Ну, докладывай. Ногу… как ты ногу держишь? С кем разговариваешь, а? Воруешь? Кормил борщом с червями? Бьёшь в морду? На арестантах рубахи чёрные! Ты пацюк из кваса, обглоданная мышь… Кругом беспорядок, я вас!.. Звать смотрителя!..
Смотрителя не звали, тогда Лазар лез драться. Те шли жаловаться, и в конце концов приходил смотритель, какой-то робкий, будто боролся с чем-то в себе, пересиливал. Не сердился, а уговаривал, просил, стыдил, и кислая, виноватая улыбка растягивала его лицо.
А Лазар понимал, что ему угождают, что он нужен, что ему всё позволено, как важной персоне.
И придумывал дальше.
Порой на него нападал страх; он всего боялся, всё казалось враждебным, всё против него; подкрадывалось, караулило и не давало покоя.
Однажды ему показалось, что за ним следят глаза Ивана. Подкрадутся тихо, лягут на шею или спину и ищут место, чтобы влезть внутрь. Лазар замирал, притаивался и вдруг резко оборачивался. Но глаза уже успевали скрыться и смеялись у Ивана под лбом, передавая, что увидели.
Тогда Лазар приходил в ярость и кричал на Ивана:
— Не смотри на меня! Убери свои глаза, слышишь, а то вырву их из лба!..
Но глаза возвращались, ползали по лицу, по шее, груди и, слегка щекоча, сверлили дырки вглубь. Это раздражало, приносило усталость. Вообще всё тяготило. Скучны были стены, водка, Иван и Каленик. Казалось, легче было в первой тюрьме. Легче носить вёдра, мести двор, таскать воду. Там было солнце, движение, люди. О новой работе Лазар не думал днём, зато по ночам чувствовал под рукой то мягкую шею, то тёплые косы. В темноте вспыхивали перед ним глаза — карие, серые и голубые, и из них отчаянным криком звучали смерть и жизнь. Расцветали, как цветы, красивые слова и, как колючки в пыли, — проклятья. Являлось всё, что осталось ему на память, все дары смерти, прилипшие к нему и жившие в нём своей отдельной тайной жизнью. И это будило отвращение и усталость.
Его отрывали от снов. Он должен был идти за новыми дарами, хотя старые не забылись и не давали покоя. Лазар ворчал, с трудом поднимал одеревеневшее тело и одевался. А потом снова скучный день, пьяный туман, капризы.
Так проходили дни и ночи.
Но ночи всё же были лучше.
Одной ночью к нему пришёл тот, что оставил на память большие глаза. Сел на кровать у ног, и между ними завязался разговор.
Он. За что ты меня убил?
Лазар. Откуда я знаю? Приказали.
Он. Неправда. Разве можно приказать кому-то убить, если он сам не захочет? Признавайся: ты убил за деньги?
Лазар. Я ещё раньше зарезал пять душ. Он. Не увиливай. Зачем зарезал? Лазар. Они кричали… Мне страшно стало… боялся, прибегут люди и поймают. Он. Ну, дальше.
Лазар. И сам не знаю, как это сделал. Я не хотел… не думал об этом.
Он. Вот видишь. Ты не хотел. Ты от испуга взял грех на душу и за это принял кару и покаяние. Ты защищался. Ну, а теперь? За что ты губишь людей? За водку? За деньги? Что они тебе сделали?
Лазар. Не смотри на меня! Убери глаза… слышишь, ты! Слышишь!
