На них дохнуло холодом и специфическим запахом погреба. Они прошли несколько ступеней во тьме, потом зажгли свечечку. Темнота вспыхнула от света и забилась по углам.
Гашица прилепила свечку к бочке. Девять таких бочек, полных вина, выпячивали бока и располагались пышно подковой вдоль стен погреба. Ведра и ковши, большие и малые, стояли в стороне. Погреб выглядел важно, даже мрачно. Лишь чёрные тени от неровного света тонкой жёлтой свечки жутко колыхались.
— Которое белое? — нарушил тишину Йон.
Гашица молча взяла ковш, приставила к бочке и выдернула чоп. Прозрачная золотистая жидкость струйкой упала на дно ковша и зашумела. Когда вино дошло до половины посудины, Йон остановил Гашицу.
— Довольно!
Парень обхватил ковш руками, поднёс к рту, сдунул пену и жадно припал губами к вину.
Гашица, опершись на бочку, не спускала глаз со своего милого, словно наслаждаясь его удовольствием.
— Бун джин, — наконец перевёл дух Йон, вытирая рот рукавом и ставя ковш на пол. — Большое спасибо, — добавил он, обнимая и прижимая к себе Гашицу. Девушка не сопротивлялась. Ей так хорошо было в объятиях любимого, она сладко затрепетала от прикосновения этих сильных жилистых рук, от тепла молодого дорогого тела. В ушах словно звенело что-то, в голове стоял туман… Она будто сквозь стену слышала Йонов голос, его слова…
О! она не пожалеет, что полюбила его… Его все парни боятся, потому что он сильный… Кто сравнится с ним силой? Никто! Вот вчера Петраки, тоже сильный флакев[14], хотел с ним побороться, так он, Йон, как швырнул его о землю, едва душа из парня не вылетела… А какой он хитрый!.. Во всём хитрый… Его и в армии не будут бить, если придётся идти на месяц, ведь он и русешти знает… Кто ещё так скажет: «Веруу… діноо… боа… цадер… жите — тца… небо — земля… ведьма… не ведьма…»?
Йон даже выпустил Гашицу, так его захватили эти непонятные чужие слова cred’a[15] — русешти… Жутковатый свет восковой свечи едва освещал Йонову фигуру, его опущенные вниз руки, орлиное лицо с выражением сосредоточенного внимания, широкие губы, которые странно кривились при произношении непонятных слов. Йон монотонно цедил слово за словом, а Гашица, сложив руки, слушала, словно зачарованная.
«Какой он умный!..» — думала она, ощущая в груди новый прилив чувства.
— Бине? — спросил Йон, окончив.
— Таре бине![16] — прошептала Гашица. — Только я ничего не поняла.
— Га! Этого и парни не понимают, не то что девушки…
И с этими словами Йон допил остаток вина из ковша.
Тепло разлилось вином по телу; в глазах блеснул огонёк… на сердце стало легко, в голове ясно, руки и ноги обрели силу и подвижность…
Задрав голову и сунув пальцы в карманы лейбика, Йон с чувством собственного превосходства снова обратился к Гашице:
— А знаешь ли ты, что такое присяга?
— Нет, не знаю, — печально ответила девушка.
— Не знаешь?.. Присяга есть… клятуа… дан… ая… пре…, боо… христо… спаси… веру… правду…
— Тц… тц!.. — искренне удивлялась Гашица, качая головой. — Как же это трудно…
— Эге, что там трудного! — разгорячился Йон. — Я и с ружьём всю муштру знаю. Хочешь — покажу?
Йон вскочил по погребу, вытащил из угла метлу с длинной ручкой, встал в позицию, комично поднял плечи так, что голова спряталась между ними, и, забыв об опасности своего положения в чужом погребе, во весь голос скомандовал:
— Руж на пле-чо! Ас-два… ас-два…
Вся Йонова фигура — с выпяченными вверх плечами, меж которых торчало орлиное лицо, с прижатой к боку метлой и ногами, что, словно у петуха, далеко закидывались вперёд, — казалась Гашице такой забавной, что она не смогла удержаться от смеха. Но Йон не замечал этого смеха. Он носился по погребу, громко топая ногами, и выкрикивал команды:
— Ас-два… ас-два!.. Руж вол-но!..
Вдруг снаружи послышался бешеный лай, а спустя минуту грубый мужской голос:
— Кто там?
Йон тут же присел на месте. Гашица, услышав отцов оклик, кинулась к свечке и мигом погасила её. В погребе стало черно и тихо; лишь снаружи доносились сюда собачий лай и тяжёлое шарканье ног.
— Кто там? — во второй раз спросил голос.
Йон сидел в темноте и с глуповатым видом всматривался в мрак. Гашица дрожала за бочкой.
Но вскоре снаружи всё стихло: собака поскулила и умолкла, шаги растаяли где-то в ночной тишине.
— Гашица! — шёпотом окликнул Йон.
— Что?
— Где ты?
— Тут, за бочкой…
Йон на ощупь добрался до Гашицы и прижался к ней. Несколько минут они сидели молча.
— Пойдём отсюда, — наконец заговорил Йон.
— Боюсь, пусть позже…
Но им скоро надоело так сидеть, и они, держась друг за друга и спотыкаясь о бочки, тихо выбрались из погреба.
— Пойдём на виноградник, — настаивал Йон. И хоть Гашица гнала его домой, не смогла устоять перед горячими мольбами любимого и сама не заметила, как оказалась за хатой, на тропинке к винограднику.
Среди тёмных раскидистых кустов они выбрали себе местечко. Йон нарвал на обочине травы и постелил на землю.
