано.
— Не делайте из себя дурака, Йойна! Ведь при вас вчера Нута возил кипячку — свою, не вашу. Как раз под забором одна бочка треснула. Вы сами видели, сами смеялись! — так говорили Йойне рипники. Но Йойна не переставал ахать и охать.
— Слушайте, Йойна, — сказал я ему, когда он вошёл в кошару, — не ищите на нас беды. Заплатите нам за работу, дайте за полуйку, что нам положено, и разойдёмся по-хорошему.
— Разойдёмся?
— Ну конечно! — крикнули рипники. — Раз вы ни за что ни про что нас в воры записали, то мы у вас больше работать не будем! Ищите себе других работников.
— Овва! И найду! — крикнул Йойна.
С тяжёлым сердцем он выплатил нам заработок, ещё с полчаса мы торговались за полуйку и еле вырвали её у него, как у собаки из пасти, а потом попрощались с ним.
— Бывайте здоровы, Йойна! Дай вам бог, чтобы эта яма была так же щедра для вас, как вы для нас! — крикнул ему один на прощанье.
— И чтобы вы больше никому полуйки не дождались дать! — добавил другой.
А Йойна всё ещё стоял в кошаре, тихо причитал и с опаской и любопытством вглядывался в плохо затёртые следы, что вели из его кошары к Нутиному забору.
VI
Смешно ли? Как ему рипники закляли, так всё сразу и сбылось!
Весь тот шабат Йойна ходил, бурчал, цокал, охал, а потом собрался и пошёл к раввину. Пожаловался на Нуту. А я у Нути работал, так всё знаю от него самого. Пожаловался на Нуту раввину, что тот его обокрал, а Нуте всё равно. Смеётся. Что ему раввин сделает? Он за нашу полуйку взял чистых пять сотен, и что ему беда сделает!
Начал Йойна на улице к Нуте приставать, начал на него бросаться совсем без памяти. Видно было, что человек потихоньку сходит с ума. И всё одно твердит: обокрали меня! обграбили меня!
Да и яма, в которой появилась кипячка, сыграла с ним злую шутку. Йойна нанял новых рабочих, начали черпать, начерпали что-то пять бочек кипячки — и всё. Забил Йойна яму, переждал день — пусто, переждал другой — пусто. А у Нути, хоть яма мельче, кипячка идёт и идёт. Я, работая у Нути, бывало, вижу, как Йойна ходит возле своей кошары, разводит руками, бормочет что-то, останавливается, снова бегает, заглядывает в яму и сам не знает, что с собой делать. Не раз у меня аж язык чешется, чтобы подшутить над ним, но потом снова жаль его становится.