Он. Нет, буду смотреть на тебя. Приклею глаза к твоей груди и буду крутить ими, пока не войдут в сердце. Потому что ты всё-таки лучше тех, кто тебя соблазнил и приказал убивать… Ты тёмный, ты слепой, ты, может, от нужды пошёл на дурное, а они книги читают, у них достаток…
Лазар. Думаешь — легко мне? Я очень устал… душой и телом. И сосёт что-то возле сердца… Не смотри же на меня… убери глаза… слышишь, что говорю: убери глаза…
Но тот не убрал: отделились глаза, страшные, большие, из которых кричали смерть и жизнь, поплыли в воздухе и тихо сели ему на грудь. И Лазар чувствовал, как они вращались на одном месте и влезали в грудь всё глубже, глубже…
Проснулся Лазар с тяжёлой головой. Было очень тоскливо и мир казался ненавистным. Так тесно, серо и душно в камере, а тело стало вялым, ленивым. Не хотелось даже водки, но он пил. Водка сегодня была горькой, вонючей и не имела силы — не брала. Тогда Лазар начал кричать и капризничать, издеваться над Иваном, мучить Каленика. Почувствовал потребность, чтобы комната наполнилась криком, шумом, движением, чтобы стены дрожали, окна звенели и всё трещало. Бил посуду, гремел в двери и кулаком по столу. Но тишину не прогнал. Она смотрела на него с высокого потолка, из всех углов и скаливала зубы. Победила.
Лазар замолк, лёг на кровать, закрыл глаза и стал ждать. Не придёт ли к нему тот, что был ночью. Но тот не пришёл. Лазар поднялся с постели. Волоча тяжёлые ноги по комнате, он наталкивался на стены, прислонялся к холодной стене, о чём-то думал и, скривив лицо, говорил вслух: "Сволочь!" Снова ходил, снова тянул мысли, как паутину, и сквозь зубы шипел на кого-то: "Сволочь!"
Сжимал кулаки.
Ночью к нему снова пришло. Правда, не тот, кого он ждал, а та, первая, с русыми волосами. Села у ног и сразу спросила:
— За что ты убил?
Лазар не знал. Не было что ей ответить, но он хотел, чтобы она говорила, всё рассказала, всё объяснила. Когда он хочет — хорошо! Тогда тем голосом, что жил у него в ушах, она поведала, что у неё осталась старенькая мать и теперь та плачет. Что ей не хотелось умирать, а он убил её лишь потому, что ему заплатили. За деньги. Неужели так нужны были те деньги? Дали они покой, принесли счастье, радость, здоровье? Отнять у человека жизнь и за это получить тюрьму, водку и грех? Стало ли ему лучше теперь, чем прежде?.. Она говорила, а тонкие волоски над её лбом сияли, как золотые.
Лазар хотел, чтобы она ещё что-то сказала, о чём он знал, но сам не смел спросить, а бледное, как облачко, девичье личико будто угадало его желание:
— А всё же ты лучше тех, кто велел убивать, потому что рубит не топор, а тот, кто его держит…
Что-то шевельнулось у Лазара в сердце. Радость или жалость? К ней? К себе?
Теперь он хотел только знать, что она крикнула тогда, перед смертью.
Теперь он хотел только знать, что она крикнула тогда, перед смертью.
Но девушка тихо улыбнулась и с укором сказала:
— Почему не слушал?
Иван и Каленик решили, что Лазар, должно быть, перепился. Это они заключили из того, что он как-то странно себя вёл. Стал невесёлым, тихим и всё о чём-то думал. Ходит по комнате и вдруг, ни с того ни с сего, протянет руки, осмотрит ладони, пальцы и спрячeт в карманы. Потом снова ходит, бросит взгляд — не следят ли, — вытащит руку, внимательно осмотрит и тут же спрячeт. Что он там видел?
Эта новая привычка особенно бросалась им в глаза, когда он играл в карты. Иногда среди игры он бросал карты на стол так, что они видели его масть, и прятал руки под стол. Когда же ему казалось, что Иван или Каленик скользнули взглядом на его руки, он прекращал игру, засовывал руки в рукава или прятал за спину и, сердитый, раздражённый, выгонял их из комнаты.
Теперь Лазар ел мало. Каленик рассказывал Ивану, что Лазар боится хлеба. Раз он подглядел, как Лазар протянул руку к хлебу и вдруг отдёрнул. "Потому что он святой", — громко сказал. Ха-ха! Потому что святой! Хо-хо! — и оба смеялись.
Уже несколько дней за Лазарем не приходил жандарм. Но каждый раз, ложась спать, Лазар думал о нём и ждал. Кто посылает жандарма? Смотритель? Нет, он сам, как Лазар, он тоже топор в чужой руке. Кто же посылает? Какие это люди? Один или много? Ему хотелось бы увидеть людей, лучше которых он сам.