Чёрная рыхлая земля дышала влагой, старые роскошные кусты тянули кверху, словно руки, крепкие ветви, сквозь чёрную резную листву лишь местами мигали звёзды. Было холодно, как-то жутко. Гашица невольно прижалась к Йону, всей душой отдаваясь горячим ласкам парня…
Уже начинало сереть, когда они разошлись: Йон — счастливый, довольный, Гашица — пристыженная, с опущенными вниз глазами, с чувством какой-то тяжести, какой-то непоправимой беды…
Почти каждую ночь встречались парень с девушкой в виноградном саду.
Шло время. Весна переросла в лето — душное, сухое, знойное. Кусты винограда облепились бледно-зелёными гроздьями, кукуруза на полях распустила косы, ячмень начал золотиться, словно седина старости слегка коснулась буйной растительности земли.
Завяла и высохла трава, которой Йон устлал своё гнёздышко на винограднике… ба! завяло со временем и начало гаснуть в сердце Йона и чувство к Гашице. Всё реже перепрыгивал он тёмной ночью ограду знакомого виноградника, всё охотнее поглядывал на других девушек. Упрёки и слёзы Гашицы, замечавшей Йонову измену, ещё больше отталкивали от неё парня.
Лёгкость, с какой он покорил сердце девушки, без борьбы взял у неё всё, что можно взять у девушки, быстро погасила пламя первой любви. Ласки, такие сладкие для девушки, потеряли для него всю прелесть новизны. Гашица попросту надоела Йону.
Сперва Йону и в голову не приходило бросить девушку. Что ж, он обесчестил её, значит, должен жениться. Что бы сказали её родители, что бы подумали люди, гей! Как бы посмотрел на это его отец, горячий, но справедливый мош Костаки?..
Но мало-помалу, когда отвращение к Гашице росло в сердце Йона, тот самый отец, горячий мош Костаки, представился ему спасителем в неприятной ситуации. Йон вспомнил ссору своего отца с отцом Гашицы, мош Штефанаки, и ухватился за эту вражду родителей как за способ спасения.
Чтобы его отец согласился взять в невестки дочь своего врага? Никогда в жизни…
Он, Йон, и рад бы был посватать Гашицу, но что поделаешь, если родители враждуют и ни за что на это не согласятся.
Йон так уверился в придуманную им причину, что ему даже стало жаль, что он не может жениться на Гашице.
А чтобы не доставлять напрасно себе и девушке страданий, он перестал ходить к Гашице, невзирая на её слёзы и мольбы…
Настали жатва. По полям расселись полукопны, улыбались хлеборобам, просились на гумно. Высокая и крепкая, как дубина, стояла по горам кукуруза, выставив напоказ толстые початки; виноград в садах желтел, наливался…
Красное, как перчик, лицо мош Костаки от довольства еще больше раскраснелось, когда он глядел на это изобилие. «Надо женить Йона осенью», — решил он, а так как его намерение не было тайной, то Йон скоро узнал отцовскую волю и не только подчинился ей, но и полностью положился на отцовский вкус.
Потому-то через некоторое время, в свободные часы, Йон уже с санкции отца заглядывал в чёрные глаза невысокой Домницы и носил на пальце медное колечко от неё, это первое из пут поджидающего парней Гименея[17]…
А Гашица?
Вот лежит она на призьбе, устроившись на ночь возле матери. Отец ходит по двору, тихо молится звёздному небу. Слышно его вздохи, отдельные слова молитвы… В ночной тишине ясно слышно, как крякают лягушки в пруду в долине, как клокочет длинным носом аист на соседней крыше… Гашицу раздражает, что отец так долго молится… Скорей бы он заснул, ведь Гашица нынче ждёт любимого, ей скоро надо быть на винограднике… Придёт ли Йон?.. Конечно, придёт… Гашице нужно, чтобы он пришёл, нужно серьёзно поговорить с ним… Ах, этот Йон!.. Сердце у неё так болит из-за него, голова так изнурена мыслями о нём… Она уже не может думать. Вот какие-то обрывки, клочки мыслей и образов мелькнут на миг в голове, заденут больное сердце… и исчезнут… Вот он, прижав метлу к боку, красный и красивый, марширует по погребу… Вот на винограднике, среди густых кустов, обнимает её, говорит о их свадьбе, совместной жизни. Предатель!.. предатель!.. Что говорят люди о Домнице? Неужели он променял её на другую?.. Да нет, нет… Вот он крадётся какой-то улочкой к винограднику, чтобы прижать её и сказать, когда пришлёт сватов… «И какой там чёрт шастает по ночам на том винограднике? Скоро поймаю — ноги переломаю…» — слышит она суровый голос отца и дрожит… Ей страшно, страшно за Йона… Надо бежать и предупредить его… Девушка вскакивает, садится на призьбе… и просыпается… Тёмная ночь дышит влагой, в далёкой долине крякают лягушки, отец кряхтит и переворачивается с боку на бок на призьбе… Надо бежать, Йон ждёт… Но и бежать нельзя, отец ещё не спит, заметит…
Гашица снова ложится, притворившись спящей… Сладкая усталость обволакивает её тело, сон липнет к глазам, но девушка пересиливает его, жадно прислушивается к отцовскому дыханию, которое становится всё ровнее и ровнее… Теперь можно: отец заснул…
Гашица тихонько выскальзывает из-под рядна, осторожно ступает босыми ногами и наконец исчезает за боковой стеной…
На винограднике тишина. Чёрное взволнованное море виноградных кустов волнами сбегает с горы в долину. Гашица ныряет в это море и оказывается в знакомом уголке. Йона ещё нет. Гашица садится под кустом и, обняв колени руками, решается ждать парня. Из-под ветвистых кустов веет на неё тёплый воздух, насыщенный ароматом чернозёма.
Всё: и этот воздух, и извилистые лозы, и увядшая трава — всё это невольно напоминает ей счастливые мгновения её жизни.