Он начал говорить:
"Товарища в борьбе за волю,
Воина, что был нам вождём,
И сеятеля, что сеял лучшую долю,
"Созидателя, что воздвигал величественный храм
Будущего, — вот здесь мы хороним ныне.
Как жил, что сделал — известно вам всем.
"Умер внезапно ныне, в полночный час".
А тут снизу резко отозвался поп:
"Умер внезапно, говоришь? По какой причине?
"Я самоубийце не окроплю гроб".
"Не самоубийца, — молвил речник тихо. —
Он пал, как сжатый острым серпом сноп
"Из рук предателя, что и нам наделал лиха.
И не кинжалом убит, не мечом,
А словом, что злобною пыхой дышит".
Тут все разом в голос зарыдали,
А речник с холма так сказал спустя мгновенье:
"Прощай, наш брат! Ты плечом своим
"Нас защищал, когда злые бури били,
Твой ум указывал нам путь во тьме,
Твой пример в труде нам прибавлял силы.
"Пока же мы останемся здесь одни,
Прими от нас последнее целованье,
Последний цветок в зиме прощанья".
Снова раздалось великое рыданье.
В гробу отбили крышку гробари
И началось последнее прощанье.
К покойнику тянулись и малые, и старые,
Губами мёртвых уст касались
И кланялись потом земле сырой.
"Все ль с братом нашим попрощались?" —
Снова молвил речник. "Все уже!" — загудело.
"Не все ещё!" — другие голоса отозвались.
"Одного при гробе ещё не было!
Вон там стоит он, за крестом укрытый.
В глазах его сверкает ещё земное зло".
А я дрожал, как безумный,
При одной лишь мысли — целовать мертвеца,
Хотя я не знал ещё, кто он и кем убитый.
Но вот толпа ко мне вся закричала:
"Выходи! Выходи! Подойди к домовине!
И доводи прощанье до конца!"
На этот крик я, в испуге, как дитя,
Без силы и воли собственной, едва
Шагая, вошёл в середину.
В гроб взглянул — и стал лед в крови,
Тревога глаза из лба вытолкнула,
Волосы дубом поднялись на голове.
В гробу был я! Да, я, мой облик,
Моё лицо, мой взгляд, всё, совсем...
И окаменела вся моя утроба.
"Целуй! Целуй!" — ревёт народ, как гром.
Но я и шага уже не мог сделать
И на колени пал у того гроба.
"Целуй! Целуй!" — ревёт народ сердитый.
"Поднять его! К трупу подвести!"
И возле трупа я пал, как убитый.
"Целуй! Целуй!" — не успел я донести
Побелевших губ до покойника, как у него
Из глаз и уст потекла кровь.
"Убийца!" — крикнул поп возле моего бока.
"Убийца!" — крикнул тот, что речь держал.
"Убийца!" — люд весь ревнул к тому.
"Суд с ним у нас короткий, — сказал
Медленно речник, — с трупом сразу в могилу,
Да так: чтоб на убийце убитый лежал".
"В могилу с ним! Берите его силой! —
Ревёт народ, — валите его, кладите
Гроб на него! Сыпьте глину, ил!"
Я был жив. Ещё тёмный небосвод
Мне моргал звёздами-глазами,
Земля ещё пахла и яблоневый цвет.
Но я был труп. Надежда уж не светит
В душе, замерла воля к жизни...
Конец идёт, ничто его не удержит!
Пространство и время и все ощущения
Погасли. Тёмное что-то легло на меня...
Грохочет глина... стихло... небытие
Меня поглотило озеро студёное.
ЭПИЛОГ.
На другой день нашли меня на могиле
Друзья. Я сильно простудился,
Ведь лишь ночную рубашку имел на себе.
Прошло три недели, пока я очнулся
От горячки и полной потери памяти,
И едва от смерти отстранился.
"Какими ты бродишь закоулками?
Чего на кладбище ты залез?
И кто в рубашке ходит по улицам?"
Друзья спрашивали. Что за бес?
Я поначалу не помнил ни крошки,
Кто, как, зачем меня туда занёс?
Лишь когда выздоровел, вернулись свидетели
Той ночи — воспоминанья ясные,
Я понял, как пришёл тот страх и откуда.
В ту ночь, в тяжёлой думе у окна
Сидел я, сердце мучила тревога,
Тяжёлые вопросы наплывали на меня:
"Верна ли наша, или ложная дорога?
Поднимет ли, двинет ли
Наш народ наша работа, или, как калека безногий,
"Он в том калечестве жить будет и усохнет?
И почему отступников у нас так много?
И почему для них отступство не страшно?
"Почему родной стяг не тянет их к своему?
Почему работать на собственной ниве — стыд,
А не стыд — в наймах у чужого?
"И почему один вид на родной ниве:
Беспорядок, зависть и пустая гордыня,
И служба врагу, что над нами же и глумится?"
И рой тех дум, словно мгла густая,
Налёг на душу и ждал отрады,
Но не являлась отрада та.
А с неба полный месяц заглядывал
На меня и улыбался белолицый,
Меня блестящим чаром окутывал.
"Иди за мной, может, в сокровищницах снов
Ты найдёшь для себя что-то, сын мой!
Иди, искупайся в ключе забвенья!
"И не дивись, если найдёшь в нём
Ужасы некоторые и диковинки, —
Моя лишь форма, содержание всё твоё".
Хотел я или нет, но должен был этот совет
Послушать — силён был старый чародей, —
И в сонное царство я вплыл на осмотр.
Что видел там — то вам приношу в дар.
Не браните, что не смог на что-то лучше!
Что же поделать! Мы все ещё в том царстве мар,
Мы все — племя сонное и болящее,
И маловерное, и искушений таких
До нас подходит тысячи ещё каждый день.
Примите сей дар! Кроме дум моих тяжёлых,
Кроме боли сердца, сомнения и отчаянья,
Всё в нём — сказка, рой пылких грёз.
Те битвы и победы, и лютые муки,
И кровь, и блеск, что застилал мне очи,
И те речи, и духи те, и дуки —
Всё это — чары лунной ночи.