Людей, которым даже стыдно солнца, потому что они заканчивают свою работу до его восхода. Но где их увидишь, кто их покажет? Кто их угадает? Его слабая мысль билась, как муха о стекло, и, обессилев, падала вниз. Зато внутри него росло что-то, как тесто в кадке, бродило, словно опара; ему становилось душно от мыслей, не хватало воздуха для груди. Он взбирался на стол и открывал окно, хоть это было запрещено. К нему сквозь решётку влетала влажность и тишина, а глаз жадно ловил всё, что мог. Там было просторно и спокойно. Там стояли высокие чёрные деревья, а между ними синило небо, как глубокие голубые озёра, полные воды, в которых плавали звёзды, словно золотые рыбки. Над землёй тревожно спала тяжёлая чёрная туча и вздрагивала от лёгкой молнии. А внизу, на влажной земле, светились красные окна, и всюду был покой.
Только Лазар не имел покоя, потому что тут же появлялся Каленик, чтобы закрыть окно. Чтобы кто-нибудь не увидел Лазара случайно.
Вот как! Его прячут. Им даже стыдно показать его. Какие же это люди?
* * *
— Лазар, вставай!
Это ему снилось; слова ползли по телу, как гусеницы. Хотелось стряхнуть их, и не хватало сил. А они лезли по нему, мерзкие, волосатые, и щекотали плечо.
— Лазар, вставай!
Лазар открыл глаза — над ним склонился жандарм. Лазар сел, спустил с кровати ноги. Посидел минуту, поморгал на свет и снова лёг.
— Ну!
— Я не пойду.
Ха-ха! Это было забавно! Он не пойдёт! Жандарм смеялся, и вместе со смехом звенела жандармская сабля.
— Ну, не дури, Лазар, пора!
Но Лазар не собирался дурачить. Хмуро и упрямо он снова бросил:
— Я не пойду.
В голосе была такая решимость, что жандарм уже рассердился.
Он не пойдёт! Когда начальство ждёт! Когда всё готово! Да что он о себе думает, в конце концов? Кто он такой? Великий барин, старший, начальник? Ещё разговаривать с ним, с каким-то подлым палачом! Вставай, говорят!
И Лазар встал, но так быстро, что жандарм даже отскочил. Отскочил и увидел новое лицо, искажённое гневом, два волчьих глаза, голую широкую грудь, покрытую волосами, и кулаки. И всё это шло на него, пыша жаром, хрипя.
— Ты лучше меня? Лучше? Ты сам не вешал? Сволочь!
Огромное тело шаталось на босых ногах и выбрасывало, как из бездны, ярость.
— Покажи руки: чистые? Я только кат? Зачем же вы угождаете кату, сволочь!
И прежде чем жандарм опомнился, Лазар схватил мягкое кресло и бросил на пол. Кресло грохнуло и распласталось на все четыре ножки.
— Вот тебе, вот!.. Забирай своё…
— Он пьян! — крикнул жандарм. — Связать его сейчас!
Не так-то легко было связать. Лазар метался по комнате, огромный, сильный, словно рассерженный медведь с вилами в груди, и крушил всё, что попадалось под руку: стаскивал ковры, трепал, рвал, швырял под ноги.
— Вот тебе… вот… бери!..
Казалось, злили его не люди, а всё, чем была убрана комната.
В комнате поднялся дым, как облако, треск, стон и суматоха. На него набросились, а он сопротивлялся и не сдавался. Однако его связали и избили.
Приходил смотритель, ругался и уговаривал. Как же так? Ему ведь так угождают, так заботятся. У какого арестанта есть такие удобства? Не стоит много пить водки, вот что из этого выходит…
Связанный Лазар лежал среди разорения. Он тяжело дышал, уставший от драки, а внутри него дрожала злая радость, что сегодня казни не будет и что от него, палача, зависят те неизвестные, кто обладает силой убивать.
***
Потом, впоследствии, Лазар покорился.